* * *
Услышав в оглушительной тишине ночи грохот упавшего тела и последующее чертыхание за проемом, Гермиона поняла, что кентавры опять опоили Гарри какой-то брагой, и осуждающе щелкнула языком. Их варево всегда сильно затрудняло его движения, то ли в силу различий физиологии, то ли индивидуальной невосприимчивости Гарри к некоторым компонентам. Через минуту портрет распахнулся, и в проеме показался ее изможденный лучший друг. Едва переставляя ноги, он, ввалился в гостиную и утомленно улыбнулся открывшейся картине: Гермиона у камина с вязанием, ожидая его возвращения домой. В улыбку вкралась тень печали. Дом. Хотел бы он, чтобы он выглядел именно так. Чтобы она была его домом. Кот, который крутился у нее под ногами, настойчиво выпрашивая ласки, неожиданно мяукнул и, бросившись к обычно более восприимчивому к его авансам субъекту, привлек к нему внимание Гермионы.
— Умотался? — односложно поинтересовалась она, на миг подняв взгляд от рукоделия и уже не нуждаясь в ответе. Степень его усталости отчетливо проступала на его стоическом лице, как правило, скрывавшем любые ее признаки. То же касалось боли и всего остального, что классифицировалось слабостью в его извращенные детские годы.
— Как называется, когда все сходится в одной точке?
— Бермудский треугольник.
— Точно, — вздохнул он. — Ненавижу такие дни.
— Ты просто устал. Тебе надо отдохнуть.
— Тебе тоже, — подобрав упорно теревшегося о его ноги кота, он плюхнулся на диван рядом с ней, устраивая животное в промежутке между ними, и, откинув голову на спинку, устало прикрыл веки, — но ты продолжаешь сидеть здесь, хотя я сообщил, что не стоит меня ждать.
— Высокого о себе мнения, — фыркнула девушка, — я случайно вдохнула пары нектара Локрены, — поморщилась она, — что, в принципе, твоя вина, — Гарри изумленно покосился на нее, приоткрыв один глаз. — Больше никогда не отсылай Дина за мной в лабораторию, из-за его длинного языка мне грозят трое суток лишения сна.
— Паршиво, — посочувствовал Поттер. — Извини, я иногда забываю, что он порой не способен заткнуться и не болтать под руку.
— Что чревато при работе с чуткими зельями, — указала она очевидное, но смягченный тон уведомил Гарри, что на него не держат недовольства.
— При первых признаках мигрени попроси у Добби большую чашку очень крепкого и сладкого кофе. Знаю, ты такой не пьешь, но иначе голова будет болеть, пока не сможешь снова заснуть, — посоветовал он, лениво поглаживая оглушительно мурчащего кота.
Гермиона согласно кивнула, поскольку кто-кто, а Гарри после прошлогодней эпопеи поисков святого Грааля для полуночников не было равных в знании методов избавления от сонливости, их побочных эффектов и способов борьбы с ними, перепробованных целиком и полностью на собственной шкуре.
— Я знаю, что ты нравишься всякой живности, — наблюдая как ее питомец нагло попрошайничает у Гарри, сказала Гермиона, — но никак не пойму, почему ты нравишься кошкам, у них ведь, по идее, контры с собачьими.
— Потому что твоему полукниззлу нравится впитывать мою остаточную магию, — взяв котяру за морду Гарри интенсивно почесывал его обеими руками. — Но в данный момент я нравлюсь Лапу, потому что пахну лесом… и новой магией. Верно, аферист? — рыжее чудовище замурчало сильнее, наслаждаясь всем возможном вниманием.
Вернувшись в прежнее положение, парень медленно расслаблялся в удобной тишине, разбавленной мерным постукиванием бамбуковых спиц друг о дружку. Судя по мельком замеченной расцветке, это обещало быть курточкой для домовика, прикрепленного к Хаффлпаффу. Их обоих безмерно удивило пристрастие домовых эльфов к формальному стилю и то, с какой гордостью они носили знаки принадлежности. Разумеется, все началось с Добби и не поддававшейся описанию растерянности Гарри, внезапно оказавшегося «рабовладельцем». Не будь тогда рядом Гермионы, разобраться во всем было бы куда сложнее уже потому, что Поттеру было невыносимо даже смотреть на Добби. В этом до дыр замусоленном жалком оправдании для одеяния, эльф навевал неприятные ассоциации и пробуждал собственные не самые приятные воспоминания о серости вымытых бесконечными стирками цветов и желтоватых разводах неотстиранной крови. Несколько предложенных вариантов замены наталкивались на одно и тоже категоричное заявление: «Домовой эльф, приняв ткань из рук хозяина, обретает свободу». Любые попытки отвергнуть претензии на право собственности вели к самоистязанию и были пресечены на корню, дабы не подвергать психику существа дальнейшему повреждению, хотя Гарри это совсем не нравилось. После того как парень предложил «выкинуть» для него свою рубашку у бедного создания и вовсе приключилась истерика, в ходе которой он слезно молил Поттера пощадить и не изгонять недостойного Добби, перемежая их обещаниями быть послушным, верным и всем прочим, что только взбрело в его нарушенную голову.
— Я не гоню тебя, — уверил его Гарри, — я только хочу, чтобы ты выглядел прилично.
— Что насчет пряжи?
Домовик, прерванный в начале новой волны од преданности и восхвалений, уставился на Гермиону широко распахнутыми глазищами-блюдцами.
— Что? — переспросил парень, с усилием потирая виски, уже не веря, что предложенная девушкой система своеобразной групповой терапии, приведет к чему-нибудь путному.
— Добби все время повторяет слово «ткань» в контексте одежды. Что насчет вязки, трикотажа?
— Я освободил его с помощью носка, — указал Гарри.
Гермиона многозначительно приподняла бровь, на развалившегося в соседнем кресле парня, а насилу усаженный на кофейный столик перед ними эльф, застенчиво заелозил ножкой по коврику и Гарри, ударив себя по лбу, смутился сам:
— Дошло, глупость сморозил. Извините.
Груз дальнейших расспросов он с чистой совестью передал в руки ее железной логике, уповая, что вдвоем они найдут выход из казалось бы тупиковой ситуации. Естественно, так и случилось. Исследовательские навыки девушки стали существенным подспорьем даже в работе со столь ненормальным объектом изыскания. В целом, Добби оказался неоценимым источником информации и в то же время прекрасным наглядным пособием, просветившим их о вещах, которые было не найти ни в каких книгах и известных исключительно потомственным магам из обеспеченных семей. Им не пришлось долго ломать голову над тем, как использовать полученное знание в своих интересах.
Первым делом Добби отправился умолять директора принять его на работу, чтобы присматривать за великим героем, который подарил ему мечту всей жизни, и был принят с одним условием — докладывать обо всем, происходящем в его жизни непосредственно Дамблдору. Конечно же, только ради безопасности Гарри Поттера. В тот день Добби впервые проявил зачатки своего истинного характера, когда, рисуясь перед ними, самодовольно заявил, что был прав, и несмотря на подписанный контракт с Дамблдором, он все еще целиком и полностью домовой эльф Гарри.
Воспоминание о второй фазе плана, как и всегда, искривило лицо Гарри горькой гримасой. Ему никогда не понять, почему чистокровные считали магглорожденных такими идиотами, отказывая в наличии элементарных задатков интеллекта и логики. Даже девушке, которая последние пять лет, разбивала в пух и прах их собственную систему оценки знаний, закрывая учебный год с наивысшими показателями и с беспрецедентным отрывом от остальных студентов своего потока. За нее, Гарри всегда было особенно обидно — куда сильнее, чем за самого себя, ведь что касалось его, он давно привык балансировать на грани едва допустимого проходного минимума, и это был его личный выбор придерживаться той же модели в Хогвартсе. Для Гермионы же академические успехи были сродни религии, ее гордостью, единственным, в чем ей не было равных. Она считала своим долгом быть лучшим студентом учебного заведения и, справедливости ради, с легкостью достигала поставленной цели и той степени уважения преподавателей и редких учеников, не запуганных ее умом. С ее стороны сознательно принизить свой статус, подвергнуться издевательствам в связи со своей общественной деятельностью и названием ГАВНЭ (состоятельную расшифровку для которой они придумывали целый час) было настоящим подвигом. Неделя агитаций, раздачи проспектов и более занудных, чем всегда, лекций превратили и так не самую социально активную личность в парию, но их цели были достигнуты в полном объеме:
— организация гарантировала первоклассное алиби для исследований и перманентному отсутствию в гостиной факультета.
— студенты, стараясь избегать ее, прекратили беспокоить бесконечными пустяковыми вопросами и помощью с домашними заданиями, которыми пренебрегали исключительно из лени и нежелания лишний раз раскрыть книгу.
— правое дело освобождения домовых эльфов от рабского ига привлекло внимание Дамблдора, предоставило ему повод для более близкого знакомства с перспективной студенткой и рычаг давления, дабы склонить к работе на него, пообещав содействие в ее борьбе.
И это в то время, когда им обоим было великолепно известно, что она взвалила на себя сизифов труд, и что освободить домовика может исключительно владелец собственности, к которой тот привязан, а любой из студентов в правовом отношении рассматривается в лучшем случае в качестве гостя. Согласно Добби, свобода для домовика означала одну из эльфийских казней: безумия, одичалости или смерти, и воспринималась жесточайшим наказанием, поскольку физиология эльфов не рассчитана на самостоятельное функционирование без постоянной поддержки магии Дома. Подвергнувший сомнению последний довод Гарри, мотивируя собственной одержимостью Добби вырваться от Малфоев, узнал много нового о магии в целом и себе самом в частности. Люциусу, при всем желании, было не придумать для несчастного существа худшего наказания, чем отлучение от Нарциссы и Драко.
В конце концов, разногласие по вопросам одежды было улажено Гермионой, предложившей одарить его собственноручно, следовательно, без последствий, поскольку хозяйкой его она не была. К сожалению, обойти панический страх Добби перед получением ткани им не удалось, но он охотно согласился на вязаный костюмчик: «Чёрнь и червлёнь?» — с надеждой взирая на нее, умоляюще спросил он, безбожно теребя подол обмотанной ткани от собственной дерзости и смущения. Гарри с Гермионой переглянулись, синхронно пожали плечами и согласились, не представляя, какую обиду нанесли своим фаворитизмом всей популяции домовиков Хогвартса.
Изделия Гермионы по качеству вязки ни в коей мере нельзя было сравнивать с творениями миссис Уизли. Пушистые, мягкие, красивые. Гарри с наслаждением носил ее подарки, пока безнадежно не перерастал их, но всегда получал новые. И теперь они были предметом зависти и раздора эльфов, которые вдруг перестали разговаривать с парнем, с грохотом ставить тарелки и оскорблено отворачиваться в том редком случае, когда позволяли себе проявиться. Гарри и вспоминать не хотелось, каких ухищрений ему стоило вызвать тех на разговор, после которого он с минуту глупо хлопал глазами не в состоянии уяснить, как прилично выглядевшие эльфы школы могли узреть в подобном пустяке признаки пренебрежения и нелюбви. Когда он поделился с Гермионой, та безостановочно хохотала в десять раз дольше и снисходительно согласилась наладить его отношения и с этими домовиками тоже.
— Я не хочу тебя загружать, — отказался он. — Придумаю, что-нибудь другое, чтобы с ними помириться.
— Не бери в голову, я так отдыхаю, — отмахнулась та в ответ на его галантность. — Пока вяжешь, успеваешь кучу всего передумать.
— Разве ты не считаешь петли?
— Да, но голова все равно пустая, — загадочно улыбнулась Гермиона. — Как? Это тайна, покрытая мраком.
Но если они думали, что на этом их проблемы закончились, их ожидал новый неприятный сюрприз в виде очередных запретов. Форменные курточки, штанишки и платьица, копились в корзине для рукоделия и никуда не исчезали. Следующий виток расследования показал, что домовикам нельзя без прямого приказа доставать вещи из мест хранения и брать что-то, не нуждающееся в чистке, починке и прочем, не оставленное на видном месте, и точно воспрещено перенимать в собственность. Лазейка нежданно-негаданно нашлась в устройстве сообщества самих домовиков, живущих по принципу комунны и совместного владения своим скудным имуществом. В итоге Добби, получивший персональное разрешение Хозяина, превратился в пугало, таскавшее на себе целые слои, и щедро делился с собратьями красно-золотыми, желто-черными, бронзово-синими и зелено-серебряными комплектами. Кстати, новый гардероб так и остался для всех большим секретом: хогвартские эльфы никому не показывались на глаза, чтобы кто-то мог заметить перемену, а у всегда бывшего на виду Добби новая манера лишь добавила для директора доказательств в неадекватности эльфа.
Резкое движение вырвало парня из раздумий. Гермиона как раз перевернула вязку на новый ряд и дернула нить, для свободного скольжения, но почему-то чрезмерно раздраженно. Что-то в ней было неправильным, понял Гарри своим засыпавшим сознанием, заставил себя выпрямиться и, подогнув одну ногу, развернуться боком, чтобы с большим удобством смотреть на нее. Ее всегда было невозможно разговорить, не начав откровенничать самому.
— Тебе не интересно, что я делал у кентавров? — спросил он.
— Мне интересно, чем они тебя поили.
— Ох, — предоставьте ей возможность, и она сразу задаст самый неудобный вопрос. Его реакция поймала внимание девушки, ради такого Гермиона даже прервалась и выразительно посмотрела на него. — Отваром, восстанавливающим после повреждения ментальных тканей, — признался он, глядя на нее, как нашкодивший мальчишка, прищурив один глаз и боясь того, что последует затем.
— Ари, — не разочаровала она.
— Не начинай, ладно? — прервал он. — Я знаю все, что ты собираешься сказать. И да, я был ответственным и думал, что сумел все исправить. И не моя вина, что справиться с последовательными атаками дементоров и Волдеморта мне оказалось не под силу, и в любом случае, уже все в норме, мне только надо поспать часа два, чтобы подействовало средство. И, — он снова перебил девушку, которая едва успела открыть рот, — я не знаю, почему обязательным катализатором для исцеления у кентавров служит крепкий сон.
— Ладно, — с наигранным неудовольствием сказа она. — Что ты там делал?
— Меня признали мужчиной, — положив щеку на предплечье, устроенное на спинке дивана, сказал Поттер. — Я был так расстроен, что Кливар опять был недоверчив и снисходителен со мной как с маленьким. Меня так достало, что со своей космической мудростью они не желают видеть меня ничем, помимо ребенка, словно я ничтожество, по воле случая втеревшееся в круг высших существ.
