— Извини, — сказал он, выходя из прохода между полками.
— Ничего страшного, — сказала она, торопясь за ним, чувствуя себя подавленной. Она ожидала, что за тайным исследованием Джаснах скрывается нечто намного более грандиозное и загадочное. Неужели речь идет только о доказательстве лживости воринизма?
Они молча вышли на балкон, и только там она сообразила, что должна сказать ему.
— Кабзал, я уезжаю.
Он, удивленный, посмотрел на нее.
— Я получила новости из дому, — сказала она. — Я не могу говорить о них, но и не могу оставаться дольше.
— Что-то о твоем отце?
— С чего ты взял? Ты что-нибудь слышал?
— Только то, что последнее время он живет отшельником. Ненормально для него.
Она подавила дрожь. Неужели новости разошлись так далеко?
— Мне очень жаль, что это произошло так внезапно.
— Ты вернешься?
— Не знаю.
Он посмотрел в ее глаза ищущим взглядом.
— Когда ты уезжаешь? — спросил он внезапно холодным деловым голосом.
— Завтра утром.
— Хорошо, — сказал он. — Окажешь мне честь, нарисуешь меня? Ты ни разу не попыталась сделать мой портрет, хотя нарисовала многих других ардентов.
Она вздрогнула, осознав, что это чистая правда. За все время, проведенное вместе, ей даже в голову не приходило нарисовать Кабзала. Она подняла безопасную руку ко рту.
— О, прости!
Он, кажется, смутился.
— Я не хотел обидеть тебя, Шаллан. Это совсем не важно...
— Нет, важно, — сказала она, схватив его руку и волоча его по коридору. — Я оставила все свои принадлежности для рисования наверху. Идем.
Они быстро пошли к лифту. Шаллан приказала паршменам поднять их. Лифт пошел вверх. Кабзал посмотрел на свою руку, которую она все еще сжимала. Шаллан поспешно отпустила ее.
— Ты непостижимая женщина, — сухо сказал он.
— Я предупреждала тебя. — Она прижала книгу к груди. — Вроде бы ты говорил, что понимаешь меня.
— Теперь я так не думаю. — Он посмотрел на нее. — Ты действительно уезжаешь?
Она кивнула.
— Прости, Кабзал. Я не та, кем ты меня считаешь.
— Я считаю тебя прекрасной умной женщиной.
— Да, что касается женской части, ты прав.
— Твой отец болен, верно?
Она не ответила.
— Я понимаю, почему ты хочешь вернуться к нему, — сказал Кабзал. — Но, безусловно, ты не перестанешь учиться. Ты вернешься к Джаснах.
— Но она не останется в Харбранте навсегда. Последние два года она постоянно переезжает с места на место.
Он выглянул из лифта, который их поднимал. Скоро надо будет перейти в другой лифт, который поднимет их на следующую группу этажей.
— Я не должен был проводить с тобой столько времени, — наконец сказал он. — Старшие арденты думают, что я стал слишком рассеянным. Они не любят, когда один из нас начинает отдаляться от ардентии.
— У тебя есть право ухаживать.
— Мы — собственность. Человек может иметь права, но не пользоваться ими — это не поощряется. Я избегаю работы, не подчиняюсь старшим... Ухаживая за тобой, я навлекаю на себя неприятности.
— Я тебя об этом не просила.
— Но ты не отвергала меня.
Она ничего не ответила, но почувствовала поднимающееся беспокойство. И укол паники, желание убежать, спрятаться, скрыться. Во время ее почти одинокой жизни в поместье отца она никогда даже не думала о таких отношениях.
Что это? подумала она, паника нарастала. Отношения?
Она приехала в Харбрант совсем не для того. Как же она оказалась в таком положении, что рисковала разбить сердце мужчины?
И, к стыду, она призналась себе, что ей будет больше не хватать исследований, чем Кабзала. Что она за чудовище, если так чувствует? Он нравился ей. Милый. Интересный.
Он глядел на нее с тоской в глазах. Кажется... Отец Штормов, кажется, он влюбился в нее. А она? Влюблена ли она в него? Нет, не похоже. Только смущена.
Добравшись до самого верхнего этажа Паланиума, она практически выбежала в Вуаль. Кабзал еле поспевал за ней. Им потребовался еще один лифт, чтобы добраться до алькова Джаснах, и на какое-то время она опять оказалась с ним наедине.
— Я поеду с тобой, — тихо сказал Кабзал. — В Джа Кевед.
Паника Шаллан возросла. Она почти не знала его. Да, они говорили часто, но очень редко о чем-нибудь важном. Если он бросит ардентию, его понизят до десятого дана, он станет почти темноглазым. Без денег и дома, он окажется в почти таком же бедственном положении, как и ее семья.
Ее семья. Что скажут братья, если она привезет с собой незнакомца? Еще один человек станет частью их проблем, узнает их тайны?
— Судя по выражению твоего лица, это невозможно, — сказал Кабзал. — Похоже, я неправильно понял нечто очень важное.
— Нет, дело не в этом, — быстро сказала Шаллан. — Просто... О, Кабзал! Как ты можешь понять смысл моих поступков, если я сама не понимаю их. — Она коснулась его руки, повернув его к себе. — Я не была честной с тобой. И с Джаснах. И, самое противное, сама с собой. Извини.
Он пожал плечами, очевидно пытаясь казаться безразличным.
— По меньшей мере я получу рисунок. Да?
Она кивнула, лифт наконец-то вздрогнул и остановился. Она вышла в темный коридор, Кабзал шел следом. Джаснах испытующе посмотрела на Шаллан, вошедшую в альков, но не спросила, почему ее не было так долго. Кабзал застыл у двери.
На столе он оставил корзину с хлебом и вареньем. Ткань, закрывавшая ее, казалась нетронутой — Джаснах не прикоснулась к ней, хотя он всегда предлагал хлеб как искупительную жертву. Без джема, потому что Джаснах ненавидела его.
Шаллан с пылающими щеками собрала свои принадлежности для рисования.
— Где я должен сесть? — спросил Кабзал.
— Стой там. — Шаллан села, положила на колени альбом, придерживая его безопасной рукой. Потом взглянула на ардента, прислонившегося плечом к раме. Выбритая голова, светло-серые одежды, короткие рукава, белый кушак, завязанный на поясе. Смущенные глаза. Она прищурилась, сняла Воспоминание и начала рисовать.
Одно из самых неприятных переживаний в ее жизни. Она не предупредила Кабзала, что он может двигаться, и он замер на месте. И не говорил. Возможно, думал, что испортит рисунок. Шаллан обнаружила, что ее руки дрожат, хотя — к счастью, — ей удалось сдержать слезы.
Слезы, подумала она, продолжая рисовать. Почему мне хочется плакать? Не меня же только что отвергли. Быть может, изредка следует отдаваться во власть чувств?
— Вот, — сказала она, вырывая лист и отдавая ему. — Но он смажется, если ты не отлакируешь его.
Кабзал помедлил, потом подошел и благоговейно взял рисунок.
— Изумительно, — прошептал он.
Он взглянул вверх, поспешил к своему фонарю, открыл его и вытащил гранатовый брум.
— Вот, — сказал Кабзал, протягивая сферу Шаллан. — Плата.
— Я не возьму. Хотя бы потому, что это не твой.
Все вещи ардентов принадлежали королю.
— Пожалуйста, — сказал Кабзал. — Я хочу дать тебе хоть что-нибудь.
— Рисунок — мой подарок, — сказала она. — Если ты попытаешься заплатить, то не получишь его.
— Тогда я заказываю новый, — сказал он, вкладывая сверкающую сферу в ее ладонь. — Пусть первый портрет — бесплатно, но сделай еще один, пожалуйста. Где мы вдвоем.
Она заколебалась. Она редко рисовала саму себя. Это казалось таким странным. Она взяла сферу и украдкой сунула ее в потайной мешочек рядом с Преобразователем. Казалось немного необычным носить там такую тяжесть, но она привыкла и к выпуклости, и к весу.
— Джаснах, у вас есть зеркальце? — спросила она.
Принцесса явственно вздохнула, досадуя, что ей помешали. Она пошарила среди своих вещей и вынула зеркальце. Кабзал взял его.
— Держи рядом с головой, — сказала Шаллан, — чтобы я могла видеть себя.
Он вернулся на место и поднял зеркальце, выглядя смущенным.
— Поверни немного под другим углом, — сказала Шаллан. — Вот так. — Она прищурилась, запоминая свое собственное лицо рядом с ним. — Садись. Больше оно тебе не нужно. Я использую его только вначале — таким образом у меня лучше получается вставить мое лицо в сцену. Я нарисую себя сидящей рядом с тобой.
Он сел на пол, и она начала работать, стараясь отвлечься от противоречивых чувств. Она испытывала не вину перед Кабзалом, несмотря на все то, что он был готов сделать ради нее, а скорее грусть, ведь больше она не увидит его. Но сильнее всего ее терзала тревога за Преобразователь.
Изобразить себя рядом с ним — интересное испытание. Она яростно работала, смешивая реального Кабзала, сидевшего на полу, с выдуманной собой, одетой в платье с вышитыми цветами и сидящей на полу с подобранными ногами. Лицо в зеркале стало точкой отсчета. Слишком вытянутое, чтобы быть красивым, с чересчур светлыми волосами, веснушками на щеках.
Преобразователь, рассуждала она. Держать его при себе в Харбранте — опасно. Нет ли третьего варианта? Что, если я отошлю его?
Она задумалась, угольный карандаш задрожал над рисунком. Осмелится ли она послать фабриал — запакованный и тайно переданный Тозбеку, — обратно в Джа Кевед без себя? Тогда, даже если бы ее комнату — или ее саму — обыскали, ее не в чем обвинить, хотя придется уничтожить все рисунки Джаснах с Преобразователем. И на нее не падет подозрение тогда, когда Джаснах откроет подмену.
Она продолжала работать, погрузившись в свои мысли, пальцы сами летали над бумагой. Отослав Преобразователь, она сможет остаться в Харбранте. Очень соблазнительная мысль, превратившая все ее чувства в запутанный клубок. Что ей делать с Кабзалом? И Джаснах. Сможет ли Шаллан продолжать учиться — бесплатно! — у Джаснах, после всего того, что сделала?
Да, решила Шаллан. Да, я смогу.
Ее саму поразила та радость, которая охватила ее при этой мысли. Ей придется жить с чувством вины, день за днем. Ужасно эгоистично с ее стороны и постыдно. Зато она продолжит заниматься науками, хотя бы еще немного. В конце концов, конечно, придется вернуться назад. Она не может оставить братьев одних, лицом к лицу с опасностью. Они нуждаются в ней.
Вслед за эгоизмом пришла храбрость. Она удивилась последней почти так же, как и первому. Не слишком часто она связывала эти качества с собой. Но она уже давно решила, что ничего не знала о себе. Пока не оставила за спиной Джа Кевед и все то, кем являлась.
Она рисовала все более и более яростно. Закончила фигуры и перешла к фону. Быстрые уверенные линии стали полом и аркой входа. Смазанное темное пятно справа — столом, от которого падала тень. Четкие тонкие линии — и на рисунке появился фонарь, стоящий на полу. Стремительные линии образовали ноги и одежду создания, стоявшего за...
Шаллан застыла, но пальцы дорисовали фигуру, стоявшую прямо за Кабзалом. Фигуру, которой не было, с острым угловатым символом, повисшим над воротником и заменявшим голову.
Шаллан вскочила на ноги, уронив на пол стул, альбом и угольный карандаш, зажатый в пальцах свободной руки.
— Шаллан? — спросил Кабзал, вставая.
Она нарисовала ее опять. Почему? Покой, который она чувствовала во время рисования, испарился в мгновение ока, сердце забилось быстрее. Давление вернулось. Кабзал. Джаснах. Братья. Решение. Выбор. Проблема.
— Что случилось? — сказал Кабзал, шагнув к ней.
— Извини, — сказала она. — Я... я сделала ошибку.
Он нахмурился. Сбоку Джаснах, сморщив лоб, посмотрела на нее.
— Ничего страшного, — сказал Кабзал. — Смотри, здесь хлеб и джем. Успокойся, а потом закончишь. Мне не так важно...
— Мне нужно выйти, — прервала его Шаллан, чувствуя, что задыхается. — Извини.
Она пролетела мимо сбитого с толку ардента, обогнув то место, где на ее рисунке стояла фигура. Что с ней происходит?
Она бросилась к лифту, призывая паршменов. Оглянувшись через плечо, она увидела Кабзала, глядящего на нее. Шаллан вбежала в лифт, крепко держа в руке альбом с набросками.
Надо успокоиться, подумала она, опираясь спиной о деревянные перила платформы, которую паршмены уже начали опускать.
Она посмотрела на пустую площадку над собой.
И прищурилась, запоминая сцену. И снова взялась за карандаш.
Она стала точными движениями делать набросок, держа альбом безопасной рукой. Платформу освещали только две маленькие сферы, установленные с каждой стороны, где двигались тугие канаты. Она действовала бездумно, по наитию, не отрывая взгляда от верхней площадки.
А потом опустила глаза на рисунок. Ее собственной рукой были начертаны две фигуры, которые наклонились вниз, глядя, как она опускается. Складки их одежд были сверх меры прямыми, как будто выкованными из металла.
Она опять посмотрела вверх. Пустая площадка.
Что со мной происходит? подумала она с увеличивающимся ужасом.
Наконец лифт ударился о землю, и она так стремительно понеслась прочь, что ее юбка развевалась, словно от сильного ветра. И только за дверью Вуали она остановилась, не обращая внимания на мажордомов и ардентов, удивленно глядящих на нее. Пот струйками стекал по лицу.
Куда идти? Куда бежать, если сходишь с ума?
Она врезалась в толпу, заполнившую главную пещеру. Настал полдень, и началась обеденная суматоха — слуги везли тележки с едой, светлоглазые спешили в свои комнаты, с руками, сложенными за спиной, неспешно шествовали ученые.
Шаллан мчалась, не замечая ничего, рыжие волосы вырвались из пучка и развевались сзади, заколка со звоном упала на камни. Тяжело дыша, она добежала до коридора, ведущего в их комнаты, откинула волосы и оглянулась назад. Люди в замешательстве смотрели ей вслед.
Почти против воли она прищурилась и Запомнила. Подняла альбом, скользкими пальцами схватила карандаш и быстро набросала толпу, наводнившую пещеру. Мимолетные впечатления. Мужчины — прямые линии, женщины — изогнутые, стены из гладкого камня, ковровый пол, круги света от сфер, висящих на стенах.
И пять фигур с головами-символами, одетых в черное, в слишком прямых одеждах и плащах. У каждой — свой символ, изогнутый и незнакомый, висящий над торсом, лишенным шеи. Невидимые создания пробирались сквозь толпу. Как хищники. Сосредоточившись на Шаллан.
Они существуют только в моем воображении, попыталась убедить себя девушка. Я переволновалась, слишком многое на меня свалилось.
Быть может, это символы ее вины? Знаки того, что она предала Джаснах и солгала Кабзалу? Всего того, что она натворила перед возвращением в Джа Кевед?
Она попыталась замереть, не двигаться, но пальцы не хотели успокаиваться. Она прищурилась и начала рисовать на новом листе. Закончила дрожащей рукой и посмотрела. Фигуры никуда не делись — угловатые страшные не-головы висели там, где должны были быть лица.
Логика подсказывала, что она слишком резко реагирует, но теперь она не могла не верить себе. Они были реальны. И шли за ней.
Она метнулась прочь, удивив нескольких слуг, которые подошли с предложением о помощи. Она побежала, скользя по коврам, и, наконец, добралась до апартаментов Джаснах. С альбомом под мышкой Шаллан трясущимися пальцами открыла замок, влетела внутрь и захлопнула за собой дверь. Повернув ключ, она бросилась в свою комнату. Она закрыла и ее, потом повернулась, отступая. Комнату освещал большой хрустальный кубок с тремя бриллиантовыми марками, стоявший на ночном столике.
