И тотчас же Эмрал ощутила проникновение в тело некоей сущности; та заворочалась, оказавшись в неподходящей плоти. Взглянув на лорда Драконуса, она испытала внезапный прилив несогласных эмоций: радость Матери Тьмы при новой встрече с любовником, и облегчение — и, глубже всего, трепет. Эмрал старалась отдаться богине полностью, чтобы Мать смогла говорить ее устами, но что-то мешало усилиям. Она лишь ощутила желание Матери Тьмы приветствовать Драконуса, будто тяжелый грубый кулак стучался в запертую дверь — но дверь осталась закрытой, хотя богиня толкала с одной стороны, а Эмрал тянула с другой. Попытки провалились, и Матери Тьме удавалось лишь видеть своего сожителя.
Он успел сбросить плащ, в сложенных ладонях было что-то, хранимое бережно, словно чудный цветок... но Эмрал — и Мать Тьма — могли видеть только какой-то кусок лесной подстилки, примятый пласт земли. Драконус взглянул в глаза Эмрал и заговорил: — Любимая, этим даром я предлагаю освятить Цитадель, сделав ее настоящим храмом. Ты приняла Ночь, но овладела лишь скромной частицей ее власти. — Он запнулся. — Здесь, в каменных стенах, под каменным полом ведут войну разные силы. Похоже, я вернулся очень вовремя. Мой дар изгонит всякое сопротивление. Я даю тебе и всем Детям Ночи этот Терондай.
Сказав так, он позволил предмету выскользнуть из рук.
Он упал мягко, словно сложенный пергамент, и еще миг недвижно лежал на плитах. А потом начал разворачиваться, покрывая поверхности углами, и были углы чернее оникса. Казалось, образующийся рисунок впитывается в мрамор, навеки пятная его.
Эмрал ощутила внутри растущий ужас, исходивший от Матери Тьмы.
Рисунок продолжал разворачиваться, заполняя весь пол. У него было двадцать восемь рук, похожих на острия звезды. В центре многогранный круг. Драконус стоял внутри него. На лице читалась гордость, но и какая-то ранимость. — Любимая, — сказал он, — из земель Азатенаев вернулся я к тебе по Дороге Ночи. Я скакал сквозь царство мрака. — Он указал на рисунок, заполонивший весь зал. — Больше не нужно тянуться, любимая. Я принес Ночь сюда и вновь предлагаю тебе совершенство ее объятий. Этот дар рожден любовью. Чем же еще можем мы освящать?
Эмрал еще чувствовала богиню: существо, съежившееся от страха.
— Любимая, — говорил Драконус, — я даю тебе Врата Куральд Галайна.
Рисунок вспыхнул огнем. Расцвела темнота.
И богиня сбежала.
В Палате Ночи Гриззин Фарл стоял перед Матерью Тьмой, видя, как та становится все более невещественной. Раскрывшись, сверток Ночи быстро окружал Цитадель, выливаясь из Терондая, подобно черной плесени заполняя комнату за комнатой. Он поглощал свет ламп, свечей и фонарей. Крал яркость факелов и углей в очагах.
Он ощутил, как темнота вылилась за стены Цитадели, потопом обрушившись во двор. Когда же она поплыла по речной глади, Гриззин моргнул — вода затрепетала, в разуме раздался жалобный вой речного бога — тьма прорвала барьер и ринулась в глубины. Вопль стал смертным стоном и пропал. А река текла в Ночи.
Мрак торопился распространиться по всему Харкенасу.
— Ты удивлялась моему присутствию, — сказал он богине на троне. — Гадала о моей роли. Я не должен был дать тебе заговорить. Тишина нуждалась в... защите. Прости меня. — Он протянул к ней руку. — Ты оправишься. Найдешь силы, чтобы противостоять зову. Сила придет от поклонения и от любви. Но прежде всего от равновесия, ожидающего всех нас. Увы, достижение равновесия — так давно ожидаемого — будет трудным.
— Какого равновесия? — спросила она голосом, охрипшим от воплей протеста и беспомощных стонов. Но любовник уже сделал все, что хотел.
— Все силы находят противовесы, Мать Тьма. Это напряжение и поддерживает ткань сущего. Даже Бездна держится и существует в ответ на что-то. На нас. В ответ мне, тебе, всем разумным созданиям этого и всех иных миров. Говорю ли я о богах, их господстве над низшими тварями? Вовсе нет. Эта иерархия мало что значит. Всем нам суждено стоять по одну сторону Бездны, изо всех сил создавая слова и мечты, желая и дерзая. Боги превосходят прочих лишь смелостью своих споров.
— Речной бог убит. — Она закрыла лицо руками.
— Проигран спор, — согласился Гриззин Фарл. — И да, я тоже скорблю.
Она пробормотала из-за ладоней: — Что будет с отрицателями?
— Не могу сказать, Мать. Возможно, будут бродить по берегу в вечном томлении о потерянном мире.
Мать Тьма явственно содрогнулась, не спеша опустила руки. Ладони вцепились в покрытые изящной резьбой подлокотники трона. Богиня глубоко вздохнула. — И теперь?
— Лорд Драконус принес тебе свой дар, свою власть. Он первым из Азатенаев сделал это лишь ради обитателей своего домена. — Гриззин Фарл запнулся. — Не знал, что твои дети не знали истинной природы Консорта.
Глаза ее стали строгими. — У матерей свои секреты.
Не сразу он кивнул. — Не кори Драконуса. Все случилось по вине другого Азатеная. — Он покачал головой. — Прости, я лукавлю. Все мы приложили руки. Та, что зовется вами Т'рисс, ушедшая в море Витр и пришедшая назад. Мои дети... Но главное принадлежит К'рулу, ответившему на поклонение щедростью. Он, осаждаемый писанными кровью молитвами, дал ответ. Но отдал свою силу не только поклонникам. Отдал свободно и всем. Так родилось новое волшебство, Мать Тьма. Оно дало имена и аспекты противостоящим силам. Дало им влияние, собственные королевства. Нас ждет буря, Мать Тьма. Чтобы спасти тебя... спасти детей, тебе поклоняющихся, Драконус сделал нечто необходимое. Врата Куральд Галайна отныне твои, и ты господствуешь над Ночью.
— А любовник просто отошел в сторону? — В вопросе прозвучал яд.
— Дарение — опасное дело, Мать Тьма. Уверен, не один я его отговаривал. Утихомирь ярость сердца, прошу. Он сделал всё из-за любви.
— Как и К'рул, верно?
Гриззин Фарл кивнул.
— И чего это ему стоило, Азатенай?
— История еще не завершена, Мать.
— И кровь еще течет.
Гриззин вздрогнул, потом вздохнул: — Весьма верное описание.
— Он идет ко мне. Останешься свидетелем нашего воссоединения?
— Мать Тьма, боюсь, защищать здесь более нечего.
Она небрежно взмахнула рукой, отпуская гостя. Гриззин Фарл поклонился и вышел из Палаты Ночи.
И замер снаружи. "Забыл ее предупредить... Родились один врата — родятся и другие".
Лошади тяжко хрипели от ядовитого воздуха. Спиннок Дюрав и его командир скакали к берегу моря Витр. Они услышали громовые содрогания, словно рвался сам воздух, торопливо оседлали коней в лагере далеко от валунов берега и поехали выяснять причину ужасного шума.
Уже три дня Спиннок и остальные члены отряда исследовали берег, находя десятки мертвых и умирающих чудищ. Нет и двух одинаковых. Если они выросли в Витре, то питались дурным молоком и море, ставшее им домом, сулило лишь яростный голод. Твари выползали из серебристых вод истерзанные, окровавленные, кости наружу, шкуры порваны страшным давлением. И все же умирали они долго.
Ужасы родов тяготили хранителей. Никакого смысла в безнадежном вторжении; демоны, хотя агрессивные, вызывали лишь жалость своими предсмертными муками. Как заметил вчера Калат Хастейн, любое существо, зверь или большее, здесь обречено лишь на судороги агонии.
Они научились соблюдать изрядную дистанцию, ведь рассказ Финарры Стоун подтвердился уже не раз: твари, ставшие почти целиком обглоданными скелетами, как-то находили в себе силы дергаться и тянуть лапы, выбираясь из Витра.
Ужас навис над хранителями, даже Спиннок ощутил, как слабеют все привычные удовольствия жизни. Каждое утро он просыпался нервным, ощущая беспомощность и страшась нового пути по берегу.
Очередной гром всколыхнул кислотный воздух. Они выехали из-за последнего валуна и смогли увидеть источник шума.
Стена огня повисла над морем Витр — словно родилось новое солнце. Но не такое яркое, чтобы ослепить. Казалось, пламя вырывается из середины полосами и языками, расплавленным золотом разлетаясь от вертящегося колеса. Огни гасли, словно искры, ни один не долетел до серебряной поверхности моря.
Излучение не смещалось, вися высоко в небе, и трудно было определить его размеры, хотя отражение казалось огромным.
Отряд остановился на берегу. Лошади дрожали. Глянув влево и вправо, Спиннок ощутил всю наглость обмана, будто он и товарищи-хранители — что все Тисте Куральд Галайна и сама Мать Тьма — могут как-то противостоять подобным силам природы.
Им овладело внезапное прозрение: море никогда не будет покорено. Будет расти дальше, пожирая землю, как этих чудовищ, и отравлять воздух, крадя жизнь у всех, кого коснется. Магия не поможет, а воля без подкрепления слишком слаба...
— Там что-то виднеется! — закричал один из хранителей.
Спиннок вгляделся в яркое видение.
Воздух снова затрещал с силой, заставившей заплясать коней. Мужчины и женщины выпадали из седел. Спиннок, сумевший усидеть, пытался вернуть себе равновесие. Поток теплого воздуха коснулся его, хлестнул по глади Витра, стерев наконец отражение гневного солнца. Мощь исходящего из эманации порыва покрыла море волнами.
Кажется, Спиннок первым понял смысл происходящего. — Надо бежать! — закричал он. — Командир! Надо отступить!
Он увидел, что и Калат Хастейн усидел на коне; командующий повернул к нему голову и тоже крикнул: — Отступайте! Скорее!
Лошади без седоков уже ускакали от вероятного нападения. Пешие хранители садились в седла к товарищам. Морские звери дергались в ужасе, зашевелился даже песок берега.
Раздался третий взрыв.
Спинок оглянулся.
"Бездна меня побери. Бездна нас всех..!"
Драконы вылетали из эманации, простерев крылья, молотя хвостами воздух. Один за другим, Элайнты выпадали и вздымались выше, будто птицы из клетки. Сквозь свист ветра едва доносились их резкие крики.
Череда монументальных валов неслась к берегу.
Калату Хастейну уже не было нужды выкрикивать команды. Отряд бешено скакал от моря, торопясь отступить. Даже валуны не казались надежной защитой от катастрофы.
Углубившись в путаницу трещин и расщелин, Спиннок позволил коню самому искать путь. Тяжкая тень пронеслась сверху, он поднял глаза, увидев брюхо и просвечивающие крылья летящего дракона. Шея Элайнта искривилась, голова висела почти горизонтально; Спиннок увидел, как сверкнули глаза, заметив его. Потом клиновидная голова отклонилась — зверь рассматривал других всадников, уже миновавших россыпь валунов и мчавшихся к черным травам Манящей судьбы.
Раскрылись и снова поджались драконьи когти.
И через миг, дико забив крыльями, тварь ринулась в небо. Один из драконов-спутников подлетел ближе но, едва щелкнули челюсти, отлетел подальше.
Рядом проскакал всадник — сержант Беред. Метнул Спинноку взгляд выкаченных глаз. — Девять!
— Чего?
— Их девять! А потом закрылось!
Спиннок обернулся, но конь уже влетел в высокую траву, устремившись по протоптанной тропе. Длинные стебли острыми как бритва листьями ударили по лицу, плечам; Спинноку пришлось опустить забрало и опустить голову. Скакун галопом мчался по равнине.
Почва содрогнулась от череды взрывов, ветер стал вдвое сильнее. Трава по сторонам почти легла.
Оглянувшись, он понял, что первая и самая высокая волна ударилась о валуны, разбросав многие будто мелкую гальку.
Серебристые валы пронеслись по открытой земле и коснулись края трав.
Вспышка озарила и ослепила его. Послышались крики и вопли, и конь его упал — Спиннок пролетел по воздуху, тяжело приземлившись на кучу травы. Закрыл лицо руками, чувствуя, что острия листьев пронзают кожу доспехов, будто сделаны из железа.
Наконец он остановился.
Витр бушевал у невидимой стены, проведенной по краю равнины Манящей Судьбы, серебряная вода взмывала, только чтобы опасть. Волна за волной колотились по невидимой преграде, тратя силу в яростной тщете. Через миг море начало пениться и булькать, отступая.
Спиннок сел и удивился: ни одна кость не сломана. Однако он весь был покрыт кровью. Увидел, как конь встает в десятке шагов, дрожащий и весь алый, в ранах. По сторонам показывались хранители, топтали упавшую траву. Он заметил Калата Хастейна — лелеет сломанную в плече руку, лицо порезано будто бы когтем.
Спиннок ошеломленно посмотрел вверх. Увидел некое далекое пятно на юге — последнего видимого в небе дракона.
"Девять. Он насчитал девять".
Услышав коня на дороге позади, Эндест Силанн прыгнул в неглубокую канаву, чтобы не мешать ездоку. Потуже закутался в плащ, натянул капюшон, скрывая глаза в тени.
Три дня назад он очнулся в комнате историка, один, и увидел, что руки перевязаны бинтами, но кровь так и сочится сквозь них.
Это показалось каким-то предательством, ведь Райз Херат обещал за ним присмотреть... однако, едва оказавшись в забитом паникующими горожанами коридоре, услышав об устрашающем явлении тьмы во дворе, Эндест забыл о недовольстве.
Драматическое возвращение Консорта громом отозвалось во всей Цитадели и, похоже, загадочные явления на том завершились. Он ощутил пробуждение Ночи и бежал, словно ребенок, от потопа темноты, захватившей Цитадель, а потом весь Харкенас.
С пустыми руками отправился по северной дороге, ночуя в хижинах, уцелевших среди зловещих остатков погрома. Долгое время он почти никого не встречал, немногие попадавшиеся на пути сами прятались от его взора. Да и он, голодный, не намеревался их привечать — путники казались пугливыми, умирающими от истощения псами. Трудно было поверить, что Куральд Галайн столь быстро сдался разложению. Силанн брел вперед, снова и снова слезы текли по его щекам.
Бинты на руках стали грязными, кровь пропитывала их каждую ночь, высыхая дочерна на следующий день. Но теперь он брел вне доступа колдовского мрака, лес — пусть местами выгоревший и вырубленный — навевал покой одинокой душе. Река журчала слева, напоминая о незримом потоке, который он словно расталкивал грудью. Начав путь, он не знал куда идет... впрочем, вскоре он осознал, что это заблуждение.
Лишь одно место осталось для него, и он уже близок.
Всадник наконец добрался до него, замедлил скачку и встал рядом. Эндест не желал разговоров и не поднял головы, чтобы рассмотреть всадника. Впрочем, раздавшийся голос оказался хорошо знакомым.
— Если уж нам суждено освоить обычаи паломничества, ты, конечно, идешь не в ту сторону.
Эндест замер, рассматривая мужчину. И поклонился. — Милорд, не могу утверждать, что иду по пути богини. Но, кажется, это настоящее паломничество, хотя до разговора с вами я не понимал...
— Ты утомлен дорогой, жрец, — сказал лорд Аномандер.
— Я иду быстро, милорд, но не по своей воле.
— Не буду мешать, — сказал Аномандер. Снял с седла и бросил Эндесту кожаный мешочек. — Поешь, жрец. Можно делать это на ходу.
— Благодарю, милорд. — В мешке было немного хлеба, сыр и сушеное мясо. Эндест дрожащими пальцами вцепился в нежданное угощение.
Похоже, Аномандер был доволен возможностью ехать рядом с ним. — Прочесав лес, — начал он, — я не нашел ничего, чтобы успокоить разум. Не встретил ни птиц, ни даже мелких тварей, коим мы милостиво позволяем шуршать листвой в ночи.