47. ПАНДЕМОНИУМ
Огромная котловина, в которую были опрокинуты здания, фонарные столбы, трамваи и автобусы, легковушки и грузовики, тянулась, казалось, бесконечно. Они шли по краю, осторожно делая шаги, чтобы не попасть в сугроб, под которым пустота от провалившегося в метрополитен города. Николай брел за Людоедом и внимательно вглядывался в темноту, стараясь разобрать детали того, что сейчас покоилось на дне обрушенного свода метро. В голове роились воспоминания о Московской подземке. Вспоминались видения, что он там видел. Потом отчего-то вспомнилась книга, про которую рассказывала Лера, где люди выжили после ядерной войны только в подземелье. В действительности все вышло иначе. И в Москве и в Екатеринбурге, метрополитен оказался ловушкой для людей. В столице их взорвали изнутри, а тут их завалили взрывами снаружи. Но где тогда могут обитать эти черновики, если до сих пор они видели только провалившиеся улицы и тротуары, дома и скверы, не оставившие, ни шанса, ни пространства там, внизу. Уже появились сомнения, что зов тянул их в метро. Вот оно, разрушенное и заваленное. Но, те странные ощущения не усилились, как ожидал Николай, в случае приближения к источнику.
Людоед вдруг остановился и присел на корточки, разглядывая снег.
— Чего там? — тихо спросил Васнецов, присев рядом.
— Следы. Свежие достаточно. Видишь? — Крест указал не вереницу отпечатков гусеничных траков.
— Ну. И что это?
— Отпечаток характерный. Это след гусениц танка Т-64.
— И что это значит? — Николай пожал плечами.
— Те машины, БАТ-2, сделаны на базе удлиненного танкового шасси. И за основу взята ходовая часть именно шестьдесят четверки. Смекаешь?
— А вдруг это танк? По следу ведь не понять, БАТ это или Т-64.
— Не понять. — Илья утвердительно кивнул, — Но это пока единственная зацепка. Да и шестьдесят четверки достаточно редкие машины в отличие от Т-72 и всяких БМП, БМД и МТЛБ. Так что шансы велики.
— Надеюсь что ты прав.
— Ладно, блаженный, двинули дальше.
— Крест, может, хватит уже меня так называть? — поморщился Николай.
— Да-да, больше не буду, блаженный. Пошли.
Они осторожно двинулись дальше, поглядывая на овраг справа, и следы слева. Метров через сто Людоед резко развернулся и прижал указательный палец к губам. Затем присел и осторожно двинулся к обломку стены обвалившегося здания. Васнецов так же осторожно подкрался к нему.
— Тише, блаженный. Там бараны. — Зашептал Крест.
— Какие бараны? — Удивился Николай.
— Двуногие.
Всего в полусотне шагов от них стоял уже знакомый БТР-152, выкрашенный в белый цвет. На борту большими черными буквами было написано — 'Умрите свиньи!'. Двери бронемашины украшали черные черепа. На крыше кабины сидело два человека и по крохотным огонькам, то и дело становящимся ярче, было понятно, что эти двое курят. Красные угольки папирос озаряли тусклым светом лица вокруг рта, и можно было понять, что сидят на кабине два бородатых черновика.
— ...черт его знает, — усталым хриплым голосом договорил начатую фразу один из черновиков.
— Ну да. И чего нам ночью ловить тут? А ну, как и нас перебьют как Живодера команду? — Проворчал второй.
— Его грохнули средь бела дня, между прочим. Ночью наоборот безопаснее. Для нас во всяком случае. Эти же трухают ночью выходить.
— Ну не скажи. Помнишь, с месяц назад бойню на проспекте Космонавтов? Ночью ведь было.
— Да. Только что от них осталось? Ладно. Подежурим ночь да спать днем будем. А остальные в зачистку пойдут, свиней этих искать.
— А я тоже в зачистку хотел пойти. Пострелять кого-нибудь.
— Ну, иди, ежели отдыхать не хочешь. Кто тебя держит-то? Мне лично все эти замесы уже комом в горле стоят. Надоело.
— Да я бы пошел. Но говорят, что именно нам завтра в Ганину яму двигать.
— Зачем?
— А ты не слышал? Гонцы оттуда не пришли в условленное время. Еще вчерась утром должны были быть. А нету. Если завтра не появятся, то на разведку попрем.
— Да что у них там случится, могло? Место тихое. Спокойное. В запое, наверное, уроды.
— Ну, вот и узнаем. Если нас пошлют.
— Пошлют и ладно. Я не против. В дороге покемарю. Хоть какое-то разнообразие. А то лет десять уже из города никуда не выходил. Да и вообще. Я бы там и остался жить, в яме-то.
— Нафига? У нас же тут нормально на станции. Просторно. Уютно.
— А там тихо и спокойно. И леса кругом. Зверя стрелять, далеко ходить не надо...
Внезапная вспышка взлетевшей осветительной ракеты озарила призрачный мир разрушенного Екатеринбурга.
— Черт, кто это сделал? — пробормотал один из черновиков.
Где-то совсем рядом, всего в паре сотен метров, раздались выстрелы.
Людоед подтолкнул Николая в плечо, призывая его спуститься по склону в провал метрополитена, и сам последовал за ним. Позади послышалось надрывное нытье стартера, который с большим трудом все-таки завел двигатель бронемашины.
Оказавшись внизу, Людоед стал торопливо осматривать обломки здания, которое тут обрушилось увлекаемое оседающим в метро грунтом. Достаточно скоро он обнаружил лаз, образованный массивными бетонными плитами и пластами грунта. Лаз уходил вниз под небольшим углом и был достаточно узким. Чтобы двигаться по нему, пришлось снять вещмешки с боеприпасами и автоматы с плеч, таща их за собой.
— Куда мы вообще ползем? — недовольным голосом тихо пробормотал Николай.
— В метро конечно, — ответил Крест, продолжая движение.
— А вдруг там тупик дальше?
— Мы ведь не знаем наверняка. Правильно? Что тебе вообще не нравится?
— Узкое и замкнутое пространство. Вот что. — Васнецов продолжал выражать в тоне недовольство.
— А вентиляционную трубу в Аркаиме помнишь? — хмыкнул Илья.
— Конечно, помню. Потому и не нравится.
— Кончай ныть. — Отрезал Людоед. — За каким чертом ты тогда пошел ночью непонятно куда?
— Да ладно. Мне что и сказать ничего нельзя?
— Ты уже сказал. Я тебе ответил. Не отвлекайся.
Тупиком оказался обломок бетонной плиты, который они смогли опрокинуть, и впереди развернулась черная бездна. Крест посветил фонарем. Метротоннель был тут обрушен частично. Из-под основного завала торчал вагон электрички, раздавленной огромной массой. Дальше свод был осыпавшийся, накрыв пол и рельсы слоем обломков разных размеров, пылью и грунтом. Сверху свисали обломки труб, кабелей и проросшие корни деревьев. Крест присел на обломок плиты и оперся спиной на сдавленный вагон.
— Привал, — вздохнул он.
Николай присел рядом, стягивая с лица марлевую повязку и заводя с глаз на шапку прибор ночного видения.
— Знаешь, Илья, — пробормотал он, — Если бы там, в Московском метро на мне не было респиратора и ПНВ, то отец узнал бы меня. Он бы узнал меня... Если бы дочка того китайца не умерла, то я бы смог подарить ей этого плюшевого медведя... — Васнецов выронил предметы из рук и сильно прижал к лицу свои ладони. Он старался сдержать слезы и напрягся изо всех сил. Но вырвался стон, и слезы потекли как вода из взорванной плотины. — Господи, Людоед, как больно, — вскрикнул он. — Как же больно... Отец... Мама... Дядя Володя... Подружка Славика... Рана... Та семья в джипе... Сынишка Ветра... Вандалы которых я убивал... Дочка китайца этого... Как же жалко всех! Почему ты говорил, что мы ненавидим людей? Мне ведь жаль их! Мне их жаль, Крест!
— А знаешь почему? Сказать тебе, почему тебе их жаль? Знаешь, почему ты только и делаешь, что жалеешь их?
— Почему? — всхлипнул Николай.
— Да потому что для тебя они обречены. Они уже все мертвы. И мертвые и еще живые. Для тебя. Ты не одержим мыслью об их спасении. Ты все время сомневаешься. Ты думаешь иногда, что может быть ХАРП это выход. А к жизни относишься только как к боли. И жалость эта к людям, лишь блеклая тень твоей жалости к самому себе. Это твоя слабость и твой эгоизм. Ты мазохист и потому истязаешь себя, провоцируя боль. Разве можно сказать после этого, что ты любишь людей?
На Васнецова эти слова подействовали несколько отрезвляюще, и он на удивление резко перестал плакать.
— Но это ведь не так...
— Тогда утри сопли, если это не так.
Васнецов вздохнул, ловя воздух дрожащими губами.
— Хотя может ты и прав, — тихо сказал он. — Знаешь, я всегда любил одиночество. Но сейчас мне так одиноко, что страшно.
— А ты не был никогда одинок. Это все мнимое. Ты жил в относительном уюте среди своих. Не был ты одинок.
— А ты? — он взглянул на Людоеда.
— Я? Знаешь, блаженный, одиночество, это когда умирает душа. Свою душу я сам убил. Даже не тогда, когда пустил ракеты и понял, скольких жизней это стоило. А когда взмахнул своим мечом. — Крест достал сигарету и закурил, пряча огонек в рукаве шинели.
— А как же Нордика?
— Нордика? — Людоед улыбнулся, покачав головой, — Она святая. Она надежный друг. Она хороший боец. Она умна. Конечно, я к ней не равнодушен. Она мне как сестра. Но это ведь не то, что надо ей.
— Любовь? — Николай тоже покачал головой, — Что это такое?
Крест вздохнул.
— Любовь, это когда ты не променял бы возможность держать в свое руке ее ладонь даже на тысячи ночей с роскошными блудницами.
— Но Нордика ведь ждет тебя. И будет ждать. Ты не хочешь иметь детей? Ты ведь говорил, что они должны рождаться...
— Я женат на радиации, — тихо засмеялся Крест, — в таких браках дети не рождаются. Все, хватит трепаться. Пошли. — Он раздавил окурок ботинком и поднялся.
— Мы идем дальше?
— Разумеется.
Двигались они осторожно. Сверху свисали фрагменты отделки тоннеля, куски породы и грунта. Причудливые изгибы и паутины корней деревьев, пугающих поначалу своей кажущейся противоестественностью. Под ногами хрустели мелкие обломки, некоторые из которых лязгали о рельсы путей. Сделав еще около сотни шагов, до их слуха донесся какой-то вой. Путникам пришлось насторожиться и продолжать движение в готовности к любой неожиданности. Монотонные завывания усилились, и воображение уже начало свою любимую игру в невиданных и смертельно опасных монстров. Но разгадка оказалась насколько неожиданной, настолько и простой. Из свода тоннеля, где произошло большое обрушение грунта, торчала большая, ржавая местами до дыр, водопроводная труба. Другой конец ее, видимо выходил на поверхность и малейший порыв ветра заставлял ее издавать жуткий вой.
Миновав ее, Николай и Людоед заметили, что следов разрушений становится меньше. Вскоре тоннель предстал без каких-либо признаков разрушений и еще метров через сто их приборы ночного видения позволили разглядеть аккуратно выложенную стену из больших шлакоблоков и кирпичей, которая перегораживала дальнейший путь. В стене была одна дверь и несколько закрытых изнутри кирпичами узких бойниц метрах в двух от уровня пола. Людоед и Николай переглянулись...
* * *
Молодые черновики по кличке Шмон и Гопник сидели на деревянной платформе возле печки буржуйки, труба которой тянулась к потолку и уходила вглубь подземного логова, где соединялась с другими трубами от иных печек и выводила дым на поверхность. Рядом с печной трубой была еще одна труба, имевшая видимо функции переговорного устройства, поскольку кончалась широким раструбом, в который было удобно кричать. Стробоскопу было под пятьдесят. Он лежал на топчане, укрывшись звериной шкурой и, пытался заснуть. Однако увлеченные игрой в карты, в свете пары керосиновых ламп, Шмон и Гопник постоянно выкрикивали в адрес друг друга ругательства и весьма эмоционально реагировали на успехи и поражения.
— Вот тебе еще дамка, козья твоя морда, — захихикал Шмон. — Давай еще пять папирос.
— А что я курить буду, рукопомойник ты хренов?! — раздосадовано воскликнул Гопник.
— Бамбук, лошара! — Шмон заржал, — А если хочешь, я тебе дам пару тяжек со своей мохнатой сигары!
— Базар фильтруй овца! В дышло захотел?!
— Да завалите вы хлебала свои, щенки стремные, харэ базлать, — проворчал Стробоскоп.
— Пардон, старый. Звиняй. Гопота долг не признает.
— Я сказал, фильтруй базар. Карточный долг святой. Но ты мне паришь. В твоей колоде у всех дам уголок загнутый.
— Это предъява? — нахмурился Шмон.
— Да! Ты букетик бунтишь! Ответь на предъяву!
— На, зырки разуй, фуцан! У шестерки и двух тузов тоже края гнутые. Сколько годков колоде вообще соображаешь? Я как, по-твоему, их различаю? Вальтанулся совсем что ли?
Стробоскоп поднялся с топчана и, выхватив у молодых подельников карты, швырнул их с платформы к двери.
— Ну нафига, старый? — раздосадовано воскликнул Шмон.
— Я вам вьюны пообрываю сейчас, вязы выверну нахрен. — Спокойно проговорил старший.
— Стробоскоп, да что ты взъелся? — развел руками Гопник.
— Едало захлопни. Это я для пацанов реальных Стробоскоп. А для вас, ушмырки, я Старый.
Он сделал вдох, чтобы разразиться следующей триадой обильно сдобренных маргинальным жаргоном слов, но тут раздался стук. В этом ничего странного не было бы. Но ведь стучали в дверь. В ту самую дверь, за которой была пустота метротоннеля, которая заканчивалась через несколько сот метров беспроглядной тьмы глухим обвалом, похоронившим когда-то электричку. Там никого не было да и быть не должно. Но кто-то громко постучал в дверь. Черновики переглянулись, мгновенно замолкнув. Стук в дверь повторился, став еще настойчивей.
Стробоскоп осторожно спустился с платформы и подошел к деревянной двери, обитой поролоном и обтянутой плотной материей.
— Кто там? — настороженно произнес он.
Ответа не последовало. Тогда черновик взвел курок обреза, сделанного из старой охотничьей двустволки.
— Да кто в хату ломиться в натуре?! — крикнул старый.
— Коновал, — послышался с той стороны голос, сдобренный разносящимся по пустому тоннелю эхом.
— Что? Какой еще Коновал? Откель взялся?
— С Ганиной ямы я! Открой по-рыхлому!
— С Ганиной ямы? Чего там делаешь?
— Я нихрена там уже не делаю, братан, я к вам войти пытаюсь.
— Да нет, чего за дверью делаешь? Как туда попал вообще?
— Там кишка узкая с проспекта есть. По ней и сунулись.
— Сунулись? Ты не один? Кодла вас?
— Двое. Я и Пацифист.
— Я что-то погремух таких не слыхал. И никакого Коновала и Пацифиста не знаю. — Стробоскоп пожал плечами.
— А ты сам-то кто? — послышалось за дверью.
— Стробоскоп. Ну, еще старым кличут. А что?
— Ну, так, мил человек, я твою погремуху тоже впервой слышу. И что дальше? Али ты не чернушник а из лохов подвальных?
— Следи за метлой, огрызок! Я в законе! — разозлился черновик.
— Ну, так калитку отвори. Свои мы.
Стробоскоп жестом приказал молодым черновикам встать по обе стороны от двери и держать свои обрезы наготове. Затем отодвинул два массивных железных засова и толкнул дверь. Из темноты показался человек в черной шинели, военно-морской ушанке, с черными усами до подбородка и автоматом на плече. За ним стоял молодой парень с темной щетиной на лице, в ватных штанах, высоких валенках, камуфлированном бушлате и серой распущенной ушанке из под которой торчала челка ровных темных волос, достающих прямо до больших задумчивых и усталых глаз. Усатый прикрывал глаза ладонью, облаченную в кожаную перчатку. Видимо они долго находились в темноте и даже несильный свет керосиновых ламп заставил его, а следом и его спутника, прикрыться от света.
