Юноша стоял у входа в тхерем, позабыв, зачем шел и даже не заметил, что дал старухам повод закудахтать еще пуще прежнего: гневно сверкая глазами, они следили за ним.
Когда девушки подошли поближе, до Чаа"схе долетели обрывки фраз из их разговора: они смеялись над каким-то Пэ-эгом.
— Такой смешной: ходит как медведь, переваливается, — говорила одна из товарок Кэлтэ, раздувая щеки, должны быть в подражание тому, как это делал Пэ-эг, ставший мишенью для их насмешек.
— Да-да, — вторила ей другая: — ноги кривые и живот большой!
— Зато, как охочь до девушек! — отозвалась Кэлтэ, после чего все разом засмеялись.
Чаа"схе чуть отступил: какое-то новое, незнакомое чувство засвербило в груди: кто такой этот Пэ-эг? Что ему нужно?
— Ага, — продолжала говорить первая. — Таскается за всеми, но больше всего ему приглянулась ты, — сказала она, теребя Кэлтэ за рукав. — Смотри, пришлет к твоему тхе-хте пата-элтэ, вот тогда посмеемся.
Чаа"схе вздрогнул.
Так вот оно что! Этот Пэ-эг решил опередить его. Уже в открытую пристает к Кэлтэ. Чаа"схе от негодования закусил губу и сжал пальцы правой руки в кулак "Ну, берегись, Пэ-эг! Ради такой девушки можно и помахать палицами!"
Девушки поравнялись с ним и он пожалел, что услышал их разговор и не сумел придать своему лицу невозмутимое выражение: успел только кулак спрятать за спину.
— Чаа"схе, Чаа"схе, — зашептали Кэлтэ на ухо девушки. Дочь Джья-сы на мгновение вспыхнула. Но лишь на мгновение. Она быстро справилась с собой и на губах её вновь заиграла усмешка. Потянув подруг, она замедлила шаги.
— А, Чаа"схе из рода Пыин-ва! — громко сказала она, глядя куда-то сквозь него. — Хвала и честь тебе!
Юноша дрожащими губами пробурчал что-то наподобие приветствия. Девушки, заметив его смущение засмеялись сильнее прежнего. И вновь обида ужалила Чаа"схе в самое сердце. Хотел сразу уйти, но почему-то не смог, замешкался, туповато улыбнулся.
— Почтишь ли ты своим присутствием наше торжество? — продолжала издеваться Кэлтэ. — Или старый па-тхе приготовил для тебя кое-что поинтереснее, навроде того, чтобы почистить и починить прохудившееся чи, или сварить угощение для его гостей? Да, — она скривила губки и печально закивала головой, — у него ведь нет жены: некому за ним приглядеть. Вот и оставил себе Чаа"схе, заместо неё: пускай смотрит за тхеремом, починяет одежду и выбивает жуков из тряпья.
Подружки, прикрывая ладонями рот, закатились раскатистым звонким смехом: точно внезапно народившийся ручеек запрыгал, загремел по камням. Юноша угрюмо сдвинул брови, втянул голову в плечи. Да, уж лучше ему сегодня было не встречаться с Кэлтэ! Это ж надо! Издеваются воткрытую, на глазах у людей. Он с неудовольствием отметил, что вокруг уже начали собираться любопытные зеваки, предвкушая забавное зрелище: интересно, что сделает этот Пыин-ва? Чаа"схе тупо смотрел на развеселившихся девушек и нервно поигрывал бровями.
— Ой, смотрите какой он робкий, этот Чаа"схе из рода Пыин-ва? — заголосила одна из товарок. В стороне раздался сдавленный смешок, перешедший во влажный всхлип.
Чаа"схе побагровел от гнева. Ишь, чего удумали: потешаться над ним прилюдно! Рука сама — собой собралась в кулак.
— Ох! — Кэлтэ игриво всплеснула руками. — Да он, похоже, сейчас бить нас будет. Пойдемте скорее отсюда. Чаа"схе только бы с девушками воевать... А вот Пэ-эг...
Все вместе подружки снова засмеялись.
Тут за их спинами произошла какая-то возня. Чаа"схе поднял глаза и рука его расслабилась: сквозь собравшуюся уже немалую толпу, бесцеремонно проталкиваясь локтями, продвигался Котла Вей"нья. Девушки тут же приутихли, потянулись бочком за тхерем.
— Ух, баловницы, — улыбаясь, сказал старый жрец. Кэлтэ и её подруги заулыбались. — Ну, как, все готово? — обратился он к Чаа"схе, перебирающему в руках бубен.
— Осталось просушить.
— Поторопись! — жрец указующе поднял палец к небу. — Скоро начнется Праздник.
Чаа"схе наклонил голову и шагнул в тхерем. Чуть помедлив у входа, провожая глазами удаляющихся насмешниц, Котла Вей"нья рассеяно покрутил жидкий седой ус и, улыбнувшись чему-то, последовал за юношей, уже присевшим подле присыпанного золой очага.
...Неистово рокотали бубны и деревянные барабаны, к рвущему небо гулу которых примешивались писклявые подвывания свирелей. Многоголосое пение и топот множества ног сотрясали, казалось, и лес, и глубокие темные воды озера, плескавшиеся об окатанные глыбы, и даже громадные твердыни Северных гор. Бесновались люди в стремительном и неудержимом танце, обращенном к Творцу сущего, Вседержателю Ге-тхе и духам, что помогают человеку или же чинят препятствия и козни: ко всем взывали Сау-кья, всех чтили, обо всех вспоминали, как и полагается по священным заветам предков — кэрхи.
Кто-то, будто раненый зверь, надрывно взревел; за стойбищем залаяла всполошившаяся собака. Бубен стих. А затем, уже медленно, вновь заговорил. Барабаны начали умолкать: теперь их было уже едва слышно. Поющие понизили голоса, стали монотонно подвывать, хлопая себя по коленкам. Затем ударили колотушки: точно посыпался с сухим шумом мелкий щебень со скалы; сильнее ударил бубен, еще и еще раз. Загрохотали остальные. Часто-часто зашлись вновь барабаны; снова окрепли голоса. И вновь над озером покатились раскаты, отражаясь эхом в далеких ущельях. Вой голосов крепчал: вот он уже достиг своего пика, превратился в высокий, ледянящий душу визг. Воздух точно сломался.
И разом все смокло: и люди, и барабаны и бубен.
Только поодаль заливалась испуганным лаем несмышленая молодая сука, торопливо, поджав облезлый серый хвост, поспешая к темному кедрачу.
Но тишина была недолгой. Сначала первым тяжелым вздохом ухнул одинокий жреческий бубен, ему подшептали барабаны, с присвистом загудели деревянные дудки. Набравшись сил, люди вновь затянули священную песню. Сильней загремели барабаны, покатились громовые раскаты бубнов, зазвенели неистовые трещетки. Ударили, в такт мелодии, неутомимые ноги плясунов.
Шум и гвалт разрастались, заполняя собой все окружающее, становились почти осязаемыми, захватывающими и сотрясающими все существо. Даже мурашки по спине бегали, и у корней волос пролетал холодок. Чудилось, будто кто-то все время находится где-то рядом, почти касается плеча.
Чаа"схе заворочался. Зад засаднило: отсидел. Подобрал ноги и оторвался от засаленных жердей тхерема, на которые опирался. Передернул плечами, оглянулся по сторонам, осенил воздух отводящим злые чары знамением. Наверное, уж все духи явились на зов Сау-кья и блуждают, невидимые по стойбищу; тут надо глядеть в оба. Шум опять начал затихать. Чаа"схе прислушался: вот звучит бубен Котла Вей"нья, точно — сам же пробовал его после просушки. Юноша улыбнулся: хоть он и не присутствовал на обряде, но все же приложил свою руку к тому, чтобы он состоялся. Пускай Кэлтэ и её наглые подружки судачат, о чем угодно: он гордится тем, что помогает старику. И нет в этом ничего зазорного и постыдного. А говорят они так со злости или, быть может, от зависти, а может еще почему-то. Возможно, потому, что он здесь чужой. Главное не это, перетерпеть все можно. Ведь пришел-то он не просто так себя показать, за другим шел. Того и добился. А Кэлтэ... Кэлтэ, возможно не для него. Рассуждая так, он все еще чувствовал жгучую обиду на девушку за её унизительные издевки, злился, но в то же время и переживал, что чем-то не угодил ей, раз она так себя повела: скорее всего, думал он, виной всему явилась его чрезмерная робость, которую он испытывал в присутствии женщин. А вот Пэ-эг, о котором говорили девушки, наверное, не знает стеснения, от того и удачлив. Неужели, Кэлтэ он нравится, этот Пэ-эг?
Он посмотрел на голубое небо, по которому неторопливо проплывало белое облачко тумана, поднявшегося с озера, и печально вздохнул. Скучно. И что не пошел на Праздник, когда старик звал? Зачем заупрямился? Котла Вей"нья развел руками, да и ушел один в Священный Белый тхерем, где должен был вместе с другими жрецами подготовиться к обряду. Все из-за этой Кэлтэ! Из-за неё и не пошел: народу много, еще начнет позорить при всех. Так и не пошел, а теперь жалел. Сейчас идти не хотел: раз решил не ходить, значит так и надлежит. Вообще-то, присутствовать на обряде он имел право, так как жрец сам его приглашал, но мог и отказаться, не боясь нанести обиду Сау-кья: это их праздник и духов они задабривают тоже своих.
По земле проплыла тень. Чаа"схе поднял глаза и увидел ворона, парящего на высоте деревьев, приветливо помахал рукой. Ворон ответил криком, который, правда, едва долетел до ушей Чаа"схе, еле пробившись сквозь какофонию звуков, несущихся от центральной площадки тхе-ле. Сейчас вся жизнь большого стойбища переместилась туда, а тесно сбившиеся тхеремы, крытые посеревшими продубленными ветрами и непогодой шкурами, выглядели уныло и неопрятным видом своим напоминали о том, что все человеческое в этом мире недолговечно и суетно. Вечное там — на центральной площадке, где происходит священнодействие. Там люди хоть ненадолго могут соприкоснуться с незыблемым и неизменным Миром духов.
В отдалении, между тхеремами, мелькнуло несколько пышно радостных людей: на шапках покачивались закрепленные шнурками вороновы и коршуновы перья. Чаа"схе попытался их разглядеть, но они проворно свернули и вошли в одну из хижин. Юноша снова осел, опустив плечи. Он ждал жреца. Если люди потянулись от площадки у Белого тхерема, значит священный танец — первое действо осеннего праздника — подошел к концу. Действительно: голоса смолкли; теперь только громко стучал бубен; барабаны и свирели так же на время угомонились. Значит, сейчас должен воротиться па-тхе: перед полуднем, облачаясь в торжественное одеяние, он говорил Чаа"схе, что, проведя камлание и танец умилоствования духов, он ненадолго придет в хижину, чтобы передохнуть: нелегко давалось старику общение с потусторонними силами — много собственных сил отнимало. Покуда, моложе был — оно все ничего, но с годами начал уставать от камлания и, непременно, свершив его, отправлялся на покой. Так что, не только жрец питается силой почерпнутой из Мира Духов, но и эти самые духи сосут из него живительные соки. Такое, как припоминал юноша, нередко случалось и с Мана-кья.
Чаа"схе ждал и старался увидеть хоть что-нибудь между теснившимися одна к другой хижин. Вот прошли две женщины: размахивая руками, они о чем-то оживленно разговаривали и смеялись. А вон, в окружении мужчин, чинно ступая по умятой влажной земле, прошел один из жрецов: длинные косы его покачиваются, бьются о худые плечи, но идет он гордо вскинув голову, ни на кого не глядя. А старика все не видно.
Завидев быстро идущих в его сторону Таа-чи и Кэлтэ, Чаа"схе незаметно поднялся и прокрался в тхерем. Не хотелось ему попадаться на глаза дочери Джья-сы еще раз. Спрятавшись за тонкой стенкой, он решил переждать здесь, пока они снова уйдут. Сейчас все люди расходятся по тхеремам, чтобы забрать приготовленное заранее угощение и снести его к Белому тхерему, где все уже подготовлено для всеобщего пиршества: он видел, как к небу потянулись густые дымы разведенных костров, на которых будут жарить мясо и рыбу. Кэлтэ и Таа-чи, зайдя в свою хижину, громко разговаривали: говорили что-то о празднике. Голос Кэлтэ был мягок и весел — совсем не то, что утром, когда с губ её срывались злые насмешки. И от звуков её голоса, ласкавших его слух, сердце Чаа"схе снова оттаяло.
Снаружи раздалось спертое покашливание и звук шаркающих по траве шагов. Потом на порог легла тень. Юноша шагнул навстречу человеку и уткнулся в потное, покрасневшее усталое лицо старого жреца. Тот вымученно улыбнулся и отступил назад. Чаа"схе вышел из хижины и, ловя взгляд Котла вей"нья, остановился рядом. Старик, шумно переводя дыхание, отдуваясь и сплевывая густую белую слюну, устремил свой потухший взор на темнеющие за прогалиной кедры; он едва держался на ногах. Не глядя сунул в руки Чаа"схе бубен, потер рука об руку, пошамкал ртом. Плечи старика мелко вздрагивали. Юноша осторожно облокотил бубен на стенку палатки и замер, выжидая, что станет делать жрец. А тот застыл, точно оборотясь в деревянный идол и, казалось, совсем отрешился от окружающей действительности, будто какая-то часть его застряла где-то в Хаосе таинственного и необъяснимого Мира Духов.
Чаа"схе нетерпеливо переступил. Хотел было потихоньку потормошить жреца, но тот внезапно встряхнулся как выбравшийся из пыльной норы бурундук и, прогнав оцепенение, живо повернулся к нему лицом. Глаза старика, которые только что были застланы мутной поволокой, теперь сверкали привычной живостью и ясностью сознания. Лукаво сдвинув унизанную перьями шапочку на затылок, он улыбнулся.
— Хороший был танец, — проговорил жрец негромко. — Духи услышали наши молитвы. — Он убедительно кивнул головой и слегка потянулся; захрустели, словно кряжистые ветки на ветру, старые кости. — Теперь будем есть во славу Ге-тхе: вот уж попируем! — он слизнул выступившую в уголках рта слюну. — Только сначала отдохнуть бы немного, самую малость.
Чаа"схе пропустил его в хижину. Старик остановился над ложем, снял шапку, которую юноша тут же подхватил и привесил на сучок, торчащий на жердине. Жрец начал стягивать через голову нарядное одеяние, гремящее навешанными на него бляшками и фигурками.
— Ну вот. Ты растолкай меня, когда позовут. Таа-чи должна пригласить.
Чаа"схе хмыкнул в ответ. Старик захотел сесть, но ослабевшие ноги подкосились. Юноша, стоявший тут же, едва успел подхватить его под руки и помог улечься. Жрец заохал, заворочался, пытаясь забраться под дырявую шкуру, засучил ногами, от чего стал похож на малое дитя, возящееся в колыбельке. Чаа"схе помог ему, подоткнул одеяло под спину. Старик тихо, слабым уже голосом поблагодарил его и, повернувшись к стенке, сразу же засопел.
Молодой Пыин-ва развел небольшой костерок, опустил задранный кверху покров тхерема, осмотрел все ли в порядке и выбрался на свежий воздух. На вешалах прохаживался Шаспу, а от леса бежала собака жреца. Юноша улыбнулся ворону и погладил доверчиво подставленную ему голову Со.
На тхереме Джья-сы затрепетал полог и из хижины вышли Таа-чи и Кэлтэ. Обе уставились на Чаа"схе, он на них. Женщина заулыбалась, спросила подошедшего юношу как чувствует себя Котла Вей"нья.
— Вот всегда так: как повидает духов — так плохо ему. Куда ему уже, ведь не молод. Пора бы угомониться, — сказала она, неодобрительно нахмурившись. Затем просветлела. — Приходите на пир. Скоро уж готово будет. Я пришлю Часэя.
Она подбросила в руках мешок, набитый до отказа шуршащей чешуей вяленой рыбой и направилась туда, откуда подымались большие столбы седого дыма. Кэлтэ подзадержалась, сделав вид, будто поправляет юбку, уронила перетянутый полоской кожи бурдюк, нагнулась чтобы поднять его, но Чаа"схе опередил это её движение.
— Держи, — сказал он, подымая хлюпающий мешок и пихая его в руки Кэлтэ. Он не смотрел на неё, боясь навлечь на себя её злые шутки еще и теперь. Но девушка опять удивила его. Внезапно подавшись вперед, задев грудью его плечо, привстала на цыпочки и, приникнув к самому его уху, прошептала, опасливо кося глазом по сторонам (как бы никто не увидел):
