Он пересек коридор, стараясь не наступать на плохую половицу, и вернулся в комнату Греты. Это не могла быть Маржерит: не та жизнерадостная женщина, которую он знал всего несколько лет назад. Столь короткое время не могло причинить ей такого большого вреда.
Она отнеслась к нему с подозрением, когда он впервые начал встречаться с ее племянницей; еще более подозрительно, когда выяснилось, что он хочет, чтобы она была в его группе. Но постепенно они оба пришли к неохотному взаимопониманию, и этот холод перерос в невероятную дружбу. Часто, когда Грета ложилась спать, Флойд оставался с Маржерит, играя в шашки или разговаривая о старых фильмах двадцатых и тридцатых годов, которые они оба так любили. За последние пару лет он потерял с ней связь, особенно после того, как Грета переехала в собственную квартиру на другом конце города, и теперь он почувствовал, как волна печали прокатилась по нему, словно внезапное химическое изменение в его собственной крови.
Чтобы отвлечься, он снова открыл жестянку и достал открытку, еще раз отметив, как намеренно были подчеркнуты слова "серебро" и "дождь". Если "серебряный дождь" действительно был посланием — а у него не было реальных доказательств того, что это так, — что это значило для таинственного Калискана, которому была адресована открытка?
Он отложил открытку в сторону, когда Грета вошла в спальню.
— Я же говорила тебе не ждать, — сказала она.
— Дождь все еще идет, — ответил Флойд. — В любом случае, я просто снова просматривал все это. — Он поглядел в лицо Греты, заметив, что ее глаза были мокрыми от слез и усталости. — Как она? — спросил он.
— Она все еще жива, а это уже кое-что.
Флойд вежливо улыбнулся, хотя про себя подумал, не было бы лучше, если бы эта женщина умерла до приезда Греты. — Я приготовил чай, — сказал он. — Чайник еще теплый.
Грета села рядом с ним на кровать. — Ты не возражаешь, если я вместо этого закурю?
Флойд засунул открытку обратно в жестянку. — Продолжай.
Грета зажгла сигарету и молча курила ее по меньшей мере минуту, прежде чем заговорить снова. — Врачи называют это обструкцией дыхательных путей, — сказала она, затем еще раз затянулась сигаретой. — Они имеют в виду рак легких, хотя и не хотят открыто говорить об этом. Врачи говорят, что никто ничего не может для нее сделать. Это всего лишь вопрос времени. — Она глухо рассмеялась. — Она говорит, что это все из-за сигарет, которые она выкурила. Она сказала мне, что я должна остановиться. Я сказала ей, что уже сделала это ради своего певческого голоса.
— Думаю, мы можем позволить тебе одну или две невинные лжи, — сказал Флойд.
— В любом случае, может быть, дело было не в сигаретах. Двадцать лет назад она работала на линиях по производству вооружения. Многие женщины ее возраста сейчас нездоровы из-за всего того асбеста, с которым им приходилось работать.
— Могу в это поверить, — сказал Флойд.
— Софи вчера разговаривала с доктором. Они говорят, что уже неделя, может быть, дней десять.
Флойд взял ее за руку и сжал ее. — Мне жаль. Я не могу себе представить, каково это для тебя. Если бы я мог что-нибудь сделать...
— Никто ничего не может сделать, — с горечью сказала Грета. — В том-то и дело. — Она еще раз затянулась сигаретой. — Каждое утро приходит врач и дает ей немного морфия. Это все, что они могут сделать.
Флойд оглядел маленькую унылую комнату. — С тобой здесь все будет в порядке? Похоже, ты не в лучшем расположении духа, чтобы сидеть здесь взаперти. Если ты пожелаешь своей тете спокойной ночи, она не узнает, если ты уйдешь и вернешься первым делом в...
Она оборвала его. — Я остаюсь здесь. Это то место, где я пообещала ей быть.
— Это было просто предложение.
— Я знаю. — Грета рассеянно помахала сигаретой. — Я не хотела показаться неблагодарной. Но даже если бы я не обещала остаться здесь, мне сейчас не нужны больше никакие осложнения в моей жизни.
— И я считаюсь осложнением?
— Прямо сейчас, да.
Не желая лезть на рожон, Флойд сказал: — Грета, для этого письма должна была быть причина. Это ведь было не только потому, что тебе нужно было съездить на Монпарнас, верно?
— Нет, дело было не только в этом.
— Что тогда? Это как-то связано с тем, как ты разговаривала с тем придурком на контрольно-пропускном пункте?
— Ты заметил?
— Я ничего не мог с этим поделать.
Грета слегка улыбнулась, возможно, вспомнив то, как она говорила: тот маленький, ничего не значащий миг триумфа. — Он сказал, что у болтливых немецких девушек через год или два могут возникнуть проблемы с паспортами. Что ж, он прав — я в этом уверена. Но для меня это не будет иметь значения.
— Почему?
— Потому что меня здесь не будет. Я отправляюсь на летающей лодке в Америку, как только закончу здесь со своей тетей.
— Америку? — эхом повторил Флойд, как будто ослышался.
— Я знала, что с тобой и Кюстином этого не произойдет. Как я уже сказала, именно поэтому я уехала из Парижа. Но на что я не рассчитывала, так это на то, что у меня возникнут такие же чувства с другой группой. — Грета потерла глаза, возможно, чтобы не заснуть. — Однажды вечером мы были в Ницце. Шоу прошло хорошо, и после него мы сидели в баре, принимая напитки от клиентов.
— Хорошая работа, если у тебя это получается, — сказал Флойд. — Когда мы с Кюстином заканчиваем, то обычно стараемся избегать клиентов.
Грета покачала головой. — Всегда принижаешь себя, Флойд. Всегда живешь прошлым и цепляешься за свое собственное лелеемое чувство неполноценности. Стоит ли удивляться, что у тебя ничего не получается?
— Об этой встрече в баре.
— Там был мужчина, — сказала Грета. — Американец: толстый мужчина в плохом костюме, с еще худшей стрижкой и очень толстым кошельком.
— Всегда есть утешение. Кем он был?
— Сначала он никому из нас ничего не сказал, просто сказал, что он "в городе" и что он припарковал свою лодку на пристани в Каннах. Он сказал нам, что ему нравится группа, хотя и сделал несколько колких замечаний о том, что нам нужно идти в ногу со временем, если мы когда-нибудь собираемся "вырваться вперед". Он имел в виду, что мы были старомодны, но хороши в том, что делали.
— Я тоже часто это слышу, — сказал Флойд.
— Ну, этот человек угостил нас выпивкой на весь вечер. Но ты же знаешь, каковы эти ребята — через несколько часов они едва понимали, на какой планете находятся, не говоря уже о том, в каком клубе состоят. Позаботившись о них, мужчина начал концентрироваться на мне. Сказал, что он телевизионный продюсер.
— Телевидение, — эхом повторил Флойд, как будто это было что-то, что, как он смутно припоминал, кто-то однажды упоминал.
— В Америке это больше, чем здесь, — сказала Грета, — и растет с каждым годом. Говорят, что если ты можешь позволить себе новую машину, то можешь позволить себе и новый телевизор.
— Это никогда не приживется.
— Может быть, этого и не произойдет, но суть в том, что я должна попытаться. Я должна сама убедиться, есть ли у меня то, что для этого нужно. Этот человек сказал, что им нужны новые таланты. — Грета сунула руку в карман куртки и протянула Флойду визитную карточку, которую дал ей телепродюсер. Она была напечатана на хорошей бумаге, с именем мужчины и деловым адресом рядом с парой силуэтов пальм.
Флойд секунду просматривал его и вернул ей. — Зачем им понадобилась немецкая девушка?
— Я говорю на их языке, Флойд. И этот человек сказал, что в этом будет что-то новенькое.
— Они используют тебя и выжмут досуха.
— И ты бы знал, не так ли?
Флойд пожал плечами. — Я просто стараюсь быть реалистом.
— Тогда позволь им использовать меня. Я предпочту это медленной смерти в каком-нибудь тупиковом джаз-бэнде, играющем музыку, которую никто больше не хочет слышать.
— Ты действительно знаешь, как ранить парня, — сказал Флойд.
— Послушай, — сказала Грета, — дело в том, что я уже приняла решение. Я скопила достаточно денег, чтобы взять билет на летающую лодку. Я дам им два года. Если к тому времени со мной этого не произойдет, возможно, я вернусь в Европу.
— Это уже никогда не будет прежним, — сказал Флойд.
— Я знаю это, но все равно должна попробовать. Я не хочу лежать на своем смертном одре через пятьдесят лет, в каком-нибудь старом сыром доме в Париже, задаваясь вопросом, что было бы, если бы я воспользовалась единственным шансом, который дала мне жизнь.
— Понимаю, — сказал Флойд. — Поверь мне, понимаю. Это твоя жизнь, и меня не касается, что ты с ней делаешь. Но чего я не понимаю, так это зачем ты мне все это рассказываешь. Ты все еще не ответила на мой предыдущий вопрос. Почему ты отправила мне это письмо?
— Потому что я предлагаю тебе шанс пойти со мной. В Америку, Флойд. В Голливуд. Мы вдвоем.
Он предположил, что на каком-то уровне знал, что это произойдет, с тех самых пор, как она упомянула Америку. — Это не то предложение, к которому следует относиться легкомысленно, — сказал Флойд.
— Я серьезно отношусь к этому, — сказала Грета.
— Знаю. Я могу сказать. И я благодарен тебе за то, что ты спросила. — Он кротко добавил: — Я не заслуживаю второго шанса.
— Что ж, ты его получишь. Но я серьезно собираюсь уехать, как только закончится вся эта ужасная история.
Она имела в виду следующее: когда ее тетя умрет.
Флойд пока не осмеливался думать о последствиях, не осмеливался позволить себе соблазниться идеей присоединиться к ней, учитывая все, что это значило бы для его жизни в Париже.
— Как насчет следующего, — сказал Флойд. — Я мог бы присоединиться к тебе там в ближайшее время, но сейчас не могу поехать с тобой — по крайней мере, пока мы все еще работаем над расследованием этого убийства. И даже если мы раскроем это дело, у меня все равно будет много дел, с которыми нужно разобраться. Я не могу просто переставлять спицы в колесах от одной недели к другой.
— Я хочу, чтобы ты пошел со мной, — сказала она. — Мне не нужны какие-то расплывчатые обещания, что ты улетишь, когда накопишь достаточно денег. Знаю, что у тебя на это может уйти большая часть десятилетия.
— Мне просто нужна некоторая свобода действий, — сказал Флойд.
— Тебе всегда нужна свобода действий, — сказала она. — Это твоя проблема. Если проблема в деньгах, то у меня есть немного лишних. Недостаточно для билета, но достаточно, если ты продашь эту машину и все остальное, что можно не брать с собой.
— Сколько времени должно пройти после этого? Я имею в виду, после того, как она... — Флойд замолчал, не в силах решиться и сказать это. — Ты упомянула от недели до десяти дней.
— Мне понадобится неделя или около того, чтобы разобраться с похоронами. Это дает тебе по крайней мере две недели, а может, и больше.
— Я бы беспокоился о Кюстине.
— Отдай ему бизнес. Видит бог, он достаточно усердно трудился, чтобы заслужить это.
Флойд подумал, что она, очевидно, сама продумала этот вопрос. Он представил, как она обдумывает детали в поезде, возвращаясь с юга, и почувствовал себя одновременно польщенным и раздраженным из-за того, что стал объектом такого незаслуженного внимания.
— Почему ты даешь мне этот второй шанс? — спросил он.
— Потому что какая-то часть меня все еще любит тебя, — сказала она. — Влюблена в то, кем ты мог бы стать, если бы перестал жить прошлым. Ты хороший человек, Флойд. Я знаю это. Но ты здесь никуда не пойдешь, и если я останусь с тобой здесь, то я тоже никуда не двинусь. И для меня этого недостаточно. Но в Америке все могло бы быть по-другому.
— Это правда? Что ты все еще любишь меня?
— Ты бы не пришел на станцию, если бы не испытывал ко мне таких же чувств. Ты мог бы проигнорировать это письмо, притворившись, что оно так и не пришло или что оно пришло слишком поздно.
— Мог бы, — признался Флойд.
— Тогда почему ты этого не сделал? По той же причине, по которой я написала тебе — потому что, сколько бы горя и душевной боли мы ни причиняли друг другу, когда мы вместе, все становится еще хуже, когда мы врозь. Я хотела забыть тебя, Флойд. Я обманывала себя, что так оно и было. Но я была недостаточно сильна.
— Ты не забыла меня, но все равно бросишь меня, если я не соглашусь поехать с тобой в Америку?
— Это единственный способ. Либо мы будем вместе, либо не будем находиться на одном континенте.
— Мне нужно немного времени, чтобы подумать об этом, — сказал Флойд.
— Как я уже сказала, у тебя есть пара недель. Разве этого не должно быть достаточно?
— Неделя или год, я не думаю, что это имело бы большое значение.
— Тогда не мучайся из-за этого, — сказала Грета. Она придвинулась ближе к нему, крепко сжимая его руку и прижимаясь головой к его плечу. — Я выросла в этой комнате, — сказала она. — Это был центр моей вселенной. Я не могу поверить, какой маленькой и темной она кажется сейчас, какой ужасно грустной и взрослой я себя чувствую. — Ее хватка на его руке усилилась. — Я была счастлива здесь, Флойд, так же счастлива, как любая девушка в Париже, и теперь все, что это заставляет меня чувствовать, — это то, что у меня все хорошо в жизни и впереди гораздо меньше всего, чем когда я была здесь в последний раз.
— В конце концов, это заводит нас всех, — сказал Флойд. — Я имею в виду, взросление.
Она придвинулась к нему ближе, пока он не почувствовал запах ее волос; не только духов, которые она нанесла в последний раз, но и накопившихся запахов трудного путешествия, которое она совершила сегодня: дыма, песка и запаха других людей, и где-то там спрятано что-то от Парижа.
— О, Флойд, — выдохнула она. — Я бы хотела, чтобы все происходило не так. Хотела бы я, чтобы был какой-нибудь другой способ. Но когда она умрет, я не хочу оставаться в этом городе ни на минуту дольше, чем необходимо. Будет слишком много печальных воспоминаний, слишком много призраков, и я не думаю, что хочу провести остаток своей жизни, чувствуя, что они преследуют меня.
— Ты и не должна, — сказал Флойд. — И ты права, что сделаешь этот шаг. Поезжай в Америку. Ты вырубишь их.
— О, я определенно поеду, — сказала она, — но я не буду по-настоящему счастлива, если ты не поедешь со мной. Подумай об этом, Флойд, ладно? Подумай об этом так, как ты никогда ни о чем в своей жизни не думал. Это может быть таким же твоим шансом, как и моим.
— Я подумаю об этом, — сказал Флойд. — Только не жди ответа раньше утра.
Он думал о том, чтобы заняться с ней любовью — он думал об этом с того момента, как вскрыл ее письмо. Он почти не сомневался, что она позволит ему, если он попытается. Он также почти не сомневался, что больше всего она хотела от него, чтобы он прижимал ее к себе, пока, эмоционально и физически опустошенная, она не погрузится в неглубокий и беспокойный сон. Она бормотала что-то по-немецки, чего он не понимал, проклятия, которые звучали настойчиво, но которые, возможно, вообще ничего не значили, а затем постепенно замолчала.
В три часа ночи он уложил ее в постель, укрыл одеялом и вышел под дождь, оставив ее одну в комнате, где она выросла.
