— Вашему Высочеству, конечно же, виднее...
— Да, именно, мне виднее. Итожим. Все, что нужно, я осмотрел, ощупал и оценил. Зови теперь жрецов, пусть подберут остатки волшебства и прочей магической дребедени, зови столяров, литейщиков, птерщиков, садовников... кого я упустил?.. Строителей... и так далее. А я пойду к матушке и ее обра... ах ты... она же уехала...
— Как прикажет ваше Высочество! Но... ваше Высочество обещали меня отпустить... ибо... Его Величество... вот-вот проснется...
— Б-боги!.. Как время-то летит в трудах и заботах! Ладно, быть по сему: ступай к батюшке. Погоди! А я вот что... Вернее, ты, когда будешь меня государю закладывать...
— Ва-аше Высочество!.. — Изумленному огорчению на челе канцлера не было предела, и оно выглядело настолько неподдельным, искренним, что даже принц Токугари в него поверил, но только на один миг.
-...то скажи ему, так... между прочим, но непременно скажи, не забудь, что его высочество изволил обронить слова про кузницу, что он, мол, в кузницу пошел, своеручно выковать своей жене подарок, для птеровой охоты, либо еще какой пустячок. Кстати говоря, я действительно в кузню забегу — давненько я там не был — да для своей дорогой и ненаглядной чего-нибудь сварганю. Это непременно надо сделать, сам чую. Ну, и батюшке сие понравится.
— Непременно выполню пожелание вашего Высочества! Эх, я бы и сам денек-другой вокруг наковальни бы походил, отдохнул бы от забот... Да куда там! — Канцлер махнул рукой, но спохватился и отвесил принцу поклон:
— Так я пойду, ваше Высочество? Сразу же после государя — я сюда, и отдам все необходимые распоряжения.
— Ступай.
Император уже не спал и встретил своего канцлера раздраженным постукиванием растоптанной "домашней" туфли по ножке кресла. Но канцлеру, который более полувека ежедневно находился при своем повелителе, видно было, что сие постукивание — нарочитое, для острастки, а сам государь свеж и спокоен.
— Виноват, Ваше Величество! Смиренно прошу простить мое опоздание!
— Смотри у меня! Сказано — к побудке, стало быть, успевай. Что там? Осмотрели?
— Все, что успели, Ваше Величество!
— Магией от тебя попахивает, как я погляжу. Подколдовывали там, что ли?
Император заерзал, сползая с кресла, и крадучись подошел к окну. Чего он там надеется высмотреть? Охрана службу надежно несет, муха не проскочит. Но — видно: в настроении государь, можно чуток и дух перевести. Канцлер потер уставшие после колдовства руки и улыбнулся.
— Было дело, Ваше Величество. Но я, в основном, пажеские обязанности выполнял при его Высочестве, на подхвате стоял. Все основное действо — он сам.
— И что?
— Его Высочество восстановил здоровье кипариса, деревца, которое Ее Величество очень и очень...
— А! Это который я ей подарил? Маленький такой?
— Так точно, Ваше Величество! Теперь он подрос... ну и... дальше будет расти.
— Делать вам было нечего. Кипарис, подумаешь... Так — что скажешь, канцлер? Излагай уж, прежде чем мы займемся насущными заботами.
Канцлер поклонился императорской спине.
— До Вашего Величества ему еще очень и очень далеко во всех отношениях...
— Кроме юбочных!
— Гм... Но из всех известных мне людей — а я их повидал немало, в пределах Империи и за пределами — он самый выдающийся, самый способный... для тех целей... которые... для которых Ваше Величество...
— Короче говоря — наследник ли он дел моих?
— Лучшего не сыскать, Ваше Величество, кроме, разумеется, непосредственно Вашего Величества.
Император горько усмехнулся мутному отражению в оконном стекле и оборотился к своему канцлеру.
— Подойди ко мне, Бенги, еще ближе: не хочу кричать о сем, хочу тихо разговаривать. Вот я — император, а ты канцлер. Посмотри на себя: плешивый, седой, сгорбленный — не то, что когда-то. А ремесло свое знаешь.
— Рад служить Вашему Величеству!
— Да. И я рад, что ты мне служишь. И хотя кое-что, кое-где, в кое-каких делишках твоих мне не нравится... — император выдержал внушительную паузу и на этот раз оледеневший канцлер не посмел его перебить славословиями, — ...другого канцлера я не ищу. Да. Придет мне пора навестить богов — новый канцлер сам собой найдется, в горульне или на конюшне у моего сынишки-престолонаследника. Может статься, он и тебя оставит на прежнем месте, но вероятность этого невысока.
Император опять умолк, но опытный царедворец на слух совершенно точно уловил разницу между паузами и теперь уже не побоялся встрять:
— Льщу себя мечтою умереть гораздо раньше Вашего Величества!
— Так таки и мечтою??? Напрасно "льщишь". Болею. Канцлера бы, по большому счету, тоже надобно загодя выращивать, да только как это сделать — это надо в себе две жизни накопить, да голову запасную иметь. У тебя, среди твоих или моих людей, есть на примете тот, кто мог бы тебя заменить? Завтра, или через год?
У канцлера от этих проникновенных императорских словес встали дыбом остатки волос на непокрытой голове, а сам он побледнел как смерть.
— Ты чего, Бенги? А-а... Ты не так меня понял: я не подкрадываюсь к твоей шее, не думай. Пока я жив... или пока ты жив — тебе, как честному слуге, нечего опасаться отставки, либо чего похуже. Честным людям вообще нечего опасаться, кроме дураков повелителей. Приходит время, когда начинаешь оценивать окружающих тебя людей не только по уму или прыти служебной, а потому еще, насколько удобны они тебе, насколько притерты ваши характеры и сущности, и это очень и очень важное обоснование. Смотри на мои туфли: видишь, какие они разлапистые да неказистые. Лет сто назад я бы ни за что, ни под каким видом, в таких уродцах не появился бы на люди: "а что подумают, а что скажут за моей спиной, а каким глазами взглянет на меня очередная смазливая сударынька?.." Теперь же — ношу и ношу, других не надобно. В последний раз вылезал из этих ради тесных нарядных... э-э... недавно, кстати говоря, на днях, когда в рыцари венчал... этого... Вот я и говорю: канцлеру или наместникам тоже хорошо бы замену заранее выращивать, да жизнь не позволит, не так мы с тобою воспитаны этой жизнью. Успокоился? Ну, ладно, а то ишь — испугался. А вот государя — хочешь не хочешь — приходится загодя искать, ибо судьба династии, самой империи — важнее любого из государей, династию и империю представляющих в данный кусочек Вечности. Согласен?
Канцлер, только что по маковку наглотавшийся страха, уже оправился от него и вновь проявил непревзойденную придворную смекалку, ответив просто и без подобострастия:
— Да, государь!
— То-то и оно. Что скажешь про мальчишку... ну этого... Керси Талои?
Его Величество император страдал целым букетом телесных недугов и общечеловеческих пороков, но забывчивость в их число не входила никогда, и канцлер мгновенно сделал зарубку на память: обратить прицельное внимание на человека, в сторону которого Его Величество проявляет такое... рассеянное, но повышенное любопытство.
— Отличное воспитание, отличный послужной список, очень молод, очень смышлен. Проигрался в кости перед посвящением в рыцари, неплохо фехтует, по провинциальным меркам неплохо образован. Весьма неравнодушен к женскому полу. Небогат.
— Еще бы он был равнодушен, сынок других при себе не держит, ибо сам бабник и вертопрах. Ты забыл упомянуть, Бенги, что воспитывал его и представлял в рыцари лично Хоггроги, маркиз Короны, что он из новых любимчиков моего сына, и что Токи вдруг послал его в служебный поход, прикрепив к людям Когори Тумару.
— Виноват, Ваше Величество!
— Обрати на него внимание и время от времени докладывай о нем. Как думаешь — зачем он его послал на западные границы?
Канцлер поразмыслил, сколько успел, и впервые за день не угадал мнение своего владыки:
— Ваше Величество считаете, что он его примеряет на роль будущего канцлера?.. Своего канцлера?
Император в ответ выпучил выцветшие глазки, обрамленные редкими седыми ресницами, и скрипуче расхохотался.
— Ну, Бенги, потешил ты меня догадкою!
— Виноват, Ваше Величество!
— Ты лучше скажи: откуда у меня такой пузак вырос? Смотри: у меня что руки, что ноги — худые, щеки впалые, задница костлявая, а это — волдырь какой-то. — Император положил исхудалую руку на довольно скромный для его возраста живот и попытался его умять внутрь. — Надавишь — болит. Не покормишь — бурлит... Так и живем... В твоих словах есть кое-какая мысль, я обдумаю при случае, но на самом деле я предположил, что принц, не довольствуясь теми крохами, что ему известны, своими способами пытается разобраться с Моревом и слухами о нем, а иначе непонятно... Нет, ну ты ерунду какую-то придумал: в шестнадцать лет канцлер!
— Да, Ваше Величество, но кто сказал про шестнадцать лет? Его высочество умен и предусмотрителен, быть может, он надеется вырастить канцлера к пятидесяти, а то и дальше?
— Угу, я твой намек понял. Льстецы. При каждом удобном и неудобном случае... Как мне надоели льстецы! Одним словом, присматривай за ним — чего они там удумали? Я Когги уже попросил об этом же, но и ты со своей стороны не зевай. Теперь далее. Был мне сон, из разряда тех, что я почитаю вещими. И вот мне снилась... не знаю кто, но во сне я понимал, что это Мать-Земля, сама, либо ее посланец. Короче говоря, шли гонца — ни в коем случае не птеровую почту — в удел Короны, пусть Хоггроги Солнышко немедленно, в Океанию не заезжая, тоже мчится туда... на место. Но не сейчас, а дождясь особого знака, с почтовым птером. Один пусть едет, без войска, предельно скрытно от всех. Ему я верю как немногим, и снам я верю. Понял? Вот свиток. В нем письмецо маркизу, я уже сам написал, все изложил, что посчитал нужным, запечатал своею личной печатью. Снаряди лучших в сопровождение гонцу, одного десятка хватит.
— Будет сделано, Ваше Величество, сразу же после разговора с Вами!
— А птеровая связь с уделом готова ли?
— Сегодня я не проверял, Ваше Величество, но в прошлом месяце все было исправно с провинциями.
— Предупреди маркиза птеровой почтой о вестовом, пусть ждет.
— Будет сделано, Ваше Величество!
— А что с садом?
— Его высочество все одобрил и приказал действовать. Сегодня к ночи будут свинец заливать на покрытиях, приготовлено десять тройных локтей свинца. А сам он в кузницу пойдет, дабы собственноручно...
— Это, что ли, меня он одобрил? Ну, бедовый у меня сынок... О как! Одобрил он!
— Прошу Ваше Величество меня простить, это, видимо, я неудачно выразился, и его высочество здесь ни при чем, здесь я, мое косноязычие тому виной, что я...
— Иди... Иди в двери и прикажи собрать стол, подать попить... На тебя и на меня: будем вместо ужина заедать лекарственную кислятину засахаренными фруктами.
— Слушаюсь, Ваше Величество!
Ах, подобные передышки в работе очень ценил и любил его высокопревосходительство Бенгироми Лаудорбенгель, ибо они служили очередным подтверждением благорасположения к нему со стороны Его Величества. Сколько он ему служит? Иногда кажется, что дольше, чем живет, а все равно: каждый день, каждое мгновение следует ждать и искать милостей государевых... и опасаться немилости. Каждый день, чуть ли не каждый миг! Сколько канцлеров за всю историю Империи померли своей смертью, не на плахе и не в узилище? Уж никак не больше половины. А немилость, которая, несмотря на все уложения и благородные обычаи, непременно задевала ни в чем не повинных родственников вельможи, в опалу попавшего? Зато в такие вот минуты, за столом с его Величеством, забываются все невзгоды и опасения. Вот сейчас, в эти мгновения, во дворце, в непосредственной близости от покоев Его Величества, возле канцлерского кабинета, полным полно собралось дворцового люда: маркизы, бароны, герцоги с принцами, сановники, рыцари, наместники, охранители, военачальники... Все они сильные и опасные люди, и если уж не прямые враги канцлеру, то и не друзья. Оступись — сожрут и не икнется! Каждый будет рад заступить на его место. А сегодня спроси любого — нет на свете горячее сторонников у старика Бенги! Но где они сейчас? — Там где-то, за дверью, в общем стаде, в то время как он... Ах, здесь тишина, слуги безмолвны и незаметны, вечерний полумрак из окон тих и ненавязчив, ламповый свет не ранит утомленные глаза, отвар... вернее взвар... Ну — что взвар? Притерпеться можно, особенно под сласти. Многие вельможи, за чашку этой вонючей, скулы сводящей милости, не задумываясь пожертвовали бы добрым именем жены или дочери, лишь бы именно им на этом месте сидеть, подле Его Величества... Да только государь давно уже на сии наживки не клюет... а раньше превеликий охотник был...
Канцлер осторожно ощупал взглядом лицо повелителя — мало ли, прочтет непочтительные мысли сотрапезника своего? Нет, в духе государь: не весел, но ровен, спокоен.
И опять, как это уже не раз бывало между государем и верным его сподвижником, случилось волшебство, так ценимое обоими: нет императора и сановника, нет слуги и повелителя, нет настороженности и вполне простительного недоверия одного к другому, а есть двое немолодых людей, сцепленных накрепко, по-братски, общими трудами и заботами... А один из братьев старший, которому нет иного выхода в жизни, кроме как все знать и за все отвечать в этом мире, а другой из них младший, который тоже многое повидал и изведал, но не обязан за все отвечать, и имеет право рассчитывать на старшего, от него получать ответы на все свои вопросы...
— Дозволите ли спросить, государь?
— Спрашивай.
— Насчет Морева я...
— Да, спрашивай.
— Случись оно — что с нами со всеми будет? С людьми, с землями... с погодой... с... Империей?
— Не знаю. Считается, что ничего уже не будет, все пропадем. Каким способом и как именно пропадем — не ведаю, но здесь я богам верю: дружно предупреждают. А что, Бенги, почему спросил?
— Эх, Ваше Величество, если бы я сам понимал. Странно мне: действуем, суетимся, мыслим, подписываем бумаги — и вдруг!.. И не нужны уж никакие бумаги, и бумаг уж нет, как таковых! Зачем богам наша суета, зачем мы все сдались Матушке-Земле?
— И руки опускаются, да? Не трепещи, не сержусь, у самого такие же мысли. Я вот что считаю, Бенги, словно сам себе отвечаю на свой вопрос... Сколько бы ни осталось мне, как императору, править — я действую так, словно бы у меня тысяча лет здоровья и молодости впереди! Знаю, что не доживу до полного присоединения северного побережья, а изучаю карты, подбираю будущих наместников, выделяю деньги на строительство будущих дорог... Не спеша, без надрыва. Ибо жизнь закончится для меня, но не для людей, далеких от меня и близких ко мне... Казалось бы — какая мне разница, там, у богов за пазухой? Они ведь не выпустят меня посмотреть — как оно здесь? Но — строю, предугадываю, надеюсь, мечтаю — ибо человек. То же и с концом света: все мы должны жить и действовать так, словно бы впереди целая вечность трудов, любви, войн и развлечений — у меня, у тебя, у наших жен, у наших детей и внуков, у наших подданных и соседей. И только тогда мы сумеем прожить свою жизнь как люди, и умереть как боги.
