— Сюзи! Куда ты запропастилась? Такие новости! Знаешь — Артур Феанор наконец-то вышел из пажей. Получил офицерские погоны из собственных рук принца Гладиуса. Говорят, они с Эрнестом Гарданной, хоть и в милости у государя, но... Знаешь как теперь в Камелоте зовут Эрнеста Гарданну? — Белокурая, карамельно розовая Эмма, зашептала что-то на ухо подруге. — Поняла, где у него гвоздик? Правда мило?

— Погоди не жужжи в ухо — щекотно. Да поняла, поняла я, где у Эрнеста Гарданны — у "Эрни с гвоздиком" гвоздик. Мне это сейчас особенно близко и понятно. — В газельих глазах Сюзанны стояли слезы только что пережитого стыда. — Я тоже только что получила из собственных рук... из ручек Кошечки Фели. За разговоры об Эрнесте Гарданне. Орхидея велела Офелии всех подтянуть, чтоб попридержали язычки. Так что, если ты, Эмми, девочка моя, соскучилась без порки... Чего это мы опять стали? И что за истукан загораживает нам дорогу? Какая-то ужасная будка у него на мостике? Давай подымемся на крышу и посмотрим.

На крыше фургона в этот утренний час народу было немного. Совершали моцион выздоравливающие кавалеры, приобняв при сей удобной оказии поддерживающих их сиделок. Юные сиделки поглядывали в сторону Офелии Ламмерс, беседующей, опершись на перила, с Каспаром Гауком. Здесь же болтался зверообразный верзила в форме камаргской жандармерии. Малиновый мундир был ему явно маловат, полы не сходились, рукава были закатаны по локоть. Дорогу поезду загораживал самоходный истукан под вымпелом фельдегерской службы Сокровенного Присутствия. На его ходовом мостике несуразно громоздилась железная будка с зарешеченными оконцами. Рядом с будкой фельдегерь вручал пакет ротмистру Финвэ. Ротмистр вскрыл пакет, прочел, дернул щекой, сделал знак рукой оруженосцу-водителю. Фельдегерский истукан в несколько шагов подошел вплотную к головному фургону. Финвэ перелез с мостика истукана на крышу фургона направился к Гауку с Офелией. Офелия смотрела на Финвэ с тревогой. В пегих, как у овцы, глазах Гаука не было ничего кроме брюзгливой отрешенности. Финвэ подошел к Гауку, пожав плечами, тихо сказал ему что-то. Гаук с тем же отрешенным выражением вынул из портупейной петли свой палаш, протянул его Финвэ эфесом вперед. Финвэ, сунул гауков палаш под мышку, пошел к ведущей внутрь фургона лестнице. Гаук, склонившись, прижался губами к похолодевшим пальцам Офелии, она поцеловала его в склоненную голову. Он выпрямился, повернувшись на каблуках, зашагал следом за Финвэ. Малиновый жандарм, ступая с тигриной мягкостью, двинулся следом, навис над тщедушным Гауком. Финвэ зыркнул на жандарма, но промолчал. Они скрылись в недрах фургона, через полчаса в том же порядке вернулись. Замыкал процессию Тофелла, несший на вытянутых руках какой-то предмет, завернутый в черную тафту. Предмет этот явно внушал бывалому панцер-пажу страх и отвращение. Процессия проследовала на мостик фельдегерского истукана, Гаук и жандарм вошли в железную будку, остальные остались снаружи. Истукан сделал шаг в сторону от поезда и, взяв с места в карьер, скрылся за поворотом дороги. Офелия стояла как вкопанная, когда истукан скрылся из виду, порывистым движением закрыла лицо руками. Эмма с Сюзанной подошли к ней, остановились в растерянности. Офелия повернулась к ним спиной, достала из сумочки носовой платок, пудреницу с зеркальцем. Несколько взмахов пуховкой, платок и пудреница вернулись в сумочку; Кошечка Фели вновь готова вести свою партию в руководимой принцессой Орхидеей игре "в дочки-матери". Крупным планом: строго-заботливое лицо классной дамы, мягко, ровно звучит ее голос:

— Эмма, милочка моя, зайдите ко мне минут через пять.

* * *

-... Саграмор приказал дать предупредительный залп всем бортом по пустырю перед, как бишь ее, бомонской твердыней этой... — Феанор извлек из неизведанных глубин великого и могучего элойского языка толику выразительных характеристик твердыни. — Народишко, засевший в твердыне, после залпа враз протрезвел, побросал оружие и пустился наутек, кто куда. Но тут, понимаешь... — дабы собеседник в полной мере понял и прочувствовал драматизм ситуации, мэтру неизящной словесности пришлось превзойти собственные, совсем еще с пылу с жару, шедевры, обрисовывашие качества бомонской твердыни. — От залпа загорелся чертополох на пустыре, а в чертополохе стояла какая-то развалюха...

— Знаю, — кивнул собеседник Феанора, плотный, круглолицый флотский. — Развалюха занялась от чертополоха, а в развалюхе размещалась ма-ахонькая такая винокурня, каждый бомонец еще в чреве матери мечтает остепениться, на денек-другой протрезветь, завести такую винокуренку и гнать из корней чертополоха божественный нектар в неограниченном количестве. Некий, осуществивший эту бомонскую мечту, счастливец дрых в развалюхе, утомленный дегустацией. Ну и... — только кости обгорелые нашли. Упаковали их как положено и отправили в Камелот, в Чертоги. Ибо определено, — флотский глянул на Феанора с усмешкой, — что сгоревший на пустыре был истинным бомонским патриотом, не щадя живота своего помогавшим очищению родного острова от скверны морлокствующих. Означенный истинный патриот, подобно истинному Меченосцу, исполнил свою последнюю волю, вызвав огонь судовой артиллерии на себя, дабы отразить вылазку, предпринятую из логова морлокствующих. Вот так-то, братец. Так что, повествуя о сем событии, соблюдай обдуманность в выражениях. Во-избежание... — флотский не успел завершить своего предостережения. Внизу, на артиллерийской палубе, заглушая его слова, взревел десятидюймовый ракетомет. Спустя несколько мгновений снова взревел, "беря в вилку"торчащий неподалеку от низкого топкого берега ржавый, покореженый лист железа. На листе размашисто выведено было белой краской: "Цепные псы Каллингов! Вон с Бомона!".

* * *

Покореженная решетчатая ферма циклопического моста чернеет на фоне бледно светящихся вод Подземного Мира. Возле зияющей в настиле прорехи стоит белесо-лохматая толпа Детей Тьмы. Над толпой колышется железная поросль грубо откованных пик. Размеры прорехи внушительны: на всю ширину моста, шагов десять в длину. Возле уцелевшей продольной балки, опираясь на металлический посох, стоит грязновато пегий, весь в подпалинах морлок. На дисплее крупным планом его лицо: как бы сшитое из лоскутов горелой лоснящейся, чумазой кожи, с пустыми гноящимися глазницами. За плечом у слепца на широком ремне висит какой-то ящик. Слепец, звякая посохом по металлу балки, переходит по ней на другую сторону прорехи. Снимает с плеча ящик, вынимает из него прозрачный цилиндр, еще один цилиндрик — поменьше, в черном футляре. Ставит их на настил, усаживается на ящик лицом к толпе. Подымает над головой стеклянный цилиндр. За стеклом белеет человеческое лицо, искаженное мучительной гримасой. Морлочья толпа зашумела подобно тростнику под ветром. Слепец поднял цилиндр со спящей головой и швырнул ее с моста в воду. Толпа затихла. Слепец поднялся на ноги, запел что-то уныло-призывное. Его сородичи не сводят глаз с цилиндрика в черном футляре. Вот он в руках слепца, черный футляр сдернут, в глаза толпе бьет беспощадный алый свет. Морлоки поспешно натягивают на лица глянцевито отсвечивающие глухие черные колпаки, выстроившись вереницей, спешат вслепую, щупая пиками дорогу, навстречу повелительно-тоскливому напеву. Неловкие, нерасторопные или чересчур торопливые градом сыпятся с узкой балки вниз, подсвеченная алым темная вода с плеском принимает их в свое лоно. Из-за дальнего устоя моста выдвигается вельбот. На его носу, опираясь о плечо гребца, стоит худощавый остролицый, похожий на хищную птицу генерал. Взгляд его глубоко посаженных черных глаз прикован к происходящему на мосту действу. Хью Мерлин счел необходимым лично наблюдать процедуру отбора кандидатур в свиту Слепого Поводыря.

* * *

Дворцовая набережная в Камелоте. Игра солнечных бликов на речной волне. Перистые тени пальмовых листьев под ногами гуляющей по набережной нарядной, весело-оживленной толпы. Свежий ветер с реки треплет черно-золотой стяг над мрачно-помпезным зданием Главного Управления Имперской Службы Испытания Тьмы. Всевидящий компьютерный взор проникает сквозь толстые серые стены здания, на дисплее — его интерьеры: застеленные ковровыми дорожками лестничные марши, уставленный массивными дубовыми шкафами длинный сумрачный коридор, панцер-паж, идущий коридором с мышастым арнорским догом на поводке, затененный плотными бордовыми шторами кабинет Генерального Инквизитора с большим императорским портретом на стене. Арагорн Громоподобный изображен на портрете в синеватой стали доспехах, на фоне древних руин, поросших кущами цветущих роз. Лик монарха должествует вызывать благоговейную мысль о неусыпном отеческом попечении. За заваленным бумагами столом сидит и что-то пишет хозяин кабинета — генерал Гендальф. Демиургу Толстову видна редеющая макушка генеральской головы. Гендальф подкашливает — простудился на студеных каледонских ветрах. В углу кабинета белеет накрытый накрахмаленным полотняным чехлом заупокойный панцырь сэра Роберта. Рядом с панцырем в полированной деревянной панели открывается дверка, в кабинет нежданным солнечным зайчиком проскальзывает худенькая, золотоволосая женщина. Это Линда — домоправительница Гендальфа. В свете поговаривают, что с тех пор, как она появилась в аппартаментах Генерального Инквзитора, сэр Роберт посещает Цветничок только, чтобы дать пример, достойный подражания, своим офицерам. Легкими шагами Линда подкрадывается к Гендальфу. Он, притворяясь, что не замечает ее, в последний момент с грозным рыком хватает дерзкую, вторгшуюся в его кабинет; после некоторой, сопровождаемой рычанием и визгом, возни усаживает к себе на колени. Линда касается губами макушки Гендальфа — подобно матери, определяющей, нет ли у ребенка жара. Озабоченно качает головой. Достает из кармана капота флакон, свинчивает с него пробку, накапывает в нее какой-то микстуры, предлагает Гендальфу выпить. С ворчаньем подобным рокоту льва, возлегающего у ног девы, генерал подчиняется. Косится на бумажные горы, загромождающие его стол. Линда встает с инквизиторских колен, поцеловав Гендальфа еще раз, покидает его кабинет. Гендальф выбирается из-за стола, подходит к своему заупокойному панцырю. Сторожко глянув на закрывшуюся за Линдой дверку, запускает руку под покрывающие панцырь пелены, шарит под ними, извлекает из среброкованного чрева бутылку "Ламмермурской Убойной". Еще раз оглянувшись на дверь прикладывается к заветной бутылочке, зажевывет чем-то, извлеченным из того же чрева. Возвращает все на место, сам возвращается за свой стол, погружается в бумаги.

* * *

По Большому Каледонскому тракту с медным громом несется самоходный истукан с железной будкой на мостике. Всевидящее компьютерное око заглядывает внутрь будки, в узилище опального "морлочьего лекаря" Каспара Гаука. Изнутри стены этого узилища оббиты циновками — весьма изящного плетения, но несколько засаленными, пол застелен вытертым ковром. Гаук лежит, закинув руки за голову, на приклепанной к стене кушетке, тоже изрядно потертой и засаленной. Надзирающий за ним верзила в малиновом мундире камаргской жандармерии устроился рядом на полу. Арестант и тюремщик коротают время в беседе. Сын Камарга с успехом восполняет бедность своего словарного запаса жестикуляцией — богатой и, местами, более чем выразительной. Предметом беседы является висящая на стене, напротив кушетки картина. Картина эта написана на канонический сюжет спасения Странником из стремнины Божественной Уины Купальщицы. Уэллсовский Путешественник во Времени облачен элойским художником в черную общегвардейкую униформу с генеральскими погонами и инквизиторской золотой совой в петлице. Блестящий мундир этот нимало не пострадал от воды, равно как и наряд Уины, состоящий лишь из пояска, сплетенного из девственно белых, невинно-изысканных цветов.

* * *

Вельбот подгребает к барахтающемуся в темной воде морлоку. Вздымаемые им брызги кроваво подсвечены льющимся сверху, с моста светом. Незадачливый приспешник Слепого Поводыря зацеплен багром, втащен в вельбот, брошен на его дно — связанный, с кляпом во рту. Вельбот направляется к другому только что свалившемуся с моста носителю черного колпака. Генерал Мерлин желает собрать максимум информации о Слепых Поводырях, готовых, кажется, занять место истребленных Эрнестом Гарданной морлокских певунов. Ради этой информации сэр Хью с горсткой соратников дерзко вторгся в неизведанные лабиринты водных артерий Подземного Мира.

* * *

Снова в поле зрения всевидящего компьютерного ока госпитальный поезд, неспешно движущийся каледонскими дорогами. На крышах спальных фургонов все так же прогуливаются, опираясь на сиделок, выздоравливающие кавалеры. Юные сиделки теснее прижимаются к своим подопечным, на лицах кавалеров сурово-настороженное выражение.

В крайнем купе второго яруса головного фургона на накрытом белым крахмальным чехлом диване рыдают в обьятих друг у друга Эмма и Офелия. В расположенных на другом конце коридора аппартаментах маркиз Арнорский, Арагорн Гарданна ведет конфиденциальную беседу с патронессой Гимназии, принцессой Орхидеей.

— Я согласен с вами, Ваше Высочество, в том, что Бобби переигрывает. Всем понятно, что это его камушек в огород сэра Хью Мерлина, который к Гауку столь явно благоволит. Разумеется, необходимо дать всем понять, что Положение о Недреманном Попечении сохраняет свою силу и после истребления морлокских певунов. Я бы сказал даже — именно после сего достославного подвига моего братца. Хаос, воцарившийся в подземке, грозит захлестнуть и нас. И если всякий маг-ротмистр будет шастать по городам и весям Империи со спящими головами, уведенными из под носа Генерального Инквизитора, ситуация в государстве весьма скоро станет непредсказуемой и неуправляемой. Но все же арест Гаука, можно было бы произвести... — Гарданна шевелит в воздухе пальцами, затрудняясь в выборе выражения.

— Считаясь с приличиям. — договаривает за министра патронесса. — Эта безобразная железная будка, эта камаргская образина... даже мундир не выучили его носить. Я тоже, по мере моих слабых женских сил, пресекаю разговоры и настроения, могущие внести смуту в умы, но ... Попробовал бы сэр Роберт управиться с моими питомицами. Это не кавалеры, любого из которых можно с легкостью, без шума и хлопот, на глазах товарищей, упрятать в железную будку и упечь в какую-нибудь...

— К слову сказать, прекрасная Орхидея, — учтиво перебивает Гарданна. — Сэр Роберт чрезвычайно признателен за милостивое согласие Вашего Высочества на открытие при Гимназии Пламенных Лилий спецклассов. Я разумею спецклассы для прохождения повторного курса приличных манер и высшей благопристойности. В означенные спецклассы определяют теперь дам, чье ...

— Дурех, вообразивших, что положение и чины сановных созидателишек, их благоверных, освобождает от наказания за легкомысленное отношение к основам высшей благопристойности. — в свою очередь перебивает принцесса. — Болтушек и сплетниц, не понимающих, что умная женщина никогда не должна вмешиваться в эти ваши, маркиз, скучные противные мужские дела. — Орхидея поправила легким движением лимонно-рыжий локон, бросила долгий взгляд на Гарданну. — Впрочем, я, в свою очередь, благодарна генералу Гендальфу: этот повторный курс доставил мне не лишенное пикантности развлечение. Как позабавила меня, к примеру, эта пигалица, Лора Попперн — супруга мэтра Гладиуса Попперна, нашего нового имперского прокурора. Какой нелепый вид она имела в вишневом гимназическом платьице! Как смешно выглядели ее потуги не потерять лица, сидя в моем кабинете в ожидании... Вы ведь помните мой кабинет в Кветлориене, маркиз? Помните этот старый кожаный диван напротив императорского портрета? Я усадила ее на этот диван, а сама вышла на полчасика в будуар — занялась там чтением писем, подглядывая в щелочку за Лорой. Представьте себе эту картину: мой августейший кузен смотрит с портрета эдаким добрым, но строгим папочкой, Лора ерзает на диване, томясь ожиданием и предчуствием назидательного внушения. О форме внушения она может только строить догадки, давая волю воображению. (Красиво вы это сформулировали с Гендальфом: "Благородная патронесса Гимназии Пламенных Лилий, имея о своих питомицах неусыпное материнское попечение, получает тем самым право журить их и, паче того, наказывать — соразмерно велению своего любящего сердца"). Я игре ее воображения отнюдь не препятствую — для того ты, милая моя, и посажена на этот диван, некоторым образом — пред светлые очи обожаемого государя. Сидит моя Лора, краснеет, бледнеет, ерзает, томится, а может, кто ее знает, мысленно примеряет мученический венец. Правда, насколько я понимаю, терновый венец действует непосредственно на голову, а не на иную часть тела, от коей, как говорят, к голове ближе. — Орхидея смотрит на Гарданну смеющимися глазами, маркиз кивает со светской улыбкой. — Впрочем, пред светлыми очами моего кузена Лора готова была бы стерпеть и... Сколько она донимала его дурацкими прожектами, сочиняемыми ее благоверным, премудрым мэтром Попперном! Из-за нее бедняжка Арагорн чуть не впал в моральное самоусовершенствование, хронистам пришлось бы переименовать его из Громоподобного в какого нибудь Благо-чинно-спо-спе-шеству-ющего. Вы войдите, маркиз, в положение Арагорна : он — Меченосец до мозга костей, для него обет служения прекрасным дамам важнее всех законов Империи вместе взятых. Но перед нафаршированными семейными добродетелями, замаринованными особами, вроде Лоры, он просто теряется: не может понять — чего от него, собственно говоря, хотят. А ларчик просто открывается: господину Попперпу, напустившему на Арагорна свою благоверную, желательно, чтобы государь, позабыв о мече, погрузился в мелочные заботы созидателишек.