Часть 1. Белый Орёл

В ответ я закашлялся, удивляясь сам себе. Последний раз я чихал ещё в детстве, а тут...

— Сколько... я...

— Мы искали тебя три дня, — ответила Деметра, осторожно расстёгивая кожаный ремень моего шлема. — Надеялись хотя бы выловить твоё тело и узнать, что же всё-таки произошло там, наверху. Обряд завершился неудачно, и мы... не знали, как всё исправить. О Сибранд! — внезапно выдохнула колдунья, и усталое лицо прорезала короткая, как вспышка молнии, улыбка. — Я и не надеялась, что ты жив! Хвала небесам...

Я удивился: ей-то какое дело? Деметра тем временем сняла с меня шлем, принялась развязывать перевязь с оружием; затем нахмурилась, разглядывая моё лицо пристально и почти недоверчиво.

— Как тебе удалось?!

Видимо, неуместность вопроса колдунья поняла тотчас, потому что вновь сосредоточенно и уже молча принялась за дело. К тому времени, как я сумел наконец сесть, разглядывая окружающий мир вяло и отчуждённо, она освободила меня от большей части доспехов, так что теперь я сидел в единственном наруче и в поножах поверх противно дрожащих ног. Их крепость я всё же испытал, медленно поднявшись на скользком от ледяной воды каменном уступе. Пробирающий холод, к которому я всегда считал себя привычным, остановил, казалось, даже кровь в жилах. Будто насквозь пронзают ледяные иглы, и без одежды, доспехов, тепла ты кажешься сам себе беззащитным, как щепка, перед природной стихией...

— Сибранд! — Деметра подлетела ко мне, ухватила за дрожащий локоть. — Куда ты собрался? Обожди немного, сейчас Люсьен подойдёт, он уже близко...

Ну вот ещё! Принимать помощь от насмешливого молодого брутта — да я лучше ещё раз искупаюсь в горной реке!

— Сибранд, — видя, что уговорами меня не взять, вновь приступила ко мне Деметра, — перешеек скользкий. Ты ослаб. Если упадёшь, я не сумею тебя удержать. Но на этот раз доставать тебя из воды будет уже Люсьен.

Пытаясь меня остановить, Деметра упёрлась ладонями мне в грудь, защищённую от пробирающего вечернего холода лишь мокрой рубашкой, и вдруг вскрикнула, когда из-под её пальцев брызнул яркий серебристый свет. Не веря своим глазам, колдунья рванула мою рубашку — треснула надорванная ткань — и замерла, разглядывая дивное мягкое свечение у меня в груди. То и дело прорывались из-под посиневшей кожи слепящие лучи, и виднелась в хитросплетениях крошечных ураганов белая, как вспышка молнии, чудесная сфера. Деметра подняла на меня поражённые глаза — светло-карие, почти золотистые — но спросить ничего не успела.

— Зачем звала, госпожа Иннара? — раздался за её спиной насмешливый голос. — Мы тут явно лишние!

Деметра вспыхнула, развернулась, встречая пристальные взгляды своих спутников. Я услышал мелодичный голос альдки, вскрикнувшей почти радостно:

— Сердце воздуха, оно у него!..

И даже успел сделать несколько самостоятельных шагов по скользкому перешейку к берегу, перед тем, как обессиленно повалиться на мокрые камни Живых Ключей.

Обратно вести магов пришлось другой дорогой, в обход горы, а значит, теряли дня два, не меньше. Но лучшего пути я не придумал: находясь у подножия водопадов, со стороны отвесных скал, мы бы ни за что не поднялись наверх. Теперь, когда сердце воздуха было у меня, и нетерпеливые маги поглядывали в мою сторону с навязчивым интересом, я тоже заразился их беспокойством, но совсем по другой причине: не мог дождаться обещанной награды.

Мы и без того задержались с отправкой: пока Люсьен с Эллой привели лошадей, пока собрались в дорогу — упрямая бруттская колдунья никому не позволила и шагу ступить, не убедившись, что все в отряде целы и здоровы — прошёл почти день. Мною Деметра занялась лично: зажгла колдовской костёр, усадив меня поближе, велела содрать мокрые тряпки и заменить их сухими вещами, едва ли не силком влила в глотку крутой кипяток. Я терпел такую заботу, покуда её спутники отлучились за своими лошадьми — Ветер ходил за клячей Деметры, как привязанный — и странно приятным мне показалось такое внимание. Хотя и мало что осознавал от крупной дрожи да мучительных судорог, а всё же отметил, как осторожно растирала меня сухими ладонями бруттская колдунья, как то и дело шептала слова каких-то заклинаний — проклятое колдовство! — заставляя огонь разгораться сильнее, а кровь в жилах течь быстрее. Я окончательно размяк, даже, кажется, уснул, потому что пришёл в себя от звука голосов, и с трудом понял, что говорят обо мне.

— Точно не сумеешь? — мрачно уточнял Люсьен. — Глупо тащить за собой деревенского старосту через весь Стонгард, чтобы вытащить из него третий элемент.

— Я не рискну, — отвечала Деметра, и голос её казался не менее мрачным. — Я никогда этого не делала, и боюсь, что... наврежу сосуду.

Молодой брутт уничижительно фыркнул.

— Сосуду! Этому-то дикарю? И что с того?

— Деметра права, — подала голос альдка. — Мы можем его убить, если проведём обряд без Сильнейшего. Придётся идти с ним в гильдию.

— Тёмный с вами, — отмахнулся от спутниц черноглазый колдун. — Делайте, как хотите.

Люсьен оказался единственным невредимым человеком в отряде. Все остальные возвращались обратно подкошенными: Эллаэнис потеряла много крови, так что и в седле держалась, должно быть, на чистой гордости; Деметра, доставая меня из горной реки, сама промокла насквозь, и поскольку занималась мной, о себе не позаботилась — теперь надсадно и мучительно кашляла, кутаясь в тёплый меховой плащ; я же, хотя и полностью отошёл за ночь, но глубокий порез под рёбрами перетянул от греха плотной тряпицей.

— Даже не чихнёт, — смеялся надо мной Люсьен, поблёскивая умными чёрными глазами, — не то что ты, госпожа Иннара!

— Стонгардец, — измученно пожимала плечами бруттская колдунья, объясняя этим сразу всё.

— Как на собаке, — громким шёпотом соглашался с нею Люсьен.

Я не возражал: не до того стало. Как только я проснулся наутро и увидел окружающий мир, то от неожиданности даже дышать перестал. Сердце воздуха, притаившееся у меня в груди, то гасло, то вспыхивало с новой силой, заставляя искриться не только кожу и одежду, но и всё вокруг: в серебристом свете струящихся потоков менялись скалистые горы и чёрные леса, покрываясь непривычно яркой зелёной листвой, распускались пышным цветом девственно белые бутоны, преображались лица моих спутников — чтобы в следующий миг вновь стать прежними и уже привычными.

Такие видения, хоть и искромётные, длившиеся едва ли долю мгновения, выбивали меня из настроения на долгие часы. И хотя я снова видел перед глазами унылые пейзажи ранней стонгардской весны, а в окружавших меня колдунах я не замечал уже ничего особенного, ранее подсмотренные видения преследовали меня всю оставшуюся дорогу. Вновь и вновь, растерявшись от собственных мыслей, я пристально вглядывался в каждого из трёх спутников, поочерёдно сверля хмурые лица долгим взглядом, но ничего не замечал: сердце воздуха дарило прозорливость лишь тогда, когда я этого меньше всего ждал.

Рыжеволосого альда-пленника, как выяснилось, пришлось всё же убить: по словам сторожившего его Люсьена, тот пытался ночью напасть, неведомым образом выпутавшись из верёвок. Я сразу же усомнился: руки альду вязал я, и в надёжности узлов был уверен. Но вслух ничего не сказал: военные законы подразумевали особые разбирательства с пленными, если того требовали обстоятельства. Люсьена я не осуждал.

Всю дорогу я молился Великому Духу так истово, что Творец мира всё же меня услышал: ни разу не наткнулись на волков; не проснулись крылатые ящеры с горных вершин, не повстречались с разбойничьими бандами, коих по весне я разуму учил не раз... Опасные участки дорог миновали благополучно, и к закату одного из долгих серых дней вышли на вершину холма, с которого проглядывались тусклые огни расположившейся в долине деревни.

Тёплый запах Ло-Хельма я узнал бы даже с закрытыми глазами. Мягко стелился дым из труб, блеял домашний скот, стучали топоры и молоты, била тонким ключом жизнь северного посёлка. День выдался ясным, ни снежинки не опустилось с небес за всё время обратного пути, так что в режущей белизне ещё не растаявшего снега я сумел с пригорка разглядеть харчевню — самый высокий дом нашей деревни — и несколько знакомых крыш родного Ло-Хельма.

Я устремился вниз почти галопом — насколько позволяли Ветру подтаявшие, но оттого вязкие и труднопроходимые снега. За мной пришпорили лошадей колдуны, тоже почуявшие близкий кров, тепло и сытный ужин. За весь обратный путь ни один из них не перекинулся со мной ни словом; я тоже молчал. Непривычно хмурый Люсьен забыл про свои шутки и на привалах занимался лишь тем, что чинил свой посох — треснула кость старого дерева, оцарапалась тёмная жемчужина у основания — и в разговоры не вступал даже со своими спутницами. Деметра тоже молчала, что-то напряжённо обдумывая у вечерних костров — чертила непонятные символы на снегу, шептала неслышные слова и вновь стирала бледные буквы. Эллаэнис хоть и казалась приветливой — всё расспрашивала про семью и планы, нравы да обычаи, а всё же вызвать меня на откровенность не сумела — Дух разберёт, почему. Не лежала у меня душа к нежной альдке: как ни прекрасно было юное лицо, сияющие, как свежий снег, длинные волосы и тонкая фигура, а всё же искренности в ней я не чувствовал, а потому и держался подальше — кожей ощущал гремучую смесь соблазна и опасности.

— Стой, староста! — окликнула меня Деметра, когда я достиг короткого моста, переброшенного через местную спокойную речку. — Погоди!

Я послушно натянул поводья: на том берегу уже мелькнули знакомые лица, а значит, вскоре весь Ло-Хельм узнает о нашем возвращении. Отвечать на вопросы деревенского совета прямо сейчас мне не хотелось, а потому я встретил колдунью лицом к лицу, радуясь, что хоть сейчас сердце воздуха позволяло мне смотреть на неё в привычном свете, без этих слепящих серебристых нитей перед глазами.

— Куда ты так пришпорил? — хмурясь, поинтересовалась Деметра. — Договориться с тобой хочу, староста. Поскольку третий элемент у тебя, то до нашего отъезда из Ло-Хельма в гильдию не уходи из деревни. Это очень важно для нас, понимаешь? Не молчи! — рассердилась колдунья, когда я не ответил. — Ну же, Сибранд! Обещаешь?

Я честно задумался: на охоту бы сходить ещё разок, заготовить мяса для детей впрок, да на рыбалку — сейчас, когда сошли льды, рыба сама в руки пойдёт...

— Нет, Сибранд, — будто прочла мои мысли колдунья. — Прошу тебя!

— Моя плата, — напомнил вместо обещания. — Когда?

Деметра торопливо кивнула.

— Я попробую. Сегодня ещё до заката зайду. Если у меня не получится, тогда спросим у Сильнейшего... Дом на окраине, верно?

— Тот, который повыше, — уточнил я: не хватало ещё, чтобы колдунья заглянула к Тьяре на огонёк!

— Приду, как только отдохну, — пообещала она, глубже натягивая меховой капюшон.

Я тронул поводья, первым въезжая в деревню, за мной потянулись Деметра с Эллой. Люсьен догнал меня у харчевни, тронул за локоть; подождал, пока нас обгонят спутницы, и спросил негромко, вполголоса:

— Что ты видишь?

Я в этот момент засмотрелся на гриву своего коня — надо бы Назара попросить гребнем по спутанному волосу пройтись — а потому над вопросом поразмышлял секунды две, прежде чем уточнить:

— В смысле?

— Не притворяйся, — нахмурился Люсьен, по-прежнему удерживая меня за локоть. Тонкие пальцы вокруг моего предплечья сомкнуться, конечно, не могли, но парень вцепился в отворот стальной пластины наруча, будто клещами. — Я видел твой ошарашенный взгляд, когда ты смотрел по сторонам! И то, как на нас в дороге пялился — тоже. Или ты думал, нам неизвестны свойства артефакта? Сердце воздуха позволяет своему сосуду зреть будущее, проникать в суть... как сердце воды дарует способность исцелять, сердце земли тянет к богатствам, а сердце огня обостряет чувства... И Деметра, и Элла понимали, что ты видишь больше, чем говоришь! Обхитрить бруттов, стонгардец — как наивно! Так что ты видел там, в пути?

Я резко потянул локоть на себя — молодой колдун едва не вывалился из седла — и какое-то время молча рассматривал ещё юное, с характерными резкими чертами, лицо.

— То же, что я вижу сейчас, — ответил коротко.

Спутницы уже ждали нас у харчевни, а потому дольше я задерживаться не стал: подъехал поскорее, кивнул спешившейся Деметре, и направил коня прочь, пока не выбежал встречать меня Хаттон, и не появились на улицах словоохотливые односельчане.

До темноты я собирался ещё многое сделать, а потому оставлял колдунов позади с лёгким сердцем: пусть теперь не я за ними, но они за мной побегают!

Кто-то окликнул меня от кузницы, но я нарочно не обернулся. Прости, Фрол! Царапнул по сердцу твой взгляд, когда на деревенском совете чужим пересудам поверил, а не мне, своему другу. Не виню тебя, а только дай мне времени побольше — пусть затянется...

— Отец!!!

Ещё не спешившись, увидел, как с заднего двора, увидав меня через прутья толстого забора, вылетели к воротам двое, набросились, едва я коснулся ногами земли.

От такого напора я даже пошатнулся; поскользнувшись на подтаявшем снегу, рухнул вместе с первенцами на жёсткий настил. Никанор с Назаром залились весёлым смехом, впервые уложив меня на лопатки, завизжали, как малые дети — всю деревню на уши подняли, не иначе! Ай, да и Дух с ними!

Стиснул в объятиях обоих, удовлетворённо услышав сдавленные писки, заулыбался в лохматые макушки. Опять шапки забыли!

— Ты вернулся! — оторвавшись наконец от меня, счастливо выдохнул Никанор. — Мы так скучали!

Назар, верный своей привычке, промолчал, позволяя брату высказываться за двоих; и тихое "да" один только я услышал. Поцеловав первенцев поочерёдно, с трудом поднялся на ноги — хоть и не в доспехе возвращался, а нести собственный вес, да ещё и артефакт в придачу, оказалось тяжело — взял Ветра под уздцы, отвёл в конюшню и сбросил походные мешки с верного коня. Сыновья крутились рядом, но я реагировал на их восторженные замечания и бесконечные вопросы медленно: сказывалась усталость. Слабая мечта о тёплом очаге и мягкой постели, впрочем, разбилась вдребезги, как только я переступил порог своего дома.

— Наконец-то! — гаркнула свояченица, не оборачиваясь от стола. — Повернул подковы в родное стойло! Я уж думала, насовсем меня с потомством покинул!

Илиан, с понурым видом полоскавший утварь в тазе с водой, вскинул голову, ахнул и бросился ко мне, на ходу смахнув со скамьи чугунок с вареными овощами. Добрый металл выдержал удар, но крупные картофелины покатились по полу, а Октавия, услышав стук, подавилась сквозь зубы невнятным словцом, от чего сидевший тут же на столешнице Олан вздрогнул и разрыдался.

Я оглядел мгновенно воцарившийся в доме хаос, бросил у порога походные мешки и шагнул вперёд.

— Собери всё, — негромко наказал побледневшему Илиану, в глазах которого тоже стояли слёзы, — да сполосни в воде, сейчас ужинать будем.

Притянул сына к себе, поцеловал в высокий, умный лоб. Мальчишка потянулся ко мне жадно, истово — соскучился по родительской ласке, одиноким чувствовал себя в собственной семье. Старшие-то братья всё вместе держались, а от младшего компании никакой, так что среднему приходилось чаще играть самому. В деревне тоже привечали больше крепких и бойких детей, а таких, как Илиан, худых да любопытных, обыкновенно гнали прочь, искать счастья в другом месте. В кого уродился мой средний сын, я не знал, но прекрасно понимал, что он совершенно другого теста, нежели первенцы. Нуждался в ласке да внимании, вот только не мог я, не находил времени их оказать...