Мне же торжественно вручили брусок двухкассетного магнитофона, десять 60-минутных кассет "Super chrome", кассету для чистки головки, футболку с трилистником "Адидаса" и пять одноразовых шариковых авторучек "Bic".

— У-у-у, здоровски! Спасибо, пап, — старательно изобразил я восторг — практики лицедейства у меня в последние дни было предостаточно. — Ого, израильская! — Я указал на синюю шестиугольную звезду на этикетке футболки.

— Хм, — папа с сомнением посмотрел на политически неблагонадежную полоску ткани, — не заметил. Спороть бы ее надо...

— Зачем?

— Скажут, что экономически поддерживаем противника.

— Ага, туалетную воду от страны — члена НАТО можно, а футболку из Израиля — нет?

— Эх, Дюш, кто может знать заранее, что этим дубам в голову придет? На твою детскую демагогию всегда найдется демагог с тридцатилетним стажем, который со ссылками на Маркса с Лениным как дважды два докажет, что ты — враг народа и сионистский диверсант, да так ловко, что и сам в это поверишь.

— Ничего у меня не детская демагогия, а самая что ни на есть настоящая... Спарывать?

Папа еще раз взвесил на чутких внутренних весах все обстоятельства и махнул рукой:

— Оставляй. Только никому не хвастай, тогда можно будет сказать, что не обратили внимания.

— О'кей. А себе что взял?

— Да ничего. Что там брать-то на эти недельные командировочные? Да еще подарки для работников ЦК надо было купить, а то в следующий раз на конгресс могут и не послать... Хорошо хоть им немного надо, тех же авторучек "Bic" вязанку да шоколадку начальнице.

— Занес уже?

— Угу, сегодня прямо из аэропорта туда и заехал. Прошелся по кабинетам, поулыбался, раздал да выклянчил у теток проездной на самолет до Ленинграда, а то бы только завтра поездом приехал. Со Старой площадью надо дружить...

Я разложил привезенные подарки на своем столе: магнитофон, стопку кассет, пучок шариковых авторучек, вражескую футболку — и разглядывал, постепенно наливаясь злостью. Нет, не понимаю... С какой стороны ни посмотри, все равно не понимаю. Ладно, были люди идеи. Но ведь многие отказались от своей страны ради возможности покупать такое барахло. Похоже, нас развели, как индейцев Северной Америки, за горсть бус и несколько зеркалец.

Вскинул глаза на свое отражение в темном стекле. Лица не видно, только контур упрямо наклоненной вперед еще детской фигуры. Эх, малыш... Куда ты лезть собрался? Это колесо тебя разотрет и не заметит. А, может, ну его на фиг?

Я устало отвернулся. Завтра, все завтра... А сейчас — спать.

Глава 4

Воскресенье 20 марта 1977, утро

Ленинград, Измайловский проспект

Отодвинув от стены "Ригонду" и разложив мануалы, я уже полчаса терзал мозг, пытаясь понять, как поженить отечественный выход CШ-5 и непонятную распайку на входе двухкассетника. С ходу запись не пошла — значит, надо перепаивать переходник. В гадской западной инструкции про распайку ни слова. Можно, конечно, пойти методом перебора, там всего-то три контакта используется, но все равно вариантов получается немало.

— Воскресенье — день веселья, песни слышатся кругом! С добрым утром, добрым утром и хорошим днем, — насмешливо пропело радио.

Я посмотрел на него недобрым взглядом и задумчиво почесал затылок. Что-то нет желания полдня перепаивать контакты... И опять хочется есть. Это просто напасть какая-то — голод приходит к молодому растущему организму по несколько раз на дню, как по расписанию. Скоро там мама завтрак приготовит? Нервно выдернул паяльник из розетки, задвинул на место "Ригонду" и, проскользнув мимо мучающего пружинный эспандер отца, пошел на разведку.

— Ты что пришел? Рано еще, позову, — попыталась выдворить меня мама.

— Учиться, — соврал я, не моргнув глазом, потихоньку прокрадываясь к столу с вареной колбасой. — А то только и умею, что чайник вскипятить, макароны сварить и консерву открыть. Давай говори, что делать.

— Куда руки потянул, проглот! Аппетит испортишь, положи, поло... Все, больше не бери. Иди сюда, на, три сыр.

— Мой аппетит невозможно испортить, на нем знак качества негде ставить. — Довольно жмурясь, я проглотил кружок колбасы и пристроился к терке.

Мама тем временем поставила на огонь большую сковороду и бросила на нее добрый кусок сливочного масла, граммов так на сто. Поверх мягко легла сероватая гора крупнокалиберных макарон. Божечки мой... Где ты, здоровое питание, в каких далях?

Дзинь... Доставка. Ага... У нас в СШ-5 схема 2-3-5, земля, левый и правый, а там 2-1-4 стандартно должно было. В голове проявилась схема распайки переходника. По-ня-тно...

Меня начала бить крупная дрожь, пришлось бросить сыр и вцепиться в столешницу. Невидяще уставился на мелкие потеки масляной краски на стене и принялся считать про себя от десяти в обратном порядке. Уф... Покосился на маму: ничего не заметила — увлеченно строгает в стопку бутерброды. Взял сыр и начал сосредоточенно тереть. Вжих... вжих... вжих. Очень медитативное занятие, но руки все равно дрожат.

Заработало! Восторженно матерюсь про себя, по лицу ползет довольная улыбка. Мать-мать-мать, заработало...

Захлопнул за родителями дверь и, повернувшись, прислушался к пустой квартире. Ни-ко-го. Отлично, никого не хочу сейчас видеть и слышать. Пусть родители катаются себе на катке — час до стадиона Ленина, час оттуда, там еще часа три. Замечательно, а мне надо причесать мысли.

Возбужденно прошел в свою комнату и попытался набросать план первоочередных дел. Ни фига не получилось, мысли скачут, как стая растревоженных белок. Чертыхнувшись, полез под душ. Минут пять массажа горячими жесткими струями — и я уже почти человек. Ладно, план подождет, это я погорячился, сначала надо определиться с целью. Пока не было брейнсерфинга, думать о ней было рано, но теперь пора.

Заварил по правилам, до пенки, краснодарский чай и, устроившись с ногами в кресле, погрузился в воспоминания.

Перестук колес, полутьма купе, запахи затянувшейся вечеринки. Колышутся неясные тени, напротив — самый главный собеседник в моей жизни.

— Во-первых, я не кто, а что. Явление в процессе... — Он покрутил кистью в воздухе, подбирая слово, — самосборки. Я — тень, которую отбрасывает в прошлое одно вероятное явление, частью которого может стать человечество.

— Забавно, — подумав, откликаюсь я. — А временного парадокса в такой самосборке нет?

— Нет. Способность к самосборке — мой атрибут, поэтому парадокс не возникает.

— Шулерство какое-то, — ворчу я.

— Так только кажется. Впрочем, это не особо и важно. Суть в другом. Одним из условий моей реализации является формирование человечеством определенной общественной формации. В этом — мой интерес, — вкрадчиво говорит он. — К сожалению, это маловероятный исход. Поэтому я инициирую запуск альтернативных временных потоков, пытаясь достичь результата хотя бы в одном из них, этого будет достаточно.

— То есть они все-таки есть, альтернативные временные потоки?

— Да, когда я их создаю.

— Хм... — приподнял я бровь. — И, наверное, вы хотите предложить мне поработать на вас в одном из таких потоков... Так?

— Вы поняли абсолютно верно.

— Осталось понять, хочу ли я, чтобы эта редкая формация случилась. Может, человечеству лучше обойтись без нее?

Собеседник грустно усмехнулся:

— Если человечество не погибнет, то эта формация обязательно возникнет. Проблема в том, что пока не получается не погибнуть. Но решение возможно, иначе бы я здесь сидеть не мог.

— Погодите-погодите, не понял... — Я потрясенно замотал головой. — Что значит "не получается не погибнуть?"

— То и значит. — Лицо его болезненно дернулось. — В базовом, нулевом потоке и во всех временных потоках, которые я уже создавал и наблюдал, человечество погибает примерно на этой стадии развития. Мой опыт подсказывает, что и здесь опять произойдет нечто подобное в течение ближайших ста — ста пятидесяти лет.

На словах о "ближайших ста" первой выскочила радостная мыслишка: "На мой век хватит, не так много мне и осталось". Я гадливо стряхнул ее и внимательно посмотрел на Владимира. Что я могу знать о его мотивах? Говорит ли он правду? К чему меня подталкивает? Зачем?

— Два вопроса. Мм... Даже не знаю, с какого начать... Первый — если вы имеете возможность активно вмешиваться, то что мешает действовать самому? Судя по всему, ваши возможности весьма велики. Ведь так? И второй вопрос — отчего человечество гибнет? Есть какая-то единая причина или всякий раз по-новому?

— Увы. Мои возможности фундаментально ограничены. Я не могу лично оказывать значимое воздействие на события в созданном мной временном потоке. И не могу, кстати, создавать произвольное количество реальностей. Число возможных альтернативных реальностей зафиксировано одной из констант мультиверсума. Да, оно значительно, несколько десятков тысяч, но около восьмидесяти процентов попыток мной уже использовано. Безрезультатно.

Владимир помолчал, задумчиво подвигал рюмашку и тихо продолжил:

— Я каждый раз присутствую при конце. Каждый конец ужасен по-своему. Видел, как фанатики конструировали и запускали абсолютно летальные вирусы со сверхдлинным инкубационным периодом и воздушно-капельным путем заражения. Традиционные ядерные армагеддоны — я наблюдал их тысячи раз. Климатическое и сейсмическое оружие, вышедшее из-под контроля. Пошедшие не так эксперименты, в результате которых кора планеты сминалась, как пластиковый стаканчик под колесами машины. Локальные изменения физических констант или метрик пространства. Человечество очень изобретательно в поисках новых видов сеппуку. Единственное, что оно не может, — это выжить.

Быстро кинув в себя содержимое рюмки, он чуть поморщился и поднял полный страдания взгляд:

— А я... Все, что я на самом деле могу в каждом отдельном временном потоке, помимо его запуска, — это шунтировать информацию против градиента времени. Перенос личностной матрицы в прошлое — это информационное шунтирование. Предоставить возможность из прошлого обращаться к знаниям будущего — тоже. Все. На этом мои возможности заканчиваются.

— И все-таки... — концентрируюсь на четкости формулировки, — изменю вопрос: каждый раз, как я понял, катастрофа носит случайный характер. Но тысячекратно произошедшая случайность — закономерность. Должна быть общая причина тому, что на данном этапе социального и технологического развития реализуется именно такой исход. Вы не могли об этом не думать... Итак, ваше мнение?

— Вы делаете ошибку, думая обо мне как о личности. — Сидящий напротив грустно усмехнулся. — Я — пока не личность, я — возможное явление потенциально более высокого масштаба, чем отдельная личность. Разговаривая с вами, я лишь имитирую разум. На самом же деле я использую уже существующие в этом мире логические конструкции и аргументы, личностные маски. К сожалению, я не могу создавать новые аргументы и умозаключения, иметь собственную личность. Пока.

— Однако... тест Тюринга вы бы прошли успешно... Поздравляю. — Я задумался, ища возможность выдоить дополнительную информацию. — Хорошо, предположим, что это так... Но наверняка в других временных потоках катастрофы не были в большинстве случаев абсолютно неожиданными. Наверняка было их предощущение и мыслители искали ответ на мой вопрос. Какие были выдвинуты концепции?

— Увы, ответ на этот вопрос был бы информационным шунтированием из других временных потоков. Я не могу это делать, есть фундаментальное ограничение. Только из вашего текущего настоящего в ваше прошлое. Зато я могу делегировать управление этим шунтом. Используя здешние метафоры, можно назвать такую способность брейнсерфингом.

— Что за зверь? — Я заинтересованно подался вперед. Плюшки? Это я люблю.

— Представьте, что разумы всех живущих сейчас людей — это серверы, к которым вы можете адресовать любые запросы. Вам в прошлом будут доступны все существующие в момент вашего ухода отсюда знания, понимания и навыки. Различие между знанием и пониманием объяснять?

Я на несколько секунд задумался:

— Знания — это знания, а понимание — их взаимосвязи?

— Примерно так. Грубо говоря, понимание — это когда вы можете дать ответ на сценарий "что, если" напрямую. Это опыт практического использования знаний. Давайте теперь объясню, как этим брейнсерфингом пользоваться...

Я выбрался из кресла и прошелся по комнате. Да, инструктаж в вагоне был недолог. "Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что". Похоже, он наугад работает. Или нет?

Задумчиво потеребил губу. Была там одна скользкая фраза... Двусмысленная. Про невозможность шунтирования из параллельных потоков. "Знаю, но сказать не могу". Ну предположим... И что мне это дает?

А все просто. Зная причину, "явление" может выбирать из исполнителей и точек бифуркации. Выбор меня, страны и времени сам по себе кое о чем говорит. И тогда менять историю следует в соответствии с тараканами в моей голове. Ничего мудрить не надо, мой первый порыв — самое оно. Осталось теперь его исполнить.

Значит, можно начинать планирование с учетом имеющегося ресурса. А пока мне надо стать эдакой маленькой серенькой мышкой под веником, слиться с фоном. Обычный советский школьник — смогу ли я хорошо отыграть эту роль?

И я захрипел, пугая тишину квартиры:

— Я весь прозрачный, как оконное стекло, и неприметный, как льняное полотно.

Понедельник 21 марта 1977 года, день

Ленинград, Измайловский проспект

— Ой... Привет, Тома! — оторопело смотрю я на девушку, с которой нос к носу столкнулся в полутемном тамбуре хлебного магазина. — Сто лет жить будешь.

— Здравствуй, — свысока кивает она и направляется мимо.

— То-о-ом, — тяну я в спину, глядя на полупустую матерчатую сумку у нее в руке, — ты домой или дальше по магазинам? Если дальше, то пошли вместе, я тоже отсюда обход начал.

Она оборачивается, на лице — раздумье.

— Вместе весело шагать по просторам, — бросаю с серьезным видом аргумент.

Тома фыркает, потом, чуть подумав, согласно кивает:

— Ладно... Я на улице постою.

Странно это все... Вроде и не мальчик, но откуда такая радость? Почему понятное желание понести ее сумку превращается в мучительные метания в поисках подходящих слов?

Надавил вилкой на черняшку — свежайший. Взял еще теплый, чуть маслянистый брусок, понюхал — и сладковатый ржаной запах вытеснил все мысли. Торопливо отламываю уголок и хрущу чуть кисловатой корочкой обдирного. В сумку, туда же горчичный батон. У кассы перечислил лежащее в сумке, расплатился и торопливо пошел к выходу.

Спускаясь, задержался на последней ступеньке.

— Господи, ну скорее бы вырасти. Так хочется взглянуть на тебя сверху вниз. — Со вздохом сделал еще один шаг, и вот я снова сантиметров на семь короче Томы. Тоска смертная. — Ну какие у тебя планы по закупкам?

— Молочный еще и овощной. Картошка и морковь. — Тома с некоторым сомнением взглянула на меня.

— Угум-с... — Я задумываюсь над выстраиванием оптимального, с точки зрения моих интересов, маршрута. — Значит, мы сделаем так, — начинаю командным голосом. — Сейчас идем в молочный, потом ты заскакиваешь к себе и оставляешь купленное, потом заходим ко мне, я тоже оставляю, пьем чай и идем в овощной.