Повесть о каменном хлебе.

Звонок.

— Тебя к телефону!

— Угу, мам, иду! — надеясь, что это Лави, и предвкушая замечательный разговор — признания, слезы, заверения, а потом, может быть, и встречу, Аэниэ сняла трубку в своей комнате, забралась на стул. — Ма, я взяла! Але?

— Аэниэ?

— Лави! — девочка тут же умолкла, смутившись — слишком холодно и отстраненно звучал голос эльфки, и вдруг ей стало ясно, что никакого разговора не будет. Или будет — но не такой и не о том...

— Аэниэ, — повторила та и на мгновение умолкла, словно собираясь с мыслями, — я долго тебя искал. Я волновался. Тебя искали все. Весь полигон. Все, понимаешь? Мы испугались. — сухие отрывистые фразы, неестественное спокойствие. — Очень.

Все шло не так, как представлялось Аэниэ. Лави сердилась. Лави — сердилась — на нее.

— Лави... — чувствуя, как с каждым словом рушатся все надежды, Аэниэ попыталась перебить, объяснить, но голос ее сорвался, а Лави не обратила внимания.

— Слушай сюда, ребенок.

Девочка вздрогнула и сжалась в комочек.

— Мы обнаружили, что тебя нет. Мы искали... Звали... Обшарили весь полигон. Даже в речке смотрели, — спокойствие дало трещину, — Только через несколько часов я вернулся в палатку и случайно нашел твою записку. И увидел, что нету твоих вещей.

Каждое слово обжигало, словно удар хлыста, и Аэниэ уже не пыталась перебивать. Она только вытирала струящиеся слезы и хлюпала носом, а Лави неумолимо продолжала:

— Ребенок, мы все перепугались. Мне было нехорошо с сердцем.

Окончательно уничтоженная, девочка не могла выговорить ни слова, только выдавила тонкий жалобный звук, и Лави отмахнулась:

— Ничего, откачали быстро. Ты пойми. Нельзя так поступать. Ты очень огорчила меня.

— Лааави! — наконец-то вернулся голос, а слезы все текут, и сдавливают горло рыдания, но надо, надо сказать, — Ла... Но ты... Я...

— Аэниэ, девочка моя, — голос немного потеплел, — я не могу все время быть с тобой. Пойми это. У меня есть обязательства и перед другими... Подумай сама. В общем, приходи завтра к пяти, поговорим.

— Я... Я могу и сейчас!

— Зато я не могу. Все. До завтра, ребенок, — и быстро повесила трубку, так что растерянное "Пока..." девочки досталось коротким визгливым гудкам.

Трубку — на место... Но почему-то трудно сразу попасть на рычаги, пелена застилает глаза, все колышется, и остается только уткнуться в ладони и реветь, по возможности — тихо, и снова и снова прокручивать в голове все, что сказала Лави, все, что было на игре — и вообще все... "Лави! Прости меня! Прости, Лави... Я идиотка, я дура, Лави, я больше не буду, только прости! Все... Не сердись, я больше никогда ничего не потребую, даже не попрошу, Лави..." — а теперь — себя за волосы, и дернуть, да посильнее, чтобы слезы выступили, — "Я сама себя накажу, только не сердись, что хочешь сделаю! Все сама себе изгадила... Что же теперь будет? Запомни на будущее!" — свирепый приказ себе, и — щипок за руку, там, где на кисти самая нежная кожа, чтобы следы остались, чтобы было видно, — "Ты Лави — не ровня! Не смей требовать! Лави — выше тебя, и благодари ее, что вообще позволила тебе с ней разговаривать... И не только..." Кровь приливает к щекам от одних только воспоминаний: прикосновение, голос-шепот — "Я люблю...", и огромные темные глаза, заслоняющие весь мир... "Лави, прости меня!" И как дотерпеть до завтра? Еще сегодня — почти весь вечер, а завтра — почти весь день, а внутри все сжимается, и болит голова, словно сжатая раскаленным обручем, и хочется исчезнуть на месте — прямо здесь и сейчас, или вообще умереть — потому что видеть недовольное лицо Лави, ее холодные глаза, или как она брезгливо отстранится, не позволив обнять себя... На это не хватит никаких сил...

— Дочка, мы уходим. Ты пока дома будешь?

— Да, — сделать нормальный голос, отвернуться, только бы не подошли...

— Ну пока! — хлопнула первая дверь, вторая дверь. Аэниэ ждала. Взвизг распахивающегося лифта — а вот и закрылся, и пошел вниз, значит — теперь свободно, теперь — можно.

— Лаааавииии! — девочка с криком рухнула на колени.

* * *

— Звонила?

— Ммммм...

— И что?

— Ну — что... Вполне себе, как я и думала. Дите в переезде: осознала и прониклась. Надеюсь.

— А ты не слишком там? Все-таки девочка нежная, психика у нее хрупкая... Это мы уже ко всему привычные... Пожалей ребенка.

— Завтра и пожалею. А пока — пусть. В конце концов, дурь только хорошим втыком и лечится.

— Смотри...

— Да ладно тебе! Вены не порежет? Не порежет. Такие не режут, такие только выпендриваются. К тому же в другой раз подумает, прежде чем такое откалывать. Нет, блин, а? Если б я ее записку сразу не углядел, представляешь, сколько бы мы там по лесу рассекали? И на "собаку" бы опоздали.

— Ну... Но сама подумай — тебе надо было ее приручить? Ну вот и получай — все, что идет в комплекте.

— Ай, какой ты мууудрый... Все это прекрасно лечится. Немного здорового цинизма... Плавали — знаем.

— Знаток...

— Ну так... Кстати, о знатоках — спорим, она завтра тут уже в три будет?

— В три? Рановато, однако. В четыре.

— А я говорю, в три! Мне лучше знать! На что спорим?

— Да на что хочешь.

— Вот когда выиграю, тогда и захочу! А пока яблоко вымой, Гэлюшка-лапушка...

* * *

Уже в три Аэниэ выскочила из автобуса, остановившегося возле длинного серого дома. Конечно, было еще слишком рано, да она и не осмелилась бы позвонить в дверь раньше времени — ведь она может помешать Лави... Но сидеть дома уже не было сил, все валилось из рук, и когда девочка едва не уронила кипящий чайник себе на ноги, она поняла, что лучше больше ни за что не браться, а собраться и пойти. Пусть ей придется бродить под окнами или описывать круги вокруг дома — все же лучше, чем так. Все же — ближе к Лави...

Аэниэ задрала голову и взглянула на окна эльфки — девятый этаж, как высоко, и не разглядеть ничего, кроме блекло-рыжих занавесей...

— Видишь? Видишь?! — раздался торжествующий вопль, и Гэль вздрогнул и оторвался от работы:

— Что такое?

— Ну я же говорил, что она в три будет! Вон, смотри — по дорожке рассекает!

— Да ну? — Гэль подошел к окну, отодвинул занавесь, прищурился. — М-да... Только я бы не назвал это "рассекает". Скорее, ползет... Слушай, ты ж не собираешься ее там мариновать?

— Ну, минут пять-десять пусть побродит... — Лави пожала плечами, смешно сморщила нос. — А там пойду встречу. Кстати, сегодня она у нас остается.

— А она об этом знает? — выгнул бровь Гэль, уже успевший вернуться к рабочему столу.

— Скоро узнает! — голос эльфки донесся уже из прихожей, и Гэль усмехнулся:

— Ну, давай, хишшшница, флаг тебе в руки...

Огибая дом уже по второму разу, Аэниэ смотрела себе под ноги, чтобы прохожие не видели покрасневших глаз, и бормотала сами собой складывающиеся строки:

— Дверь отвори, впусти... Я не могу одна... Всю мою кровь, мою жизнь... Я все отдам — для тебя... Единственной мне не быть, любимой... — всхлип, — ... не быть никогда... Но зеленый твой взгляд меня держит... на грани...

— Ребенок.

Аэниэ резко вскинула голову — Лави стояла посреди тротуара, опустив руки, пристально глядя на нее. Девочка вцепилась глазами в лицо эльфки, жадно отыскивая признаки — ну хоть чего-нибудь! Эльфка молчала, и Аэниэ тоже молчала, не решаясь сказать ни слова, не шевелясь, а по щекам ручьями текли слезы. Внезапно Лави вздохнула, чуть наклонила голову, раскинула руки:

— Ну что же ты, пушистая моя?

Аэниэ с громким плачем ринулась к ней в объятия.

— Я больше так не буду... Никогда не буду! Честно! Ты мне веришь, правда?

— Конечно, хорошая моя, — Лави легко чмокнула девочку в макушку, посторонилась, пропуская ее в дверь. — Ау, Гэлюш, мы пришли! — и снова девочке, — Ну все, проехали-забыли. Ага?

— Ага, — с готовностью согласилась Аэниэ, вытирая глаза и нос.

— Ну и мурушки... Слушай, поможешь мне сейчас?

— Конечно! А что?

— Посуду помыть надо... Сегодня ж куча зверствов придет, и еще Тиаля ждем — его на турнир надо выпихивать. Я-то тоже буду, и Чиаран будет, но все-таки... Пошли на кухню... Кстати, — эльфка резко остановилась, развернулась и заглянула в лицо Аэниэ, — ты уже думаешь на зимний КОН собираться?

— Ну... — пока девочка ни о чем таком не думала, — не знаю...

— Ты начинай давай, пора уже.

— Я... — Аэниэ протиснулась к раковине, заглянула — обнаружила целую гору тарелок и чашек, — Лав, где у тебя тут губка? Не вижу... Ой, нашел... Лав, я хочу в этот раз на литературное что-нибудь попасть...

— Литерату-урное... — задумчиво протянула Лави, зажигая сигарету и устраиваясь за столом. — Есть там что-то такое... Надо посмотреть. Вообще ты же у нас рисуешь классно — вот на следующий год, если все будет нормально, выставку тебе устроим... — рассмеялась, увидев перепуганное лицо девочки — та обернулась и так и застыла с мокрой губкой в руке. — Да что ты каждый раз пугаешься, как будто тебя съесть хотят! Все нормально! Там таким мазилкам выставки делают — ты гений по сравнению с ними! Пикассо!

Аэниэ рассмеялась, хотела что-то ответить, но тут раздался звонок в дверь, кто-то прошлепал открывать, послышалось бряканье цепочки, смех, и звонкий мелодичный голос пропел:

— То не волк на холме воет, то не ветер где-то там свищет, то...

— То приперся Тиаль вредный, — подхватила Лави, срываясь с места, — мы его уж сто лет ищем! Мяу, чудовище, птичка певчая!

— Ну мяу, — подтвердил Тиаль, а дальнейшую беседу Аэниэ уже не слушала — особо вредная тарелка чуть не выскользнула из рук, и девочка едва сумела изловить ее...

...И были песни, и пела Лави, потом Аданэль, затем гитару отобрала раскрасневшаяся Зарашад, потом уговорили Чиарана — а дальше никого и уговаривать не понадобилось; гитару уже рвали друг у друга из рук, а Ясень, заметив опустевшую больше чем наполовину чашку, тут же наполнял ее снова.

Тоскливые, вышибающие слезу песни сменялись веселыми, которые можно было орать хором, вскакивая и чокаясь бокалами так, что пиво и вино выплескивались на стол. Потом, конечно, кого-то гоняли за тряпкой, стол вытирали и всячески приводили в порядок, и все начиналось сначала. Сигаретный дым клубился в жарком неподвижном воздухе и был виден невооруженным глазом ("Хоть алебарду вешай!" — фыркнула Зарашад), Лави велела открыть окно, дым понемногу начал рассеиваться, но прохладней не стало.

Аэниэ с восторгом слушала Лави, которая, энергично размахивая руками, в лицах пересказывала хихикающей Коиннеах какую-то очередную сплетню, как вдруг ее схватила за руку Йолли:

— Ой, смотри, смотри!

— Чего? — девочка обернулась и увидела, что у двери, в единственной свободной части комнаты друг против друга встали Тиаль и Чиаран.

Почти вся свита Лави поголовно увлекалась восточной борьбой, и странные заковыристые слова вроде "тай-цзи" и "цзянь" звучали чуть ли не чаще, чем, например, "квэнта" и "дхойне". Серьезные тренировки, естественно, проходили в специально отведенное для этого время, но вот такие спарринги — бои один на один — были не редкостью, особенно после нескольких стаканов вина, когда народу приспичивало выяснить, кто все-таки круче, или показать новый освоенный финт. Правда, спарринга с участием Тиаля Аэниэ еще ни разу не видела.

Чиаран скинула жилет, оставшись в белоснежной свободной рубашке и джинсах, Тиаль затянул пояс — мягкие складки черной рубашки подчеркнули тонкую талию, — убрал волосы в "хвост".

Они коротко поклонились друг другу, и поединок начался. Тиаль качнулся вперед — и замер на полушаге, поднял перед собой руки с хищно согнутыми пальцами. Чиаран скопировала его стойку. Юноша все же шагнул — но не вперед, а вбок; Чиаран мгновенно скользнула в сторону. Аэниэ с восхищением следила за плавными, текучими движениями Тиаля, и более резкими и порывистыми — Чиарана. Внезапно — мелькание рук, глухие звуки ударов — о тело, о ткань...

Аэниэ не успела ничего сообразить, а Чиаран уже отскочила и с уважительной улыбкой кивнула Тиалю, подняв большой палец. Парень кивнул в ответ, усмехаясь уголком рта.

— Один есть... — тихонько прошептала Лави и, в ответ на недоумевающий взгляд девочки, пояснила. — Он пропустил удар... Чиаран, конечно, крут, но против Тиаля... — она с сомнением покачала головой, — Ну разве что один к пяти, не лучше.

Через несколько минут оказалось, что Лави была права.

Чиаран коротко, церемонно поклонилась. Тиаль поклонился в ответ, вытер лоб и сделал было движение в сторону стола, но тут к нему выскочила смеющаяся эльфка:

— А я, а мне?!

— Так нечестно, ты свежая, — усмехнулся Тиаль, но та замахала на него руками:

— С тобой все честно! И не говори, что ты утомился, бедненький! Давай?

— Хорошо... Секундочку только... — Тиаль через голову стянул рубашку, бросил ее на ближайший стул, встряхнулся, убирая растрепавшиеся волосы. Встал в стойку и улыбнулся эльфке неожиданно нежно. — Прошу...

Разумеется, Тиаль опять выиграл — хотя и не с таким впечатляющим преимуществом. Разгоряченная, Лави со смехом вернулась на место, жадно выпила поднесенную ей девочкой чашку холодной газировки, вытерла мокрый лоб.

Тиаль изящно опустился в кресло, и возле парня тут же оказалась Зарашад с ледяным пивом. Опустив ресницы, с едва заметной улыбкой Тиаль поднес к губам мгновенно запотевший бокал.

— Какой краси-ивый... — прошептала Аэниэ на ухо Лави. — Нарисовать бы...

— Эй, пушистая, смотри не влюбись, — тихонько отозвалась эльфка, — он из той же породы, что и... В общем, сама понимаешь.

Аэниэ вспыхнула до корней волос, замотала головой:

— Да я и не... И не о том! Просто красиво... А почему ты... — и умолкла, прикусив губу, но глаза ее против воли обратились к Тиалю — и Зарашад, уже успевшей устроиться у него на коленях. Лави проследила за ее взглядом, обняла девочку за плечи:

— Пушистая, для Зара это игра, понимаешь? И для птички тоже. И они оба это знают. Никто ни в кого влюбляться не собирается. Да если бы Зар серьезно вздумала на него запасть — быстро бы по мозгам получила... А так — им хорошо, пусть развлекаются, это же всего лишь игра...

Когда Аэниэ взглянула на часы в третий раз и в третий раз увидела все то же самое время — десять часов, сначала она даже не поняла, в чем дело. Потом моргнула, протерла глаза, но стрелки остались на том же месте.

— Лав... — мгновенно ослабевшим голосом позвала она эльфку. — Ла-ав...

Та обернулась:

— Что?

— Сколько время?

— Вон же часы висят... — Лави недоуменно посмотрела на нее и собралась вернуться к разговору с Тиалем.

— Так они остановились! — отчаянным шепотом выкрикнула Аэниэ. — Там все время десять!

— Серьезно? — эльфка прищурилась, вгляделась, — Ох, блин! Ну-ка... Тиаль, сколько на твоих?

Он аккуратно завернул манжет черной рубашки:

— Почти полночь.

— Что-о?! — у Аэниэ в желудке словно собрался ледяной ком. — Меня же убьют... — растерянно прижала ладони к лицу, — Ма-ма...