Вот зашевелился полог: чья-то рука нащупывала выход. Чаа"схе привстал, вытянул шею. Таа-чи... Юноша весь осел. Женщина завидела его и приветственно кивнула. Чаа"схе ответил тем же и тут же отвел взгляд, но снова поднял глаза, едва услышал звонкий и бодрый голос старшей дочери Джья-сы. Она звала мать из хижины. Таа-чи остановилась, поворотилась назад. Кэлтэ выпрыгнула из тхерема стремительно, словно молоденькая самка рыси, сжимая в каждой руке по бурдюку, едва касаясь земли, на цыпочках добежала до матери и потом вместе с нею, уже спокойно, пошла к ручью, к которому со всех концов стойбища тянулись по одиночке или группами женщины и девушки. Чаа"схе расширил глаза и ловил каждое движение Кэлтэ, жадным взглядом ощупывал её стройную фигурку, ерзал на месте и крутил мочку уха, не обращая внимания на боль, которую себе тем самым причинял. "Заплетенные волосы, что блестят на солнце подобно камням, которые добывают Сау-кья в горных ущельях... Спина с легким изгибом, широкие бедра..." Юноша прикусил губу и сглотнул.
Кэлтэ, точно почувствовав на себе его взгляд, обернулась, пристально посмотрела в полумрак палатки жреца и вздернула носик; на её губах пробежала самодовольная ухмылка. Тряхнула косицами и вместе с матерью завернула за гостевой тхерем. Чаа"схе облегченно перевел дыхание, чувствуя, как по телу его волнами проходит мелкая дрожь. "И что это она так улыбается: не поймешь — зло или добро?"
Заслышав тяжелую поступь жреца, Чаа"схе поскорее отодвинулся от входа, напротив которого сидел, и сделал вид, будто занят чем-то у бурдюка с варевом. Котла Вей"нья вошел, роняя холодные капли с вымытых рук и лица, сел подле очага, потянулся к берестяной чашке. Юноша поторопился услужить и пододвинул миску. Старик учтиво закивал головой.
— Все ли у нас готово? — спросил жрец, отхлебывая через край густой наваристый бульон. — У, как вкусно! И где это ты научился так готовить?
Чаа"схе, польщенный похвалой, улыбнулся.
— В тхереме Мана-кья мне приходилось заниматься не только общением с духами и познанием основ Мира Сущего.
— Ну, знаешь, оно и к лучшему, — хмыкнул старик, прищурив один глаз. — Знать, и жена тебе не нужна, раз ты сам со всем справляешься. А вокруг столько молодых и красивых девушек! — он засмеялся, а потом добавил. — Кстати, о девушках... Попроси попозже зайти ко мне Кэлтэ.
Брови Чаа"схе поползли вверх: его удивила просьба жреца.
— Хочу, чтобы она нанесла мне раскраску, — пояснил Котла Вей"нья, — очень уж хорошо у неё получаются всякие узоры.
Чаа"схе кивнул. Да, причудливые плавные линии, которыми Сау-кья расписывают себя, не каждый сумеет вывести. Все рода Тхе-Вей просто мажут себе лица охрой, если хотят показать свое доброе отношение к какому-нибудь событию, а Сау-кья поступают по-иному: разрисовывает свое тело и лицо множеством узоров, смысл которых для Чаа"Схе пока неизвестен (а то, что узоры что-то означают, он знал понаслышке еще от своего прежнего наставника). Сау-кья переняли эту премудрость от Малого Народа, с которым жили уже давно.
— Так как там, — вновь заговорил жрец, отирая жир с бороды, — все готово к Празднику?
— Одежда готова. Вечером вставил перья на шапку, а сегодня проверил подвязки с фигурками. Осталось только бубен подсушить, чтоб пел громче, да раскрасить его, — ответил юноша, показывая пальцем на раскинутое на горизонтальных жердях праздничное одеяние Котла Вей"нья.
— Ну и отлично. А сам-то успел почиститься? Да? Тоже хорошо. Ай да Мана-кья: многому тебя научил! — старик опять захихикал, прикрывая щербатый рот. Обжог губу, зафыркал, зажмурился; отставив чашу, затряс руками.
— У-ух, — погрозил он деревянному изваянию хранителя очага, — небольшому, грубо вырезанному из цельного куска дерева истукану с круглыми черными дырами глазниц. — Куда ж ты смотришь? Духи пробрались в тхерем, шутят над людьми, а ты спишь. — Снова засмеявшись, старик озорно посмотрел на Чаа"схе. — Плохой он, надо кому-нибудь отдать: пусть и другим послужит! — Потом, посерьезнев, добавил, снова берясь за чашу с похлебкой: — Ближе к полудню займись бубном Чаа"схе. Он у меня старенький, много заботы требует.
Юноша заверил жреца, что все исполнит как надо.
Позавтракав, старик удалился на сбор в Священный белый тхерем, чтобы обсудить с младшими жрецами ход предстоящего Празднования. Чаа"схе вновь остался один. Выбравшись их тхерема, прихватив чаши, чтобы ополоснуть их в ручье, он задержался у хижины, обвел взглядом близкий кустарник, за которым клокотали бурные студеные струи, да и уселся на кучу дров. Повернувшись в сторону озера, над которым, из рваных клочьев тумана, вздымались островерхие пики, сверкавшие снежниками на ярком утреннем солнце, он вновь вернулся мыслями к ясноглазой дочери Джья-сы: сейчас ему снова очень-очень сильно захотелось её увидеть. Даже в груди все зачесалось. Может, еще покажется? (Пока они с Котла Вей"нья ели, он слышал, что Кэлтэ с матерью вернулись, но в присутствии па-тхе не осмелился оглянуться, чтобы хоть мельком взглянуть на девушку, боясь вызвать его неодобрение). Посидев еще немного и совсем позабыв про посуду, которую собирался помыть, он зашел в тхерем, взял бубен, отыскал мешочек с порошком охры и вновь вышел наружу. Уселся перед входом, подложив под зад засаленный кусок шкуры, который, по правде говоря, давно уже надо было выбросить, но вот, смотри-ка ж — сгодился. Юноша взял берестяную миску, налил в неё немного воды, засыпал охры и стал старательно перемешивать комкастую массу, при этом, посматривая на грязно-желтую кожу, натянутую на бубен, на едва проступающие стершиеся узоры и знаки, которые ему надлежало подправить. Занятие нетрудное, правда, кропотливое: надо чтоб не дрогнула рука, линии должны быть четкими.
Из тхерема старейшины вышли дети, покрутились вокруг, подошли к Чаа"схе, присели напротив, наблюдая за его старательной работой.
— Будешь раскрашивать бубен? — спросил мальчуган, шмыгая мокрым носом.
Чаа"схе кивнул, продолжая растирать охру. Мальчишка прикусил губу, почесал спину, забавно изогнувшись. Девочка молчала, не поднимая глаз на юношу.
— А ты будешь танцевать со жрецами? — опять спросил сынишка Джья-сы. — Ты ведь тоже... человек духов...
Чаа"схе отставил берестяную миску и, подняв голову, отрицательно покачал ею.
— Нет, — ответил он. — Я танцевать со жрецами не буду. — Выдержав паузу, добавил: — Не могу: ведь я из другого рода. Да и танца этого не знаю. Посмотреть схожу.
— У-у, — протянул мальчик, засадив грязный мезинец в широкую ноздрю. — А мы тоже пойдем.
Юноша улыбнулся.
— И Кэлтэ пойдет, — сказал сын старейшины. — А ты с нами будешь? К ночи будет самое веселье: через костер прыгать будем, хороводы водить. Будешь с нами веселиться?
— Наверное, — ответил Чаа"схе, пододвигая поближе к себе бубен. — Если позовете, то пойду.
— Позовем! — весело отозвался мальчуган и глаза его залучились. — Конечно, позовем. Я скажу Кэлтэ, что ты пойдешь с нами. Вот весело будет! Скажи! — он игриво подтолкнул локтем сестренку.
Девочка заулыбалась, смущенно хлопая длинными (такими же как у Кэлтэ) ресницами. Глядя на детей, Чаа"схе тоже улыбнулся. Часэй и Куаши — сын и дочь Джья-сы — ему нравились: добрые и смышленые дети. Часэй, конечно, ужасный неряха, но такой любознательный и простодушный. Куаши тихая, скромная, но очень умная. Как-то на привале, когда они шли к Озеру, Чаа"схе разговорился с нею и то, как она рассуждала о жизни и о многих других вещах, её составляющих, заставило его крепко задуматься. Повезло Джья-сы с детьми, нечего сказать.
Вскоре Куаши позвала мать и она, не поднимая головы, удалилась. А Часэй остался, заворожено глядя, как юноша, обмакивая палец в миску с охрой, выводит причудливые пересекающиеся линии на жреческом бубне. Чаа"схе, сдерживая дыхание, старательно вырисовывал непонятные знаки, водя указательным пальцем точно по тем линиям, что с вечера нанес угольком поверх старых узоров Котла Вей"нья, и следил за тем, чтобы краска не подтекала, нанося её на продубленную кожу ровным тонким слоем (если краски будет много, она отвалится, когда по бубну станут стучать колотушкой, а если нанести слишком мало — то знаки получатся бледными и будут плохо различимы). Юноша поднимал глаза на сидящего рядом Часэя и на губах его мелькала улыбка: мальчик, сосредоточив все свое внимание на красных знаках, разрастающихся по гладкой поверхности растянутой кожи, совсем забылся и, сощурив один глаз, грыз грязные обломанные ногти. Чаа"схе был рад, что мальчик выказывает такой интерес к его работе. Ему льстили те трепет и неподдельный восторг, которые он читал на лице маленького сынишки Джья-сы — еще бы: ведь, наблюдая за Чаа схе, он стал свидетелем разворачивающегося прямо на его глазах священнодействия, приоткрывающего завесу перед таинственным и непознанным, с чем обычному человеку соприкасаться доводится нечасто. Разглядывая расползающиеся, похожие на поросль какого-то грибка, переплетения магических узоров, Часэй боялся даже пошевелиться. Чаа"схе был доволен и не пытался этого скрыть: он действительно выполнял важное дело, обойтись без которого невозможно, и понимал, что от его усердия зависит многое. Если знак будет не верным, то духи не поймут жреца, когда он обратится к ним через священный танец. Похоже, понимал это и Часэй.
Прилетел и вновь устроился на вешалах, отлетавший куда-то по своим птичьим делам, ворон. Внимательно посмотрел на занятых, чем-то непонятным, юношу и мальчика и, пройдясь по жерди, примостился на дальнем её конце; покрутил головой, почистил широким клювом играющее солнечными бликами оперение и затих.
— Часэй, где ты? — донесся из тхерема Джья-сы голос Кэлтэ. Затем она, пригнувшись, выглянула и, увидав меньшого братишку, пристроившегося подле Чаа"схе, позвала: — Иди скорее, мама зовет.
Часэй нахмурился, нехотя поднялся.
— Ну, чего ты там? — голос Кэлтэ стал резче. — Иди сюда!
Юноша осторожно выглянул из-за бубна, который для удобства поставил на ребро перед собой, и встретился с огненными глазами девушки. И кровь тут же отлила от сердца, ударила в голову, разлилась румянцем по его щекам.
— Пойду, а то зовут, — пробормотал Часэй и, встряхнув гривой пышных волос, повернулся на пятках и прыжками побежал к своей хижине.
Кэлтэ вышла из тхерема, пропуская его, отстранилась и, снова поглядев на Чаа"схе, который пытался напустить на себя чрезмерно занятой вид, медленно направилась к нему. Чаа"схе заволновался еще больше. Палец, вымазанный охрой, соскользнул; юноша от досады протяжно застонал, уставившись на перечеркнутый неуместной чертой только что, с таким усердием, выведенный знак. Теперь придется его смыть и рисовать сызнова.
Кэлтэ остановилась поодаль, постояла, посмотрела, затем горделиво вскинула носик и решительно зашагала к центру тхе-ле, откуда доносился негромкий гул пробудившегося стойбища. Чаа"схе проводил её взглядом и вновь склонился над бубном. "Что-то у неё в голове? — промелькнула тревожная мысль. — Опять видно, нашло..." Он сокрушенно покачал головой, повздыхал, почесал на затылке и стал усердно стирать нечаянно испорченный знак. Вскоре досада прошла: он весь был в работе и не замечал ничего вокруг. Мимо проходили люди, издали наблюдали за ним, иные подходили ближе, но никто ни разу не помешал ему, не отвлек расспросами: им и так, без всяких слов, было понятно, что к чему — сегодня, под зычные удары этого самого бубна, па-тхе исполнит хвалебный танец в благодарность духам, даровавшим удачу людям на осеннем промысле.
Таа-чи пригласила к Джья-сы Ге-ч"о и те, чопорно вышагивая под лукавыми девичьими взглядами, прошествовали в палатку старейшины. Сайны-ныр, проходя мимо, кивнул Чаа"схе, на миг оторвавшемуся от миски с краской. Снова показались Часэй и Куаши: но на этот раз не подошли к юноше, а, вклинившись в стайку своих сверстников, весело и возбужденно гомонящих, словно токующие тетерева, побежали к тихим водам озера.
Когда солнце стояло уже высоко и от нагретой земли начал подыматься прозрачный парок, Чаа"схе отложил бубен и встал, потягиваясь, на ноги. Голова закружилась. Он замотал ею, пытаясь разогнать плавающие перед глазами красные круги. Подволакивая затекшую от долгого сидения ногу, прошелся по истоптанной, вбитой в грязь траве, вдыхая свежий прохладный воздух. Дремавший доселе на вешалах Шаспу, зашевелился. От залива долетело, усиленное эхом, карканье. Ворон жреца прошелся по жерди, прислушался, затем каркнул в ответ и, взмахнув крыльями, тяжело сорвался с места, пронесся над самой землей, едва её не коснувшись и, взмыл в лазурную вышину. Подхваченный сильным воздушным течением он начал подниматься, все выше и выше. С могучего кедра по ту сторону залива, навстречу ему взлетел другой ворон. Чаа"схе невольно залюбовался плавным полетом птиц. Да, сразу видно, что здесь собрались жрецы. Вон еще два ворона прохаживаются по белесому выворотню, замытому до половины в илистую косу на берегу. Держали воронов жрецы и из других родов, но Сау-кья в этом превзошли всех: каждый имел при себе птицу, почитавшуюся священной — поводыря в затейливом хитросплетении дорог, ведущих в Мир духов, покровителя счастья и удачи во всем.
Чаа"схе наклонился и поднял бубен с земли. Осталось только высушить его над открытым огнем. Самое время. Скоро уже Котла Вей"нья воротится, начнет наряжаться: там уж надо быть на подхвате: то подать, поднести это, подтянуть вязки, поправить ворот. К полудню все должно быть готово.
Повернув голову, Чаа"схе заметил, что от леса к стойбищу по пробитой среди высокой травы тропке идут три девушки. Он не удивился: там, среди деревьев притаилась Женская хижина, где женщины проходили очищение, дабы не трясти скверной, что раз в месяц заводится у них в животе, по стойбищу. В одной из девушек Чаа"схе узнал Кэлтэ. Одна из ее подруг как раз вчера ушла в палатку Очищения и дочь Джья-сы наверняка носила для нее еду. На ходу они громко разговаривали, не стесняясь пары старух, что приютились на солнцепеке под облетевшими кустиками ольхи. Кэлтэ рассказывала что-то смешное, и девушки громко посмеивались. Старухи до этого ведшие тихую и спокойную беседу, неодобрительно покачивали головами и возмущенно цокали. Чаа"схе приостановился. А девушки, тем временем приближались.
Чаа"схе, стоя с бубном в руках, который, точно что-то самое дорогое, что есть на свете, прижал к груди, во все глаза следил за той единственной, что так внезапно растревожила его сердце. С того момента, как он видел её в последний раз., когда она, проходя мимо, даже не удосужилась его поприветствовать, она успела преобразиться (очевидно, в ход пошли побрякушки и затейливые вещицы, временно изъятые у одной из подружек): волосы её были заплетены в косы с вплетенными в них красными шнурами; лоб украшала широкая тесьма с бархатистыми неровностями выпуклых узоров; на груди болталась целая связка ожерелий из желтых, просвечивающих на солнце, камешков — символов Небесного Огня; красные же шнурки перехватывали её запястья и щиколотки; лицо и руки лоснились, смазанные жиром. Кэлтэ была еще более прекрасна, чем прежде: невозможно было даже помыслить о том, чтобы оторваться от созерцания её, воистину, неземной красоты.
