Третья сила

Иван Андреевич Новосильцов стоял возле окна, любовался видами и неспешно отхлебывал из грубоватого граненого стакана почти густой как деготь, черный чай. Отхлебывал чай и думал. Требовалось найти что — то, чтобы выполнить волю государя...Ясных мыслей на этот счет пока не было.

...Это случилось ужасно просто, как, впрочем, и случаются все подобные истории. Негромкий стук в дверь кабинета, короткое "Войдите!" и...

Неслышно прикрыв за собой дверь в кабинет вошел Сергей Владимирович Чечель с тоненькой служебной папкой под мышкой.

Русская служилая бюрократия выносила наверх людей двух основных типов. Одни выплывали потому, что умели плавать, другие — в силу собственной легкости. Целый ряд славных имен украшает собой великое прошлое русской государственной службы, и было бы большой несправедливостью думать, что служилое чиновничество не рождало государственных людей в подлинном значении этого слова. Однако, одновременно, каждое поколение сменявшихся у власти служивых людей знало множество представителей и другого типа: попадавших наверх по малому своему удельному весу.

Механика этого движения была своеобразна, но вполне объяснима. Эти представители не связывали себя ни с каким крупным делом, которое могло удастся, но могло также и не удастся, тем самым скомпрометировав их. Зато подобные типы усваивали политическую окраску, позволявшую принимать ихсерьезных государственных деятелей с программой и мыслями, и вместе с тем, при переменах в личном составе бюрократических верхов, как — то оправдывало обращение к ним. находясь у власти они попадали в налаженный порядок, принимали доклады, подписывали бумаги, глубокомысленно изрекали банальности, обладая достаточным навыком и знанием государственного механизма, чтобы не делать заметных ошибок, и чтобы избегать нагружать себя какими — либо серьезными замыслами. Все их внимание было устремлено наверх, к лицу монарха, и не с тем, чтобы вести его к поставленным ими государственным целям, а с тем, чтобы в минуту, когда бывшие у власти люди более крупного калибра начинали государя утомлять своей величиной, он вспомнил о них и инстинктивно чувствовал в них людей более сговорчивых и менее утомительных, легковесных и гибких. У людей подобного типа был служебный формуляр вместо дельной служебной биографии, политическая роль вместо политических убеждений, чутье обстановки вместо подлинного знания государственного дела.

Нельзя было сказать, что Чечель лишь один из тех безродных и неизвестных, которых так охотно брали к себе на службу Годуновы, легко продвигали по лестнице чинов и должностей, награждали щедрой рукой. Он был предан, да, он мог быть деятельным, был способен поспевать за собственными замыслами и замыслами сильных мира сего. Был ленив, но какой русский не ленится?

Потомок выходца из Литовских земель, сын простого мелкого придворного чиновника, Чечель сумел получить хорошее образование, окончив Воронцовский лицей и Кадаши*, и закрепить собственное положение личными связями. Служил в архиве МИДа. Отбыв положенный воинский ценз в Лейб — гвардии Конно — Егерском Государевой Передней Стражи полку (был эскадронным станоставцем**), он поступил на службу в Департамент Государственной Охраны, по контрразведывательной политической части. Направление — "английский стол". Работал Чечель против британцев. Специализировался на выявлении практической конспиративной разведывательной деятельности англичан. В 1922 — м году действовал в Баку, занимался организацией наблюдения за английским консульством, налаживал порядок в обслуживании миссии, чтобы там не были трафаретно использованы методы наружного наблюдения и подставы агентуры. С 1923 — го года Чечель занимался контрразведывательным обеспечением в ряде дипломатических миссий в Литве, в Швеции, в Польше, в Курляндии

* * *

, в Польских Инфлянтах

* * *

, курировал наблюдение за тамошней русской политической эмиграцией. Затем снова в Москве, в "английском столе". Однако пробыл он там недолго — из Департамента Чечеля попросили по третьему пункту.

* * *

* Проявил излишнюю внеслужебную ретивость в одном деле. Не блиставшему особыми успехами "середнячку", в служебной характеристике при увольнении слово "середнячок" закамуфлировали формулировкой "в своем деле совершенно некомпетентен". Звезд с неба Чечель действительно не хватал, страдал "болезнью неудачника", которая, как известно, захватывает своих жертв как неизлечимый недуг.

Тут бы и конец карьере, но случай, господин случай — за Чечеля ходатайствовал один дальний родственный высокий чин, генерал — майор Николай Григорьевич Рыдзевский, имя которого в тот момент был у всех на слуху — он вел "спортивную войну" со шведами: те, на легкоатлетических соревнованиях в Стокгольме, в 1925 — м году, а до этого на Парижской олимпиаде 1924 — го года, по мнению генерала, вели себя в отношении русских спортсменов столь бесцеремонно и вызывающе, что ими было решено взять реванш. Рыдзевский инициировал "ответный ход": как представитель России в Международном Олимпийском Комитете, он возбудил дело о "профессионализме" знаменитого шведского бегуна Пааво Нурми, заявленного на легкоатлетических играх 1926 — го года в Барселоне на дистанции в пять, десять тысяч метров и на марафонский бег, где ему не было равных, и где он должен был победить. Рыдзевского поддержали некоторые представители международных спортивных организаций, в итоге Нурми не разрешили выступить в Барселоне. "Русская интрига" сильно ударила по спортивному престижу Швеции и отняла у нее три верные золотые медали. Рыдзевский, однако, на этом не успокоился: он привел в действие все рычаги, чтобы вытолкнуть шведских спортивных руководителей из Олимпийского движения, где они занимали прочные позиции. Под русским давлением большей части шведов был вынесен вотум недоверия. А Бу Экслунд, председатель Шведского Спортивного Союза оставил свой пост после скандала о дутых рекордах шведских легкоатлетов. Увлекательная "спортивная война" сделала Рыдзевского довольно популярным. Его жесткие требования, предъявляемые спортсменам выкладываться полностью на международных соревнованиях, отстаивая честь державы, его позиция считать спорт не уделом круга избранных, а государственным делом, одним из могучих средств политического объединения нации, наконец, его призыв считать русский спорт не таблеткой от кашля, а национальным обновлением, притоком гордых национальных чувств, сознанием национальной способности и силы, пришлись по сердцу многим, в том числе и в Кремле. Рыдзевский был в фаворе, несколько раз ему давал личную аудиенцию государь, он выпросил себе титул "главнонаблюдающего за физическим развитием населения Российской державы", и потому сумел — таки, не сразу, с грехом пополам, чему виной были увязшие в интригах и подковерных играх ведомства (а больше его собственная властность, тяжелый характер, особое благорасположение государя создавшие ему многих недоброжелателей), устроить дальнего своего родственника Чечеля в "Собственную государеву канцелярию прошений, на высочайшее имя приносимых".

Князь Новосильцов, человек энергичный, с большими знаниями, с умением работать, поначалу хмурил брови и морщился. Опыта в ведении дел по политическому контршпионажу Чечелю не хватало, но Новосильцов все — таки в нем углядел некоторые умения: энтузиазм, честолюбие, владение предметом. На взгляд Ивана Андреевича квалификация Чечеля более или менее соответствовала его задачам в канцелярии — деликатным и специфическим. Однако, если честно, Иван Андреевич и сам до конца не понимал, зачем он взял в канцелярию Чечеля: тот был не слишком чист и нерасчетлив для сложных дел. Новосильцов находил его слабым. Слеп и слаб. Вполне подходящ. Может быть, Иван Андреевич взял Чечеля под свое крыло оттого, что он существовал в собственном внутреннем мире. Это было наруку. Новосильцов надеялся, что в нужный момент Чечель не вмешается в ход дела и не сильно испортит его. Потом он справедливо рассудил, что диапазон деятельности канцелярии начал опасно расширяться и могут понадобиться новые люди, поднаторевшие в деле контршпионажа. А Чечель работал против англичан, которых князь Новосильцов считал исчадием ада: только на вид они вялы, и аморфны, а на самом деле лицемерны, коварны, жестоки и вербуют доверчивых, как детей русских пачками!

В конце концов, контрразведка — понятие совершенно определенное. Это предупредительные действия, которые ведутся в отношении агентурной разведки противника, врага государства, угрожающего его безопасности извне или изнутри. Вместе с тем, знаменитый военный писатель и специалист Клаузевиц, писал, что единственное средство победить Россию для кого бы то ни было и когда бы то ни было заключается в том, чтобы воспользоваться внутренними несогласиями между народной массой и правящей властью, но что, следовательно, без таких "внутренних несогласий" она непобедима. И посему, если политическая контрразведка просто обязана, во имя спокойствия державы, вести работу против опасного политического инакомыслия и, ежели возникнет необходимость, насильственным образом подавлять оппозицию с использованием самых изощренных и противозаконных методов пресечения деятельности, даже и разрешенной законом, то и собственной государевой "Тайной канцелярии" подобную же работу тоже вести необходимо. И ежели надо — то также с противозаконными методами. А что подразумевать под противозаконными методами? Да все тоже: злонамеренное и недостойное, включая анонимные попытки разрушить семью, сорвать собрания, подвергнуть остракизму по службе, спровоцировать вражду между группами, за которыми ведется наблюдение, что может привести и к человеческим жертвам. Ежели надо будет для дела — всегда найдется подходящее правовое прикрытие и повод вмешаться в события. Контрразведка, а тем паче политическая — это не институт благородных дам. Ах, извините! Ах, простите! Раз влез в дерьмо, так будь добр хлебать его до отвала.

Сергей Владимирович Чечель умел говорить и одновременно писать. Такого качества Новосильцов не замечал ни у кого. К тому же он умел ориентироваться в происходящих событиях. Чутье у него тоже было, но дело не в чутье, хотя, спору нет, оно тоже нужно, чтобы правильно ориентироваться. Поэтому Чечель оказался вскоре в информационном отделении государевой канцелярии на положении особо доверенного сотрудника, чиновника для отдельных и деликатных поручений. А таковых хватало с лихвой, даже и в государевой канцелярии, вроде бы занимавшейся челобитными на высочайшее имя, и некоторые, исполненные с незаурядной прытью и решительностью, заканчивались для Сергея Владимировича, для его здоровья, иногда и плачевным образом.

Новосильцов много думал о Чечеле. О том, как использовать его для его пользы и для собственной. Ивану Андреевичу нравилось немного играть с людьми, управлять ими, внушать им, нравилось смотреть как и что они делают — ровно то, что от них ожидается.

Чечель прекрасно понимал и осознавал, что он лишь винтик, маленький винтик в чудовищной, огромной машине, но однажды решившись прийти на службу канцелярию, он был готов приспособиться к немыслимым условиям. И приспособился, удовлетворившись пониманием себя винтиком в механизме, который и изменил, и изолировал его от обычных людей. Да и хрен бы с ним! Уж такова она, служба в государевом ведомстве.

Если бы человека нужно было охарактеризовать всего одним словом, то, по мнению Новосильцова Чечелю более всего подошло бы слово "заурядность". Ничем непримечательная внешность, невыразительные, словно размытые черты лица, серые глаза, темные короткие волосы с легкой проседью, вежливая, негромкая речь. Сергей Владимирович Чечель был одним из тех, кто незаметен, чьи черты лица толком и не вспомнишь после очередной встречи. Информационное отделение канцелярии князь Новосильцов с недавних пор именовал исключительно "Бюро Чечеля".

Чечель редко злоупотреблял вниманием князя Новосильцова, хотя и имел право прямого выхода и предпочитал больше отмалчиваться, чем говорить. Но уж если Чечель решался побеспокоить Ивана Андреевича — значит, дело того стоило.

-Заходите, Сергей Владимирович, — пригласил Новосильцов, и жестом предложил пройти к столику в углу кабинета — на нем выжидательно выстроились бутылка марочного коньяка и хрустальные рюмки. Это было неслыханное расположение со стороны князя.

-Что стряслось, Сергей Владимирович? Получена анонимка, что кто — то хочет под Верхние Торговые Ряды фугас заложить?

Это была давняя, избитая шутка, которую Новосильцов любил повторять многажды. Князь коротко хохотнул.

-У вас, Сергей Владимирович, такой вид, словно вы председательствуете на генеральной ассамблее лиги в защиту девичьей чистоты.

Чечель помолчал немного, потом тихо доложил:

-Сегодня в канцелярию пришло письмо на имя его высочества Алексея Федоровича. Из Лондона. Через Амстердам и Яффу. С пометкой "лично".

Князь Новосильцов хмыкнул:

-Да их, почитай, эпистол, сотни приходит чуть ли не каждый день! Чего там интересного? Заниматься нечем?

-Им и занимаюсь, Иван Андреевич. Лично. С сегодняшнего уже утра. После того как познакомился с текстом этого письма. — Чечель вынул из служебной папки обыкновенный серый конверт и протянул Новосильцову.

Князь с любопытством взял конверт, с бумажным хрустом вытащил из него листок бумаги, пробежал послание глазами.

Новосильцов хмыкнул, прочитал письмо второй раз, старательно фиксируя его особенности. Писала женщина, несомненно. Судя по всему — в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет. Почерк — почти каллиграфический, хотя и местами неровный. Видимо, волновалась. Тон послания — очень сдержанный и вежливый. Содержание — обычные пожелания удачи, здоровья и благополучия...Никаких намеков на адюльтер...

Он недоумённо поднял глаза на Чечеля:

-Какая — то беллетристика.

-Как известно, беллетрист имеет безусловное право вводить в свои писания вымышленные факты и несуществующих лиц. Однако здесь этого нет, полагаю.

-И ради этой чепухи вы пришли ко мне, Сергей Владимирович?

-Я прошу вас, Иван Андреевич, конец прочитайте, — посоветовал Чечель, — Постскриптум, так сказать...

Новосильцов в третий раз уткнулся носом в письмо.

"Я понимаю, для Вас наш виленский эпизод пятилетней давности уже, наверное, ничего не значит. Да и наша почти двухлетняя переписка — тоже. Но если когда — нибудь Вы снова окажетесь в Вильне, то, может быть, выкроете хоть несколько минут, чтобы посидеть, как прежде, в Реформатском сквере, зайти в костёл Святой Анны, где пастор так неистово молился за пару и благословлял ее, и посетить мою квартиру в доме Бобровского, что на Сиротской улице?".

Новосильцов нахмурился. Потянулся к столику, чувствуя, как холодеет затылок от предчувствия, налил коньяку, выпил аккуратно, смакуя, снова взял письмо в руки:

-Разъясняйте непонятное, Сергей Владимирович: почему Вильна и почему письмо из Лондона?

-Я постараюсь, Иван Андреевич. По всей видимости, автор послания, женщина лет двадцати пяти — тридцати, пять лет тому назад проживала в Вильне. Или пребывала там некоторое время. Затем она перебралась в Лондон.