Но первое октября, мало того что оно было воскресеньем (на которое в последнее время лишь немногие обращали внимание), по календарю, принятому в клане, оно являлось еще и днем осеннего равноденствия, то есть астрономическим праздником, означавшим окончание уборки урожая, завершения заготовки запасов, а также подведения итогов по основным летним делам. Короче, рабочий день был намечен сокращенным — только до обеда, а после него должен был состояться очередной праздник с торжественным обедом, плясками, проводами садящегося за горизонт солнца и прочими тому подобными языческими мистериями.
И вот тут, как снег на голову, на клан через трещину в мироздании внезапно сваливаются четверо незнакомцев: парень и три девушки. Причем они совсем не местные, а из далекого-далекого, и, казалось, совсем забытого будущего, и среди аутентичных для этой местности французов, которые по-русски ни в зуб ногой, имеются две весьма очаровательные — одна постарше, другая помладше — русские француженки, происходящие от эмигрантов еще первой послереволюционной волны. Говорят они, конечно, с ужасным акцентом на архаичном, сохранившем дореволюционные особенности, языке — но это были свои, родные, русские, к нежданному появлению которых вожди клана отнеслись как к настоящему подарку Всевышнего, а когда выяснилось, что одна из девушек (та что постарше, по имени Ольга Слепцова) — почти что самый настоящий педагог, собиравшийся практиковать преподавание точных дисциплин, то восторгу Сергея Петровича и Андрея Викторовича не было предела.
Пару минут спустя, когда выяснилось, что примерно 'вон в том направлении', если идти 'вот так', 'вот так' и 'вот так', стоит подбитый столкновением с сосной туристический автобус (где этих наших современников-французов девятнадцать голов живых и еще один труп водителя, который и завез их в эти палестины), то вожди сперва выпали в осадок, а потом, несмотря на то, что до восхода Солнца оставалось еще часа два, принялись лихорадочно готовиться к спасательной операции.
Первым делом Марина Витальевна осмотрела ноги девушки по имени Патрисия, которую на руках принес ее парень, и растерла их медвежьим жиром; а Ляля, добрая душа, пожертвовала ей пару своих теплых носков. Покачав головой — это надо же было отправляться в путешествие по осеннему лесу в туфлях-лодочках — Марина Витальевна подняла своих помощниц и отправила их в столовую разогреть в маленьком казане оставшуюся с ужина картошку с тушеной свининой, чтобы накормить гостей.
Тем временем общежитие полностью превратилось в филиал самого настоящего дурдома, потому что все его обитатели, включая самых маленьких, оказались разбужены поднявшейся суетой, и в прихожей, куда привели гостей отдохнуть на скамьях и погреться перед очагом, стало тесно, как в метро час пик, а в глазах зарябило от полуголых Ланей и полуафриканок всех возрастов — от Фэры и Алохэ-Анны до всех восьми 'супруг' Антона-младшего, которые тоже выбрались из своего закутка посмотреть — что же тут происходит?
Петрович, который сходил в свою комнату для того чтобы полностью одеться, попытался разогнать по комнатам все этот птичий базар, но мало в этом преуспел. Базар разгоняться не желал. Пока он там старался, Марина Витальевна забрала в свою комнату Патрисию и свою третью тезку, сказав, что девочкам надо отдохнуть и что поесть им принесут прямо туда, после чего толпа в прихожей начала рассасываться сама собой и Сергей Петрович получил возможность спокойно переговорить с Ольгой Слепцовой и парнем, у которого оказалось совершенно эпическое имя Роланд. Разумеется, после того, как им обоим были вручены большие миски с дымящимся в них жарким. Еще две такие миски Нита унесла в свои комнаты для Патрисии и Марины-средней.
Там же и тогда же. Ольга Слепцова.
Это не дом, а прямо какой-то человеческий муравейник. Моя идея о том, что мы оказались где-то в Сибири, лопнула как мыльный пузырь, как только из двух дверей в жарко натопленную прихожую с очагом, в которой нас первоначально разместили, толпой полезли полуодетые девчонки в каких-то самодельных нарядах из кожи и шкур, больше похожих на бред дизайнера-минималиста. Причем были эти девчонки двух цветов кожи — чисто белого, с легким загаром и кофейно-коричневого, как некоторые наши мулатки. Причем кофейно-коричневые были очень коротко стрижены 'под мальчика', а белые могли похвастать темно— и светло-русыми длинными косами. Была там и парочка совсем молодых рыженьких красоток, явно близняшек, но они держались по-особому, как принцессы в толпе плебса. При этом вся эта компания говорила одновременно, по-русски и крайне плохо. У нас так по-французски разговаривают понаехавшие во Францию после свержения Каддафи ливийцы, а также жители тех африканских стран, которым это Каддафи мешал искать европейского счастья.
Потом появилась очень взрослая женщина лет сорока, одетая в ту же камуфлированную одежду, что и мужчины, и увела с собой Марин и Патрисию, сказав, что девочкам нужно отдохнуть, а в таком шуме это невозможно. Потом, несмотря на слишком ранний час, нам принесли поесть, и тут я поняла, что действительно попала к русским с их, то есть нашим, гипертрофированным гостеприимством. Порции жаркого с жирной свининой в грубых глиняных мисках были такие, что их хватило бы и для того, чтобы насмерть укормить двух здоровых мужиков, а не только одну интеллигентную девушку. Роланду, кстати, накидали в миску ничуть не меньше, чем мне, и еще две таких же миски отнесли Патрисии и Марин, хотя им, как и нам, хватило бы и одной такой миски на двоих.
Интересно, если они всегда так питаются, то почему все девицы и женщины, которых мы тут видели — пусть с виду и гладкие, но стройные, с хорошо развитыми талиями и подтянутыми животами? Или это были двойные порции исключительно для гостей? У меня лично трудности с поглощением этого блюда начали возникать, когда в миске еще оставалось примерно половина. Но не могу не признать, что все было очень вкусно, просто пальчики оближешь, просто для меня этого было слишком много и слишком жирно. Так и талию можно себе испортить.
Когда я уже стала не сколько есть, сколько сонно ковыряться в миске, мужчина, который назвался Сергеем Петровичем начал со мной откровенный разговор. По мере того как он с деталями и подробностями рассказывал мне свою историю, а я переводила ее для Роланда, мне становилась ужасающе ясна вся глубина той катастрофы, в которую мы вляпались. Да, мы живы, здоровы, нас не бросят в беде и найдут нам дело (в моем случае со временем даже по специальности), но путь домой для нас при этом отрезан так же надежно, как будто мы все тут умерли. Мои бедные папенька и маменька так никогда и не узнают, куда делась их беспутная дочь...
С другой стороны, мне все же будет тут неплохо, потому что я буду находиться среди русских, людей родных мне по крови и языку, а вот каково будет в этом обществе моим французским друзьям — тем же Патрисии и Роланду — которые очень любят свою Францию и хотят говорить по-французски... Но мои соотечественники уже создали единую языковую среду и стараются привить ее всему местному обществу, будучи уверены, что именно языке определяет структуру мышления — а следовательно, успешность или неуспешность той группы людей, которая считает этот язык родным. Следовательно, если мы исходим из того, что империя это высшая ступень общества, то России (причем неоднократно) уже удавалось подниматься на такую ступень, а Франция сорвалась в пропасть еще при первой попытке при Наполеоне Бонапарте. Следовательно — русский язык сильнее французского и должен быть привит местным, а не наоборот. Результаты этой работы уже хорошо видны. Когда я начинаю говорить по-русски, то аборигенки вполне меня понимают, а я понимаю их ответы. Должно быть, этот Сергей Петрович прирожденный педагог — достичь таких результатов всего за три месяца.
— Поймите, Ольга, — сказал мне Сергей Петрович, — мы тут не колонизаторы, не господа и не начальники, а всего лишь наставники и учителя. И политический строй у нас тут самый что ни на есть коммунизм, когда от каждого все берется по способностям, и выдается потом по возможностям из общего результата. Ни одна другая система в этих условиях работать просто не будет. Вот настанет день — и посмотрите на трудовой энтузиазм наших девочек, хотя человек каменного века в общем-то не склонен к каким-то сверхнормативным усилиям. Если бы нам приходилось принуждать их к труду, то мы не сделали бы вообще ничего — оттого, что у нас просто не осталось бы времени ни на что иное, кроме того, как на то, чтобы контролировать их работу. Добровольный труд на общее в том числе и собственное благо способен творить самые настоящие чудеса...
Он говорил мне все это, я слушала и не верила, ведь нам все это объясняли совершенно по-иному, в том числе и о том, что главным двигателем прогресса является частный интерес, а не общее благо, которое всего лишь является арифметической суммой этих самых частных интересов. Если тут царит такой вот ужасный коммунизм — то нам, французам, придется в этом лишенном излишеств обществе очень нелегко. В избытке тут, как я поняла, только изнурительный труд.
Правда, если верить этому Сергею Петровичу, у них в клане нет ни голода, ни холода — что само по себе очень неплохо... А ведь, по его словам, именно он финансировал всю эту экспедицию, и мог бы потребовать себе львиной доли. Например, как князь. Хотя иметь семь жен, — такие гаремы не у каждого князя... Одна русская из нашего времени и шесть местных — три светленьких и три темненьких. Как их там? Ляля, Фэра, Илин, Мани, Алохэ, Ваулэ, Оритэ... Стоят вокруг нас с вежливыми улыбками, а посмотришь внимательнее и сразу видно — дикарки. Даже эта Ляля, которая вроде бы моя соплеменница и современница. Любят они своего мужчину все вместе и каждая по отдельности.
Интересно, а куда это подевались их мужчины? Неужели пришельцы из нашего времени были так жестоки, что сразу в двух племенах просто убили подряд всех мужчин и мальчиков, которые были выше тележной чеки — для того чтобы взять себе побольше женщин в жены?
— Да, Ольга, — немного невпопад прервал мои размышления Сергей Петрович, — вы не думайте, мы такую уравнительную систему консервировать не собираемся. Просто она хорошо работает сейчас, когда надо совершить первоначальный рывок, и люди должны вложить в него все свои силы без остатка, иначе — гибель от голода и холода. Как будет дальше, я не знаю, но точно уверен, что то, что обеспечивает общее благополучие и создано опять же общими усилиями, должно и дальше оставаться в общей собственности, а то, что создано личными усилиями какого-то человека, должно оставаться в его личной собственности. Пока что у нас по факту имеется клан, то есть большая семья, отношения внутри которой не сводятся к товарно-денежной форме.
— Это понятно, — мотнула я головой, — так и должно быть. Как только вы достигнете точки насыщения и удовлетворите все первоочередные повседневные потребности, то у вас появятся излишки, которые начнут разъедать ваше общество всеобщей справедливости — и тогда качество всего бесплатного и общественного — хоть работ, хоть полученной за них еды — начнет неизменно ухудшаться, а качество платного и частного неизменно будет оставаться очень высоким, потому что человек будет стараться за свое личное вознаграждение.
— Ладно, Ольга, — улыбнулся мне Сергей Петрович, — излишки это не самое большое зло. До их появления еще надо дожить. Кроме то, эти излишки (неважно чего) ведь можно не раздавать по рукам и не хранить в подвале, а вкладывать в будущее клана, увеличивая его мощь и численность.
— Хм, а как вы собираетесь увеличить численность своего клана — уж не тем ли самым способом, каким вы добыли себе жен? — вырвалось у меня то, что давно вертелось на языке, и я тут же об этом пожалела. Впервые в своей жизни вижу, чтобы у людей шерсть на загривке вставала дыбом, как у разъяренных собак. У меня даже душа ушла в пятки. Именно в этот момент я окончательно поверила в Каменный век. Современные эмансипированные женщины вести себя так просто не смогут. Впрочем, сам Сергей Петрович остался со мной вполне спокойным и дружелюбным, и я надеялась, что он простит мою возможную бестактность.
— Ольга, — ровным и спокойным тоном произнес он, — поясните пожалуйста, что вы имели ввиду? Можете при этом не стесняться в словах, потому что человек вы в нашем обществе новый, и многого еще о нашей жизни не знаете.
— Я подумала, — несколько испуганно произнесла я, — что вы убили отцов, мужей и братьев этих женщин — только для того, чтобы обеспечить себя как можно большими гаремами. Интересно, семь жен — это предел, или можно еще больше?
Сергей Петрович покачал головой и посмотрел на своих жен. Какие же они все разные и в то же время в чем-то одинаковые. Наверное, это отпечаток времени и еще какого-то чувства, чего-то вроде сытости и удовлетворенности, когда замужняя женщина довольна и своим мужем, и своей жизнью, и всем, что ее окружает. Но это же невероятно — при таком браке связи между женщинами должны быть гораздо сильнее, чем их связи с их мужчиной, иначе семья окажется разорванной на части обычными женскими сварами.
— Вы, Ольга, одновременно и попали прямо в точку, одновременно и ошибаетесь, — наконец сказал Сергей Петрович, повергнув меня поначалу в некоторый ступор, — дело в том, что мужчины клана Лани были убиты совсем не нами, а мужчинами племени Тюленя, желавших употребить клан Лани в пищу. Так уж получилось, что нескольким женщинам Ланей, и среди них моей будущей второй жене удалось ускользнуть и побежать куда глаза глядят. Они бежали, бежали, бежали (а бегать в этом времени умеют) и прибежали прямо на нашу стоянку, предупредив нас тем самым об опасности.
— Да, — яростно жестикулируя сказала высокая пышногрудая светловолосая красотка, которую все называли Фэра, — мы бежать и падать, бежать и падать. Враг гнаться за мы и не догнать. Когда мы прибежать, Петрович делать пах, пах, пах, пах. Игоревич делать пах, пах, пах, пах. Викторович делать вжик, вжик, вжик, и враг быть весь мертвый. Потом Петрович и Игоревич идти наш старый стоянка, убить остальной враг, освободить женщина Лань и наказать женщина-враг. Теперь женщина-враг нам не враг, а друг. Как это правильно сказать — сестра, вот.
— Да, — сказал Сергей Петрович, — мы частью перестреляли, частью зарубили тех людоедов, которые гнались за сбежавшими женщинами Ланей, потом сели на машину и отправились с ответным визитом на их стоянку, где и закончили свою операцию по принуждению к миру, аннулировав людоедов под корень. Женщины в том племени сами были в подчиненном положении и в голодное время тоже шли в пищу, отчего сразу сдались на нашу милость. Поэтому было принято решение попробовать очистить их от скверны греха людоедства, которое впоследствии полностью оправдалось. Подробности, извините, рассказывать не буду, потому что для них это слишком личное дело. Если хотите — спросите у них об этом сами.
— Мы страдать, мы мучиться, мы бояться, мы умереть, — сказала смуглая красотка по имени Алохэ-Анна, чиркнув себя пальцем по горлу, — потом мы родиться снова и жить как совсем другой человек... Мы говорить новый язык, думать новый мысли, любить новый мужчина. Очень хорошо любить мужчина, очень, очень хорошо.
