— Грасти!!
И под этот отчаянный вопль, охотник отбросил тресп и медленно опустился на колени. Его мокрое, то ли от дождя, то ли от пота лицо, было бледным, словно меньшая луна этой грани и теперь выражало патологический ужас.
Кто-то врезался в меня, крепко прижав к себе. Зебба. Кошка облегчённо вздохнула и вдруг изо всех сил стукнула меня по затылку. Я не обиделась ни капли: оплеуха честно заработана.
Осуждающе покачивая головой, Серра прошёл мимо и спокойно свернул шею лежащему в луже охотнику. Кажется, тот плакал. После этого, лев нежно поцеловал меня и потрепал по голове.
Мы собрались вокруг нашего нечаянного трофея. Тот стоял на коленях, низко опустив голову и старательно прятал глаза. На добротной кожаной куртке, с обвисшим меховым воротником — семь красных нашивок. Зебба подняла брошенный тресп и показала нам семь жёлтых точек на рукояти. Похоже, наш улов так гордился своими преступлениями, что ставил упоминания о них везде, где только можно.
По лицам брата и сестры можно было легко прочитать приговор убийце, и он это чувствовал: по широкому лбу коленопреклонённого человека скользили мутные капли и шлёпались на поникшие стебельки травинок. Я же была в растерянности: с одной стороны, это был охотник — убийца моих сородичей, с другой — он только что сохранил мою жизнь.
— Назови хоть одну причину, по которой нам стоит пощадить тебя? — поинтересовалась Зебба и приложила лезвие оружия к горлу вздрогнувшего мужчины, — ведь ты так гордишься убитыми львами. Стоит ли принимать милость из лап хищников?
— Я пощадил одну из вас, — прохрипел человек, пытаясь убрать шею подальше от листовидного клинка, — а мог и убить.
— Вот только точечку поставить уже бы не успел, — ухмыльнулась львица и подмигнула мне.
— Только не говори о своём милосердии, — Серра посмотрел в низкое небо и отбросил прядь белых волос, упавшую на глаза, — думаю, ты просто струсил.
— Да, я хочу жить! — человек поднял белые, от ужаса, глаза, — и думаю это — вполне справедливый размен. Я не стал забирать жизнь, и вы должны оставить мне мою, а-а!
Зебба ткнула его когтём в щёку и по бледной коже побежал алый ручеёк.
— Да ты никак спятила, обезьянка? Мы тебе ничего не должны. Отпустить тебя и дальше убивать наших братьев и сестёр? Думаешь мне не попадались такие ублюдки, как ты? Окажись кто-то из наших, в подобной ситуации, ты бы и на мгновение не задумался.
— Вот только львы не молят о пощаде и не стоят на коленях, — тихо добавил Серра.
Человек, прищурившись, посмотрел на него, словно пытался запомнить эти слова. Смешной, честное слово. Не думаю, что когда-нибудь мне придётся оказаться в такой ситуации, но мой брат прав: просить человека о пощаде никто не станет.
Зебба хлестнула охотника ладонью по физиономии, и он рухнул в грязную лужу, закрываясь руками. В этот момент он был нелеп и жалок, и я не могла ненавидеть человека, даже зная, какие преступления он совершил.
— Убить его? — спросила Зебба, поигрывая треспом, — по-моему, всё и так ясно.
Серра выглядел задумчивым. Он посмотрел на человека, который тяжело выбрался из лужи и вновь стал на колени, а потом перевёл взгляд на меня и покачал головой.
— Его жизнь — в твоих руках, сестрёнка, — сказал он и взъерошил мои волосы, — чем бы он не руководствовался, но ты — жива и теперь вольна решать его судьбу.
Я задумалась, глядя на жалкую фигурку измазанного грязью человека. Потом обернулась: дождь почти прекратился и молнии перестали разрывать тёмное небо. Неподвижное тело распростёрлось среди блестящей травы, чуть поодаль, на края оврага лежат ещё двое; когда это брат с сестрой успели? Трупы, трупы... Развлечение перестало быть таковым, превратившись в мрачный и напряжённый фарс. Я же не бог и не могу решать, кто достоин жизни, а кто — нет. Я — всего лишь маленькая львица, которая любит рисовать, танцевать и петь песни.
— Пусть живёт, — прошептала я, — пусть уходит и живёт дальше.
— Это — ошибка! — почти выкрикнула кошка и в ярости запустила треспом в землю, загнав по самую рукоять, — этот говнюк вернётся с оравой дружков и даже не вспомнит о её милости, когда станет резать наши глотки.
— Значит, мы уйдём отсюда, — рассудительно заявил Серра и поцеловал меня в щёку, — это — её решение и мы не в праве его оспаривать. Рейя — свободная кошка, как и ты. Я — ваш вожак, лишь до тех пор, пока вы принимаете это.
— Это — ошибка, — ещё раз повторила Зебба, злобно глядя на коленопреклонённого охотника.
— Давайте уйдём, — жалобно попросила я и прижалась к Серра, — мне как-то не по себе.
— Живи, тварь! — львица пнула человека и не глядя ни на кого, гордо удалилась в глубины каменного лабиринта.
Когда мы покидали проклятое место, лев обернулся и нахмурился. Человек продолжал сохранять униженную позу, прижимая ладони к лицу.
— Знаешь, — задумчиво сказал кот, — такое ощущение, будто он всегда стоял на коленях и этого уже не изменить.
РАНЕНЫЙ ЛЕВ.
— Нам не уйти, — сказал Серра.
О, брат мой!
Гости начали прибывать сразу, после обеда. Поначалу незначительные: какие-то мелкие и средние клерки, купцы и члены магистрата. Шушера, — как окрестил их начальник охраны — огромный человек, с пузом, напоминающим аэростат. Впрочем, скажи я ему это, и он пропустил бы оскорбление мимо ушей, не найдя в нём ничего обидного. Здешняя грань небрежно донашивала остатки нашего могущества, неуклонно деградируя. Впрочем, пояснение давалось не мне, ведь столь важное животное не снизойдёт до общения с презреннейшим, из пленников.
Просто, рядом с жирным куском мяса, стоял ещё кто-то, невидимый из-за ширмы. Похоже — важная шишка, возможно, даже тот, в честь кого состоялось сегодняшнее мероприятие. "Шушера" робко приветствовала его и ковыляла дальше, пытаясь хоть одним глазком заглянуть за чёрную плоскость ширмы. Однако, мой личный страж, решительно пресекал эти поползновения. Нет, он не пытался сохранить мой покой, просто выполнял чёткий приказ: демонстрировать пленную львицу гостям не ниже среднего ранга. Таковых, пока, не было и я могла беспрепятственно корчиться от боли в своём узилище.
Сто дней! Ничего себе юбилейчик состоялся. Скажи мне кто прежде о столь длинной голодовке, никогда бы не поверила. Да и сейчас, сквозь жуткую боль, терзающую каждую клеточку тела накатывало изумление: как я всё-таки смогла? Серра, брат мой, почему ты отослал меня, тогда? Уж лучше бы мы остались вдвоём. Я бы могла ещё несколько мгновений видеть тебя рядом, касаться твоего мощного тела и слышать твой слегка хрипловатый голос.
Брат мой!
— Почему бы не устроить охоту? — поинтересовался незнакомый мне голос. Сквозь густые наслоения безразличия, я ощутила странную заинтересованность, — сейчас она почти не опасна, да и прежде, согласно отчёту, не была источником опасности. Думаю, нашлось бы немало молодых защитников, желающих отточить мастерство преследования.
— В свете последних событий, — начальник охраны зевнул, до лязга челюстей, — я сильно сомневаюсь в получении подобной санкции. Это же — опасная авантюра. Хоть, должен признать, замысел весьма забавный.
В свете последних событий? Ха! Это они имеют в виду смерть своего императора. И не только. Один из наших, точно ураган, ворвался в столицу и запустил мощный портал в подвале этой башен, оправившись в Сердце Льва, нашу родину. По слухам, погибла целая сотня людишек, в том числе и местный правитель. Я чувствовала присутствие брата и даже на расстоянии смогла оценить его невероятную мощь. Никогда прежде, мне не встречались подобные львы. Жаль, брат не смог или не успел ощутить присутствие маленькой сестры, запертой в клетке на верхних этажах. Но я не огорчалась и не обижалась, только радовалась его успеху.
— Кому вообще пришло в голову, держать львицу взаперти, — вновь тот же, незнакомый голос, но теперь в нём звучало неодобрение, — почему бы её просто не прикончить?
— Чувствуется старый защитник, — громко и отвратительно расхохотался начальник охраны, — знаю, знаю, какие у вас рефлексы: увидел льва — убей его. Но это — не моя идея. Кто-то, сверху, решил подзаработать деньжат, демонстрируя пленников, подобного рода.
— Ну, и много вы заработали? — голос сочился ядовитым сарказмом.
— До сих пор — немного. Сам знаешь, их очень трудно взять живыми. Только с этой особых проблем не было.
— Я читал отчёт, — теперь неодобрение оказалось таким сильным, что его заметил и толстокожий собеседник.
— Ну да, мои парни могли несколько увлечься. Ты должен их понять: дружок этой твари, перед смертью, успел убить и изуродовать три десятка человек. И это, во время массового загона! Проклятый ублюдок! Вот ребята и обозлились.
Увлеклись. Обозлились.
Когда они пригвоздили треспами мои руки и ноги к земле, кто-то предложил развлечься с беззащитной тварью. И они собирались насиловать меня, пока я буду истекать синим дымом своей жизни. Может так было бы лучше — я успела бы умереть, пока они удовлетворяют животную похоть, но подошёл кто-то из офицеров и приказал сунуть меня в клетку.
О брат мой! Я видела то место, где они оставили твоё тело и вернулась защитить его от поругания. Касание пальцами недвижной груди, и ослепительная вспышка унесла того, кто всё это время был со мной, шептал нежные слова и любил меня.
— Серра, брат мой!
— Эта картина, — незнакомый голос запнулся, точно его обладатель пытался сформулировать вопрос, — почему ей дали возможность написать её?
Начальник охраны кашлянул и неуверенно хихикнул. Похоже, эта тема не относилась к числу его любимых. А собеседник, как назло, задавал самые неудобные вопросы.
— Дурацкая история получилась, — он вновь издал тихий смешок, — мои бестолочи не уследили, и дочка служанки как-то сумела залезть в клетку к людоедке. Когда дура-мать хватилась, кто-то вспомнил, как спиногрызка вертелась около ширмы. Ну, думали, всё! Голодная львица запросто прикончит невинное дитя. Ан, нет. Глядь, а они сидят рядышком: одна, с одной стороны клетки, другая — с другой. И эта тварь учит дурёху рисовать.
Я вспомнила девочку и улыбнулась, преодолевая боль. Пожалуй, единственное светлое воспоминание, за все бесконечные дни моего заточения. Искушение выпить человечка, хоть немного утолив жажду, казалось почти непереносимым, но я вспомнила всех, встреченных ранее детей и переборола себя. Да, потом она превратится в потасканную шлюху или разжиревшую домохозяйку, но сейчас, рядом со мной, сидело большеглазое существо в уродливом платьице и восхищённо следило, как я набрасываю углём на куске деревяшки её портрет. Жаль, но больше я её не видела.
— А потом, рисунок попался на глаза Резе — леди-управительнице. Ну и ведьма сказала, будто это — намного лучше мазни её бездарей-художников. Этой, — в голосе явственно ощущалось презрение, — дали краски и холсты, приказав рисовать леди-управительницу и её семью. Все позировали, людоедка рисовала, а потом вдруг выяснилось: одна из картин — не портрет, а вот это.
— Хорошее полотно, — одобрил неизвестный, — лучше всего остального.
— Да? — сомневаясь, переспросил начальник охраны и замолчал, видимо разглядывая картину, — я, конечно, не разбираюсь во всей этой маз...Нет, ну с точки зрения ловчего, конечно! Победа над пойманным хищником. Раненый лев, которого вот-вот прикончат.
Теперь смешок издал невидимый мне охотник.
— Вообще-то я имел в виду именно художественную ценность. А насчёт всего остального...Как раз триумфа ловчих я здесь и не наблюдаю.
Хм, странно. Этот человек оказался первым, заметившим это. Мне не было нужды видеть своё творение, оно и так стояло перед глазами, как и сама трагедия, запечатлённая моими руками. Притаившись на склоне холма, среди высоких трав, я пристально следила за финалом нашей драмы. Порывы сердца, требующего спешить на помощь брату, натыкались на остатки здравого смысла, удерживающего на месте и это разрывало меня на куски. Как боец я была абсолютно бесполезна, и брат хорошо понимал это, взяв с меня обещание спасаться бегством.
О брат мой! Я тоскую по тебе! И эта боль гораздо сильнее голодных конвульсий.
— В любом случае, это было не моё решение, — начальник охраны коротко гоготнул, — вся эта мазня мне до одного места. Ты, конечно, совсем другое дело. Столько миров...
— И все — одинаковые, — с непонятной тоской возразил незнакомец, — сначала ещё ищешь какую-то разницу, а потом...Да ещё и пять лет на тревожной станции. В общем, надоело всё до чёртиков.
— Ну тогда, отставка — это самое то, — неизвестный неразборчиво хмыкнул, — нет, ну я не в том смысле. Теперь можно остепениться, купить себе домик, посмотреть на баб, в конце концов. А то и так все мужики говорят, дескать твоя злоба — она от недотраха. Может и не моё это дело, но не век же убиваться за женой.
— Это, действительно, не твоё дело, — лязгнул металл, — сам разберусь.
Послышались тяжёлые шаги, и главный тюремщик подошёл к моему телохранителю: два жирных куска мяса — один больше другого.
— Ну, как эта?
— Сидит на жопе, не рыпается! Да и куда ей деваться, хе-хе? Видал я, перевидал этих упырей взаперти: через полсотни дней становятся шёлковыми, а опосля и вовсе — бревно бревном. Хвать их тогда и в землю.
— Добро, убирай ширму. Шушера прошла. Теперь пойдут гости посолиднее, а они свои денежки уплатили и несомненно возжелают поглазеть на тварюку.
— Ишь, зыркает как!
Трудно удержаться, когда два человека обсуждают твоё ближайшее будущее. Теперь я знаю, что происходит с нами, после того, как мы впадаем в голодную кому. Нас просто зарывают в землю. Меня едва не трясло: вечность полная мрака и боли! Почему я не умерла вместе с братом?! Если бы я только могла вырваться из этой клетки!
— Так бы и сожрала проклятая упыриха, отродье Горделя! — охранник, с видимым усилием, потащил в сторону чёрную пластину, заслоняющую мир от моих глаз, — ну ничего, скоро ты присмиреешь, а там и в земельку.
Но мне уже не было никакого дела до этого зловещего бреда. Передо мной открылась панорама гостевого зала, со всеми его креслами, диванами, торшерами и картинами. Картинами, да! Некоторым людям не откажешь в таланте, и они способны создавать неплохие полотна. Среди них попадаются даже способные тронуть струны моей души.
Здесь таких было, к сожалению, весьма немного: миниатюра с плачущим мальчиком, прижимающим к груди лохматого пса; девчушка, поднявшая край платья, перед тем, как ступить в лужу и триптих, со снежной крепостью. Остальные: или напыщенная чушь балов, или дурацкий пафос войн.
Сейчас мне было не до них.
Мой брат, я успела соскучиться!
— Нам не уйти, — сказал Серра и оглянулся.
В его мудрых глазах плеснулась тоска.
Брат мой!
Мой холст разместили в самом неосвещённом месте, определив между двумя, неряшливо исполненными, пастелями каких-то чиновников. Тем не менее, большинство зрителей интересовалось именно моей работой. Люди всматривались в изображение и бормотали: "Так ему и надо!", "Проклятый упырь!" или "Да благословит Мотрин защитников!", но на бледных лицах читалось нечто иное. Страх? Преклонение? Осознание собственного ничтожества? Может быть.
