— А теперь-то что?
— Оставим все, как было. Почти. И не полыхай так, твой дед еще не выжил из ума. Я сказал "почти" — отдадим ее родне... ну, скажем, Нъенне, они с женой молоды и найдут о чем поговорить с северянкой.
— Но если он заявится к Нъенне? Тот сразу заберется под стол, от его Киньи и то больше проку. Нет, мой братишка даже так слишком опасен.
— Ты знаешь Кайе лучше любого другого, но есть пара вещей, которые ты в нем видеть не хочешь. Мальчика от девочки он отличает прекрасно, неважно, близнецы они или нет, и зол именно на мальчишку. Сам знаешь, почему. Если у него есть цель, он не сворачивает, не станет размениваться на мелочи, особенно если северянка не станет маячить у него перед носом. Потом, он бесится из-за проигрыша — но ему важно и то, что наш Род по-прежнему в силе и не стал посмешищем.
— Чуть не стал, и еще может. И из-за кого! Много чести эсса!
— Много. Но их ведь не просто так сюда прислали. Нет у них там, в Тейит, хороших друзей. Если выживут, пусть сохранят о нас добрую память. Мало ли как повернется жизнь.
— Этот мальчишка особенно сохранит...
— Я верю, что Кайе рано или поздно успокоится. Уже и то странно, что он столько ярости затаил на того полукровку. Надеюсь, все ограничится этой вспышкой. Шиталь будет молчать, и Айтли, я думаю, тоже.
— Но если все-таки..
— Чтобы этого не случилось, ты позаботишься, — отрезал дед.
На сей раз Къятта не пытался приказывать, к разговору готовился тщательно, как никогда в жизни, наверное. А младшему было не до разговоров — он будто не в энихи перекидывался, а в барсука и в таком виде зарылся под корни, попробуй его достань. Уж точно не руку засовывать — пальцы откусит.
Еще и оставленная Шиталь рана болела. Не такая уж и серьезная, да и боль он переносить умел, но не только тело задето — самолюбие. А к этому не привык. Если не считать полукровку.
Это другой человек, сказал Къятта. Того полукровки наверняка уже нет в живых. Он давно за все поплатился.
Мне все равно, отозвался Кайе. Я готов убивать их всех.
И у тебя будет такая возможность. Но не спеши — сейчас ты убьешь одного и потеряешь возможность сделать это со многими. Совет еще не готов к войне, хотя многим надоело высокомерие Севера. Пусть сами северяне дадут повод, и ты будешь острием нашего копья. Ты показал недавно, что Силы в тебе достаточно. Горную Тейит не взять просто так, а ты можешь выжечь ее изнутри.
Это камень, сказал младший. Он не горит.
Зато люди горят, и задыхаются от дыма. А в Тейит не только пещеры, много рукотворных стен, и они тоже обрушатся. Вот твое будущее, если захочешь. Стоит ли оно северного мальчишки, до которого даже своим нет дела?
Кайе промолчал, но, кажется, услышал.
И девчонку оставь Нъенне с женой... и нашей сестрице, пусть возится с очередной зверушкой, — на всякий случай добавил Къятта, и младший кивнул. Неизвестно, о чем он думал, зато действительно думал, а не бесился.
После разговора Къятта был весь как выжатый. Он растет, думал молодой человек. Может и вырос уже, а я не заметил. Пока еще меня слушается... сколько это продлится?
Киаль, привечая гостью, вела себя уверенно и приветливо, но Этле все же заметила: та порой поглядывает в сторону двери, или вздрагивает, услышав какой-нибудь звук.
Обедать Киаль оставила ее у себя. Северянке кусок в горло не лез, и по-прежнему не нравилась еда Асталы, но здешние медовые лепешки оценила. А после хозяйка извлекла из короба шкатулочки, зеркала и усадила перед всем этим Этле.
— Знаю, вы носите много самоцветов, но все со смыслом, ради чего-то. А как насчет просто себя украсить?
Северянка хотела гордо отвернуться, но соблазн оказался слишком велик. А Киаль открывала крышечки, высыпая на гладкое темное дерево связки граненых разноцветных бус, скрепленных золотыми звеньями, чеканные ожерелья и браслеты, тончайшей работы серьги, крохотные кувшинчики с ароматными притираниями, красками для губ и для век, и многое, от чего Этле не могла оторваться взглядом. И все это — перебирала, показывая с разных сторон, отодвигала в сторону, освобождая место для очередной диковинки.
— Так странно, что эти из панцирей жуков, — сказала северянка, невольно вступая в разговор, а не просто оставаясь безмолвной свидетельницей. — Издалека и не подумаешь.
— Тебе нравится?
— Наверное... привозили, я видела — но у нас не носят такие, а я больше из кожи и перьев люблю, — она оглядела Киаль придирчиво. Та рассмеялась:
— Примерь...
В медном зеркале отразилась какая-то перепуганная личинка стрекозы.
— По-твоему, я очень некрасива? — спросила Этле, пряча глаза.
— Ты? — Киаль села поближе, обняла: — Ты очень миленькая... но только совсем — совсем дитя, хоть тебе пятнадцать уже. Нравятся украшения? Хочешь такие носить?
— Я просто... — Этле совсем потерялась, примолкла.
Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что Айтли сейчас очень одиноко, но Этле подумала — он почувствует ее радость, и все будет хорошо.
Скоро ее руки попали в объятия тяжелых браслетов в виде сплетающихся куниц, а в волосах засияли изумрудные цветы. Сама северянка в этом великолепии несколько поблекла.
— Не больно-то они меня красят, — грустно сказала она, стягивая украшения. Киаль уже не вызывала отторжения, а ведь несколько часов назад казалась едва ли не врагом.
— Ты огорчилась? — сочувственно сказала южанка, и потянула из груды новые украшения:
— Это должно подойти тебе больше.
— Зачем? Для кого? — вдруг испугалась заложница. Киаль застыла с ожерельем в руках, удивленно пожала плечами:
— Для тебя.
— Ты говоришь правду? — про то, как смотрел на Этле старший внук Ахатты и что сказал ей, северянка не хотела упоминать. Впрочем, сказал — то как раз слова, которые должны были успокоить. Только вот не помогло. Если ее привезли сюда для него...
— Конечно правду. Что случилось? — Киаль обняла девушку. И та поведала о собственных страхах — краснея и белея одновременно, и неловко пытаясь высвободиться.
— Не бойся, Къятта не тронет тебя. Зачем нам ссориться с севером, да и с остальными Родами?
— С какой стати им меня защищать. А Север... — девушка только вздохнула. Не этой же южной красотке пересказывать свои сомнения, что их попросту выкинули ради собственной выгоды.
— И все же мой брат тебя не обидит. Да он и сам сказал...
— Он может и передумать, — сдавленно произнесла Этле. — Южане живут только своими прихотями... прости, — смутилась, отводя взгляд от гибкой, словно молодая ива, дочери Асталы. Та не обиделась ничуть, вскинула руки, зазвенев бубенчиками на браслетах:
— Ой уж! Может, конечно... только такого я не припомню. Да и не до тебя ему сейчас, забудь. А я помогу тебе стать очень красивой. Научу всему скоро! Не оторвешься от зеркала!
— Но тогда... — северянка пугливо оглянулась на дверь.
— Ох, не того ты боишься! — сказала Киаль.
Девушка оказалась радушной хозяйкой, и северянка почти стыдилась внезапных вспышек неприязни к южанке. Еще бы та не вела себя столь навязчиво — покровительственно... Но все Этле доверилась ей настолько, что узнав — ее скоро переселят к другим людям, решилась повторить свою просьбу:
— Я не могу перестать тревожиться об Айтли. Он мне написал, но этого мало... Если ты хочешь позаботиться обо мне, помоги нам увидеться.
— Не стоит, — Киаль склонила голову к плечу, вдруг посерьезнев. — Ради него самого... не стоит. Мне захотелось, чтобы ты была тут, и дед позволил. Но кроме меня и Къятты есть еще и наш младший брат.
Северянка поежилась, ощутив, как холодная когтистая лапа провела по спине:
— Твой младший... он так смотрел на Айтли, с такой ненавистью...
Киаль помолчала какое-то время, словно подбирая слова, сказала:
— Кайе не любит северян. C полгода назад или чуть больше того тут жил полукровка. Кайе подобрал его в лесу, чуть не раздетого, нянчился с ним. А мальчишка украл его любимую грис и сбежал.
— Почему? С ним обращались плохо?
— Если бы! — танцовщица вновь рассмеялась. — Мой братишка не самый лучший подарок, но он потакал полукровке во всем. И вот... такова благодарность.
Этле, чувствуя, как слова царапают горло, спросила:
— Что твой младший сказал о том, что я появилась в вашем доме?
— Сказал — слишком много чужих женщин. И вообще чужих. Еще сказал... — Киаль чуть нахмурилась, припоминая: — Что разделили вас зря.
— Почему?
— Я не знаю. Он странный. Мне кажется, что он представлял вас как одно существо, которое нельзя разделить пополам, не покалечив.
— А он... не доберется до Айтли?
— У Шиталь — то? Нет, никогда. Да и он успокоился, кажется — и причиной тому твое появление. Ты ему безразлична, а вы — одно лицо. Но все же я рада, что у них пока нет возможности пересечься случайно.
— Хм... — Киаль потянула из лазуритовой шкатулки нитку лазуритовых же бус, подала Этле:
— На-ка, примерь.
Ей было жаль девочку, и врать не хотелось, хоть дед и велел правды не говорить. Выбрала полуправду. А если уж начистоту — Дитя Огня не остановит ни один замок и ни одна стена. Разве что возведенная старшим братом, и то до поры.
**
Деревня неподалеку от Тейит
Парнишка был худенький, с виду пятнадцать от силы. Хотя Лиа знала — стражами деревень не ставят столь юных. Значит, ему больше весен. Губы мальчишки дрожали, тонкие, голубоватые.
— Потерпи. Скоро боли не будет.
— Я не об этом, — вздохнул он, и женщине показалось — сейчас он расплачется. — Я хотел... меня же только поставили в эту деревню. Впервые... Йишкали, я же хотел как лучше. Что теперь скажет семья...
— Не ругайся, — строго сказали Лиа. — А ногу каждый сломать может.
Искусные руки целительницы наложили лубок, потом повязку.
— Оно прилетало... я засмотрелся. Такое красивое. Как дурак... — он и вправду едва не плакал. — Я даже не подумал, что надо поставить щит... А там яма, йишкали!
— Не хнычь, — резко сказала Лиа, а когда мальчишка вскинул на нее изумленные глаза, улыбнулась и взъерошила его волосы. — С кем не бывает. Вряд ли тебя с позором отправят обратно.
По возвращении усталую женщину поджидала неожиданность — велено было явиться к Элати. Посидев немного, чтобы ноги перестали гудеть, выпила разведенные в воде несколько капель медовой полыни и отправилась, куда приказали. Хоть жила в Ауста, все же на самом дальнем конце...
Сестра Лайа была как обычно — немногословной и резкой. Она полировала ножи, и отвлеклась от дела ненадолго и нехотя:
— Гонец рассказал мне, что на плато, где ты была, снова наведались "перья".
— Да, элья, — целительница задумалась. — Они не тронули никого.
— Это мне тоже известно. Что же, подробно расскажешь потом человеку, которого я пришлю. А ты больше не имеешь право подвергать риску собственную жизнь. Теперь ты нужна здесь, в Тейит.
Заметив недоуменно приподнятые брови ее, добавила:
— Приказа тебе недостаточно?
С Элати лучше было не спорить.
— Мы хотим поручить тебе мальчика — он чужой в Тейит, и мало что здесь понимает.
— Он... не в себе?
— Хуже, он себе на уме, — отрезала Элати. К концу краткого рассказа выражение настороженного сочувствия сменилось у Лиа живым интересом.
— Но почему я, элья? Я ведь немолода, и учила всегда только девушек...
— Это воля Лайа. Раз у него есть дар, будет разумно использовать его, тем паче не представляю, где от такого может быть толк. Будет учиться у тебя — слабое подспорье, но все же может сгодиться. — Она подумала пару мгновений, добавила: — Если окажется непригодным, что ж... приставим куда-нибудь еще. Все, ты свободна, — отвернулась Элати.
То и дело отдыхая, Лиа побрела обратно по проулкам и лестницам.
...Фигурка в платье из серой хлопковой ткани, так сшито, что руки закрыты чуть не до локтя. Маленькая хрупкая женщина, лицо все в мелких морщинках. Но они не портили женщину, как небо не портят облака.
— Подойди, — она поманила Огонька всей ладонью, улыбнулась. Но глаза ее — чуть запавшие и очень ясные, светло-голубые, оглядели мальчика чрезвычайно внимательно.
— — Меня зовут Лиа, малыш. Я буду тебя учить.
От незнакомки исходило тепло... едва ли не впервые на мальчишку смотрели не просто приветливо, а так... по-домашнему. Он и впрямь малышом себя почувствовал — уткнуться носом в колени доброго — старшего, забыть все невзгоды... Одернул себя — нет уж, мало ли как северяне еще умеют заморочить рассудок. Только неразумный птенец слепо мчится за первым увиденным существом, безоговорочно признавая в нем свою мать.
День его раньше был очень простым — с утра ему приносили поесть, и после, если не навещала Атали, он свободно бродил по городу; теперь тоже бродил, но сопровождая Лиа и стараясь помочь, а заодно научиться чему-нибудь; к вечеру обязательно возвращался и уже не покидал Ауста, читая или размышляя. Пытался замирать, отрешаться от внешнего, погружаясь в глубины своего сознания, как учила Лайа, но толку не было. Память словно выдала все, что могла, и хорошее, и плохое, и перестала откликаться.
И с целительством все с самого начала обернулось совсем не так, как надеялся. С грустью понял, что разная Сила у них, разная. И потянуть за собой, направить мальчишку Лиа не может. Она северянка. А он...
Но Лиа тогда посмотрела на растерянного ученика, улыбнулась:
— Ты даже не представляешь, сколько еще можешь выучить!
Он действительно не представлял. Нашлось что передавать и помимо Силы: как устроен сам человек, какие бывают болезни и раны, как распознать недуг, от чего помогают разные травы и когда лучше их собирать... Сперва почувствовал себя засунутым под водопад — со всех сторон новые знания. Потом сам начал спрашивать — жадно, будто, напротив, в сушь корни тянули воду из земли. А когда расходились с Лиа, вспоминал, перебирал узнанное, стараясь ничего не забыть. Благо, голова пустая, места, куда сложить, много.
Незнакомый женский голос окликнул, когда Огонек возвращался к себе после очередного урока у Лиа. Низкий голос, довольно — таки молодой. По имени позвала. А сама — с полукровку ростом, на грустную сойку похожа, через лоб ремешок плетеный кожаный.
— Подойди, мальчик, — серьезность тона этой почти незнакомой женщины несколько испугала.
— Да, аньу?
— Не называй меня так. Лучше анна — старшая сестра. А имя мое — Ила. Лиа меня знает. Скажи, ты помнишь хоть что-то?
— Не знаю. У рууна... дикарей, — поправился он, — я порой начал вспоминать что-то, картинки невнятные. Лайа учила меня расслабляться и вспоминать, но толку пока немного.
— Какой была твоя мать?
— Я не помню, — понуро сказал Огонек. Уж мать — то забыть...
— Ох, прости, конечно, — откликнулась женщина, и добавила вскользь: — Так темные волосы или светлые?
