— Счастье твоё, — сказал Лёхин Павлу Ивановичу, бережно укладывая его на одну из скамей. — Время позднее. Бум надеяться, никто не появится, пока я к тебе снова не выйду. Слышь, Павел Иванович?

Но детектив лишь замычал болезненно, и Лёхин, с сожалением оставив его, помчался назад, смачно чавкая по лужам ботинками.

В предбаннике всё ещё тихо, а в припёртую дверь, кажется, ещё никто не ломился. И — в обратном порядке: окно закрыть, раму задвинуть, сбросить пиджак (повесить на нижнюю щеколду рамы), натянуть свитер, освободить дверь. Теперь, на свободе, можно вздохнуть спокойно и рассмотреть ломик с окна. Не ломик, оказывается, а железный прут — из тех, из которых сварщики немудрёные заборы ставят. Лёхин покачал в руке — полметра, рельефно витой — и с новым сожалением положил на место, между рамами. В драке вещь хорошая, да только драться ему сейчас -ну никак!.. Надо вежливо и дипломатично разговаривать со всеми, изображая из себя любопытного простака. И думать о Павле Ивановиче: как он там? Не дай Бог, забредёт во двор недобрый человек...

Закрывая дверь, Лёхин вздохнул: "Домой хочу..." На выходе из коридора он приостановился, чтобы сориентироваться, где "его" столик, — и застыл. В спину упёрлись жёстким, давящим взглядом. Медленно оборачиваясь и переводя зрение, Лёхин мрачно подумал: "Ну, если это мальчики-красавчики!.. Физиономии точно попорчу!" Но позади — никого, только что-то маленькое зелёное резко уехало в сторону и пропало. Что — Лёхин догадывался: те самые крысы, которые преследовали кошку, мать-одиночку, и подвального. Их глазища. Точно.

Столик найти труднее, чем Диану. Присев рядом, Лёхин вынул мобильник.

— Под-одиннадцатого? Ничего себе...

— Ты рано ложишься? — безразлично спросила Диана.

— Всяко бывает, — вздохнул Лёхин. — А ты? Тебе завтра не на учёбу?

— Первой пары нет.

— Я, наверное, пойду. С непривычки такое бдение по ночам...

— Не высыпаешься? Или дома ждут?

— Я жаворонок, — усмехнулся Лёхин. Знал, что деление людей на "жаворонков", "сов" и "голубей" некоторым о многом говорит.

— Я тоже, — просто сказала она.

— Если тебе можно уйти, могу проводить до остановки, — предложил Лёхин.

— У меня ещё один номер. Лучше я провожу тебя. До порога. И... Алёша, ты завтра придёшь?

— Диана, извини, вопросом на вопрос отвечаю. Сколько стоят вот этот бокал вина и пицца?

— Семь.

Лёхин осёкся. Арифметика простая: три плюс семь. А Бывшая ходит сюда месяц. И, кажется, будет ходить и дальше.

— Мне надо было, наверное, сказать раньше, — неловко сказал Лёхин. — Я ведь на рынке работаю, грузчиком. И эти десять тысяч — без мелочи моя зарплата.

Он ожидал, девушка скажет с презрением: "Что ж ты раньше молчал?", но Диана положила ладонь на его руку и тихонько проговорила:

— Ничего. Я скажу Альберту — это наш хозяин, что ты со мной. Он разрешит тебе приходить и слушать музыку.

— Но — зачем? — растерялся Лёхин. — Ты со мной ведь... И я к тебе... Ну...

Девушка посмотрела ему в глаза.

— Я не влюблена в тебя — это так. Думаю, и ты здесь не из-за меня, а из любопытства. Но, Алёша, я сегодня так хорошо провела вечер. Мне с тобой очень спокойно. Ты приходи. Только звони заранее, чтобы я встретить могла. Пошли, провожу.

Они и правда вышли в гардеробную, где давешняя девица под пристальными взглядами секьюрити выдала Лёхину куртку и зонт. А потом они вышли на лестницу парадного входа в кафе и растерянно остановились. Он — не знал, как прощаться, она — явно не хотела возвращаться.

— Во сколько мне лучше прийти? — наконец спросил Лёхин.

— К восьми, как сегодня.

— Ты правда не жалеешь, что мы...

— Только друзья? Не думай, Алёша. Всё нормально.

И она сама протянула руку и сказала:

— Счастливо! Завтра буду ждать.

13.

Шишик съехал на ручку зонта и сидел на ней, как мишка коала на дереве. Лёхин нёс его и зонт, старательно закрываясь от мокрого ветра навстречу, а Шишик чуть шевелил нижними лапами и что-то энергично пел, глядя на сплошную волну, бегущую по асфальту. Лёхин рассеянно уловил движение выразительной пасти, и ему отчётливо показалось, что именно сейчас "помпошка" беззвучно проорала: "И за бо-орт её броса-ает!.."

Надо дойти до арки и снова спуститься к кафе, только дворами — посмотреть, здесь ли ещё Павел Иванович. Мельком подумалось, что частный детектив наверняка останется без куртки и плаща (в чём он там пришёл в "Орден Казановы"), а также без зонта. Интересно, что скажут гардеробная девица и простодушные ребята-охранники, если "инструктор по восточным единоборствам" ввалится к ним с подозрительным, да ещё побитым типом и попросит одеть его?

В арку Лёхину пришлось прыгнуть, спасаясь от струи дождевой воды, которую ветер стряхнул то ли с крыши, то ли с карниза. Отдышавшись, он подошёл к другому краю арки и выглянул. Но отсюда того подъезда, под крышей которого он оставил частного детектива, не видно. Придётся идти. Лёхин глянул на брюки — вслед за ним с ручки зонта свесился Шишик. Потом глянули друг на дружку и согласно вздохнули.

— А деваться всё равно некуда, — пожал плечами Лёхин. — Не оставлять же его там. Поехали?

Шишик пискнул — и поехали.

Они пробежали мимо трёх подъездов, мимо окон цокольного этажа — Лёхин ещё опасливо покосился на них — и взбежали на крылечко нужного подъезда.

Неизвестно, как Шишик, но Лёхин изумился. Павел Иванович спал на той же бетонной скамье, где его оставили. Изменилось одно. Спал частный детектив, укрытый со спины круглым ковриком из разноцветных тряпочек, ковриком ветхим, но очень чистым. Даже стоя, Лёхин уловил запах стирального порошка, которым пользовался сам. Павел Иванович полулежал на скамье, навалившись на её левый край, как на валик дивана, а на его боку сидели трое домовых и уговаривали глазастую серую кошку ещё немного посидеть на человеке — в районе битых почек, понял Лёхин. На сбежавшего под крышу от дождя прохожего домовые уставились мрачно, словно заранее не ожидая ничего хорошего. Лёхин поспешил закрыть зонт — "помпошка" тихо исчезла в недрах спиц и ткани — и вежливо поздоровался, поклонившись:

— Доброго всем вечера!

— Ай видишь нас? Доброго вечерочка!

— Доброго!.. И тебе доброго, человек прохожий!

Домовые удивились и обрадовались, а Лёхин интуитивно понял: они боялись не его, а за человека, которого начали выхаживать, — и счёл нужным объяснить:

— Это я его сюда вытащил — оттуда.

— Рассказывай, добрый человек, — потребовал один, пушисто, одуванчиком лохматый: не разбери поймёшь, где кончаются волоса, где борода начинается. — А то ведь не кажин день узнать подноготную беды приводится А ты и видишь, и с уважением. А уж зная про то, мы быстро беднягу на ноги поставим.

Лёхин присел на свободный конец скамьи, погладил кошку, испуганно пригнувшуюся, и приступил к неспешному повествованию. Кто-кто, а домовые (уже знал) всё равно вытянут подробности. При упоминании кафе домовые помрачнели, при имени Бирюка согласно покивали, а рассказ о том, что происходило в коридорах "Ордена Казановы", заставил их пораскрывать рты. Ближе к концу Лёхиной истории один из домовых похлопал по заду кошку, которая с таким интересом глазела на Лёхина, будто тоже слушала и всё понимала (пару раз Лёхин даже ловил себя на этой иллюзии, когда, забывшись, рассказывал именно ей). Кошка соскочила с детектива и устроилась на скамейке напротив, на половичке, снятом домовыми с Павла Ивановича. А через минут пять замолчал и Лёхин, с некоторым испугом дожидаясь вопросов. Время-то позднее, а завтра день... Да-а, завтра день весёлый...

Лохматый одуванчик явно пользовался авторитетом в компании, хотя именовался легкомысленно — Сверчок.

— Товарища своего не бросил, вернулся — хорошо. А с детками как теперь быть? Картиночек с ними при тебе нет?

— Картиночек? — Лёхин договорил — и сообразил, что Сверчок говорит о фотографиях. — Нет, при себе нет. Но ведь и вы сказали, что вам в это кафе вход заказан. Зачем же?..

— Да ведь Бирюка пошто прогнали? — втолковывали ему. — Он ведь подвальный. Вот и ходил, всё узнавал: кто такие, сколько да как его подвальным владением распорядятся. Он ведь спервоначалу здесь хозяином был и остаться им думал. Ой и многих знает, кто сюда частенько заходит. Вот ему бы картиночки с детками и показать. А уж он точно скажет, были ли здесь Ромка тот да эта Лада.

— Завтра я обещал сюда к восьми вечера, — задумался Лёхин. — Но приду чуть раньше. Найду вас здесь?

— А то! — сказал Сверчок. — Сторожить будем то один, то другой, но дождёмся. Мы ведь тоже — народ обидчивый: спервоначалу Бирюка выгнали. А вдруг до нас черёд дойдёт? Ишь, крысюков развели — так везде и шмыгают.

Лёхин вызвал такси. Пока ждали, домовые рассказали, почему при упоминании "Ордена Казановы" дружно насупились.

— Тёмное, как есть тёмное дело. Мы уж и так и сяк пробовали пройти да посмотреть. А всё никак не получается. Обзавесили заведение это чёрными завесами. Ни одной щёлочки не найти, ни в одну дырочку не проскользнуть. Пока Бирюк хозяином считался и то нам всё жалобился, что трудно ему бегать по подвалу привычными тропами.

Лёхин от избытка информации уже не слишком хорошо соображал, да и время позднее, но понял, что нужно уцепиться за одно словечко в неторопливой речи Сверчка.

— А может, Бирюку оттого плохо приходилось, что у подвала новый хозяин?

— Чего не знаю — того не скажу... Но... тёмное это дело, Лексей Григорьич, ой, тёмное...

— Так, кажется, такси, — приглядываясь к дороге, сказал Лёхин. — Зонт, пока Павла Ивановича перетаскиваю, здесь оставлю, а потом...

— А зачем же ты его перетаскивать будешь, Лексей Григорьич? — удивились домовые. — Оклемался уж твой дружок. Сейчас снимем с него сетку-покоинку, глаза-то он откроет да ногами своими и пойдёт-побежит.

Сверчок и правда подпрыгнул к голове детектива и явно с трудом потащил что-то с его головы. Другие двое домовых помогли, и вот Павел Иванович зашевелился и достаточно легко сел. Лёхин успел кивнуть домовым: "Спасибо!" и спросил пострадавшего, испуганно уставившегося на него:

— Как себя чувствуете, Павел Иванович? Николин я. Помните, моя бывшая жена наняла вас за мной следить?

Лёхин спрашивал вежливо и тактично, изо всех сил стараясь откровенно не заржать: домовые глядели на выхоженного ими человека умилённо, словно няньки на дитятю, только что заговорившего.

— Алексей Григорьевич...

— Угу... Точно. Встать можете?

Медленно и осторожно детектив поднялся со скамейки.

— А... где мы?

— На задворках кафе "Орден Казановы". Вот эта машина у подъезда — наше такси. Поторопитесь, Павел Иванович, сначала отвезём вас, а потом и я к себе.

Домовые старались не зря: сначала детектив явно побаивался привычно двигаться, но вскоре усвоил, что тело почти не болит. Он вообще очень быстро пришёл в себя: сел в машину, уверенно назвал адрес и так же уверенно пресёк попытки Лёхина прямо в машине выяснить, что за дело в "Ордене Казановы" привело его к такому плачевному результату. Он даже возмутился, что Лёхин так непрофессионально ведёт себя, и всю дорогу светски разглагольствовал о прогнозах по поводу бесконечного дождя. А прежде чем выйти из машины, многозначительно пожал Лёхину руку и твёрдо пообещал:

— Я перезвоню вам завтра... По нашему делу.

— Ага, — сказал Лёхин и назвал таксисту свой адрес.

Он ещё мельком подумал, не слишком ли развоевался на завтра, не слишком ли много дел на вторник навесил. Но думать много не хотелось. "Вот приеду домой, доберусь до постели, чтоб никто не трогал, — мечтал Лёхин, — и всё сразу передумаю, и всё сразу соображу. А сейчас — не хочу".

Сейчас хотелось смотреть на мокрую, сверкающую ночными огнями дорогу, странно живую под бегучей водой, и представлять, что слева, где только что сидел детектив, сидит Аня и что для неё и только для неё, подпрыгивая, катается по мягкой обивке передних сидений Шишик.

Лёхина совсем сморило, и он бы уснул, если бы не "помпошка". Она вдруг перестала скакать и мирно скатилась в его карман. Удивлённый, чего это она так быстро утихомирилась, Лёхин взглянул в окно.

Машина заворачивала в знакомый переулок.

Ещё поворот — и он дома.

Расплатившись с таксистом, Лёхин рванул к подъезду: ветра нет, зато ливень загустел. Ощущение — и до дрожи в коленках, что зонт вот-вот прогнётся и порвётся под тяжестью бьющей сверху воды.

Домофон пропел привычную, нудно-оптимистическую фразу. Лёхин открыл дверь и чуть не упустил её от неожиданности: под ногами лихо проскочило что-то небольшое и тёмное. Мгновения оторопи прошли, едва Шишик под ухом высокомерно фыркнул. Вот после этого фырканья даже в полусонном свете подъезда Лёхин узнал Джучи.

Придержав дверь, чтобы не хлопнула, Лёхин поднялся к лифту и здесь, на лестничной площадке, разглядел объект фырканья "помпошки". И — поразился: Джучи из солидного чёрно-белого кота превратился в нечто насквозь мокрое и замызганное, близкое по цвету ко всем оттенкам грязно-серого. Причём, "грязно" — в прямом значении. Создавалось очень яркое впечатление, что кота тщательно прополоскали в самой грязной луже, какую только нашли. Но впечатлениям Лёхин не слишком доверял, особенно если дело касается Джучи. Лужу-то, может, и нашли, но нашли её два кота, которые не собирались уступать друг другу дороги. Интересно, в чью пользу была драка? Впрочем, о пользе как-то даже думать не хотелось, глядя на насупившееся скопление мокрой грязной шерсти. И как теперь вот э т о впустить в квартиру? За шкирку — и сразу в ванную?

Лёхин вздохнул. Мрачный Джучи сидел в углу кабины лифта, и вокруг его некогда пушистого зада и лап медленно расплывалась лужа.

— Попробуй только в комнаты войти, — безнадёжно сказал Лёхин, уже представляя, как Джучи повторит свой смертельно опасный номер — прошмыг между ногами с последующим прыжком на диван.

Может, и прошмыгнул бы. Да у двери в мечтательности парил Касьянушка. При виде жуткого чудовища он, ойкая, кинулся сквозь дверь, взывая к Елисею.

Спасть и только спать хотелось Лёхину, а не участвовать в бурных, хоть и недолгих событиях перед сном!.. Но... Только открыл дверь... Всплеснувший руками Елисей сам уволок за шкирку мокрую зверюгу в ванную. Оттуда (Лёхин насторожённо прислушался) послышался плеск воды в ванну из душа и ровный, страшно недовольный вой, почти заглушённый возмущённо-назидательными воплями домового.

Лёхин быстро снял обувь, куртку, раскрыл в зале зонт и воровато шмыгнул в кухню. Привидений нет. Значит — в ванной комнате наблюдают за увлекательным процессом помывки кота.

Рвануть дверцу холодильника. Так, остатки салата в рот, залили соком — и, крадучись, в спальню. По дороге остановиться, прислушаться — ага, точно: весь народ в ванной! — и поспешно влететь в спальню. В секунды сброшенная одежда взгромоздилась на спинке стула. Мельком взгляд на часы — без четверти полночь. И под сухое, прохладное пока одеяло. "Вот теперь можно поразмыслить обо всём, сообразить, что к чему", — подумал счастливый Лёхин, зевнул и крепко заснул