Кольцо разогревалось все сильнее.
— Ты не сможешь меня убить, — Седьмая с хрустом вздернула голову. — Я не могу умереть…
— Рискнешь проверить?
— Меня просто нет…
— Что?..
Киракишо с трудом усмехнулась ей в лицо.
— Тот, кого нет, не умирает навсегда, глупая. Я вернусь. Ты ничего мне не сделаешь.
Да.
Она поняла это сразу, как только слова сорвались с губ Седьмой — губ, которых на самом деле не было. Иллюзия, мираж, то, чего нет… скорее даже, то чего не может быть, потому что не может быть никогда. Даже тонкая шея под ее пальцами не была плотью — чистая энергия без материи, жизненная сила, не воплощенная в живом.
Как Розен смог сотворить такое?..
Суок заколебалась.
Но — лишь на мгновение.
— Я и не стану тебя убивать, — она рывком притянула к себе лицо Седьмой. — Я тебя просто… выпью.
Черная паутина зашевелилась, впиваясь в тело куклы. В глазах Киракишо мелькнули боль и замешательство.
— Выпьешь?..
— Да! — с волос опять сорвались капли. Теперь — радужные, разноцветные.
Дым цвета новорожденной звезды закурился вокруг лица Суок. Дунув, она послала облачко вперед, к голове Седьмой. Та попыталась отвернуться, но голодные духи знают свое дело — радужный туман влился в налитый темным страхом глаз.
По телу куклы прошла судорога. Суок стиснула ее шею, не давая вырваться.
— Я тебя у-нич-то-жу!
Киракишо не ответила. Запрокидывая голову, бешено извиваясь, она отчаянно пыталась вырваться, выломаться — то ли из рук Суок, то ли из когтей радужного видения. Изящный рот медленно раскрывался в страшном невнятном крике, роза бессильно моталась на поникшем стебле.
Суок знала, что она видит. И была рада тому, что она видит это.
Алая вспышка. Конвульсивное биение зеленых отростков. Горьковатая, терпкая влага, фонтанчиком бьющая между ровных острых зубов…
— Я заберу твою эссенцию, — Суок отяпь рванула Седьмую на себя, с наслаждением глядя в остановившийся, полный немого ужаса глаз. — А потом я сделаю это с твоим мастером!
— Н-нет!..
Кукла бешено забилась. Но волосы и пальцы держали крепко.
— Не смей! Не надо!
— Умри, — губы Суок раскрылись и сомкнулись с губами Киракишо.
Это было так мерзко и так сладко, что хотелось одновременно извергнуть все наружу и выпить до дна, не останавливаясь. Чистая энергия жизни, не замутненная материей, недостижимая мечта голодных духов — вот что это было. Седьмая дергалась и вырывалась, дико мыча, где-то в глубине черного кокона яростно толкались наружу белые плети, а Суок все пила. И с трудом заставила себя остановиться — или же с охотой прервалась? — когда невнятный импульс согласия, смешанного с болью и ужасом, достиг ее разума.
— Ты что-то сказала? — отстранилась она.
— Я с-хогласна…
— Клянешься?
— Д-ха…
— Клянись!
— Клянусь…
Волосы разжали свою хватку, и расплывчатый полупрозрачный силуэт беззвучно упал на хрустальный пол. Сквозь бежевую дымку слабо мерцали две алые искры.
— Освободи его!
— Да-да… подожди…
— Я не хочу ждать! Освобождай его сейчас! Немедля!..
Часть V
Коракс
Тень не оставляла меня до тех пор, пока сдавившие голову тиски не разжались, уступая ее мягким пальцам, а затем снова скользнула вглубь с прощальным напутствием. И впрямь спасительным было ее вмешательство, поэтому следовало поблагодарить ее… как только представится случай.
Что бы ни происходило за время, истраченое Тенью на лечение, это закончилось. Странная кукла и ее чудовищный опекун были изгнаны — или бежали, а их создатель вздрагивал всем телом, стоя на коленях посреди опустевшей комнаты. Слишком много вопросов — а единственный, кто мог бы пролить на них свет, снова был не в состоянии это сделать.
Но вот вперед шагнула Соу. Подошла к кукольнику, молча встала перед ним. Тот быстро вскинул голову — и тут же разочарованно опустил.
— Тебе нужна помощь, — не спрашивала, но утверждала она.
— Ты мне не поможешь, — голос мастера звучал хрипло и сухо.
— Напротив, я могу. И ты это знаешь, — Соу даже не уговаривала — просто информировала спокойно и холодно. Вокруг ее ладони летал Лемпика, выписывая какие-то замысловатые петли. Подобных я еще не видел.
Я быстро взглянул на Суигинто, но и та наблюдала с брезгливым интересом. Настороженное любопытство шевельнулось внутри. Чего же я еще о тебе не знаю?..
Анжей снова приподнял голову.
— Пара недель покоя, а потом — все заново? Мне не надо такой помощи!
— Надо, — вновь сообщила Соусейсеки. — Надо потому, что пары недель у тебя может и не быть. И потому, что за пару недель все может перемениться. И ты это понимаешь.
— Не понимаю. И не хочу понимать… — тут он с хрипом выдохнул и ненадолго замолчал. — А впрочем, делай, что хочешь. Мне все равно.
Лемпика, будто дожидавшийся этих слов, молнией стрельнул к его виску и заплясал вокруг головы Анжея в причудливом ритме петель и спиралей, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее, а потом вдруг резко останавливаясь и начиная заново. Я не видел лица мастера, но спина его содрогаться перестала.
Наконец дух ярко вспыхнул и исчез.
А в следующее мгновение кукольник мягко повалился вперед — прямо на Соу.
Она не успела отскочить, и обмякшее тело Анжея на миг придавило ее к паркету, пока я не откинул его в сторону. На их лицах застыло одинаковое выражение — спокойное и строгое, будто у человека, принявшего последнее решение. Но глаза Соу были открыты и осмысленны, а вот глаза мастера…
— Ну и ну, сестричка! — фыркнула Суигинто. — Да ты становишься сентиментальной!
— Ты в порядке? — я не слишком вежливо схватил и поставил Соу на ноги, ощупывая. Конечно, я помнил, что этот фарфор куда крепче моих костей, но все-таки…
— Да. Спасибо, мастер, — отряхнув запылившуюся позади пелерину, она нагнулась за откатившейся шляпой. Затем озабоченно отогнула Анжею веко, рассматривая что-то в его закатившемся глазу.
— Что с ним?
— Лемпика помог ему. Он очнется через несколько минут.
— А что с ним вообще стряслось?
— Перенервничал, — язвительно влезла Первая. У меня мелькнула мысль, что в прежней своей ипостаси она была куда менее ядовитой.
Соу проигнорировала выпад.
— Ножницами можно не только убивать или резать сорняки, мастер. Собственно, для этого они как раз предназначены меньше всего. Я подрезала его боль, мастер.
— Как это?
— Все, что… — она замялась, подыскивая нужное слово, — проходит сквозь нас, имеет на дереве души свою ветвь. Эту ветвь можно подрезать, и чувство на какое-то время пропадет, пока ветвь не отрастет снова. За это время человек может подготовиться к боли или даже изменить рост ветви.
— А совсем отрезать ветвь нельзя?
— Можно, — помедлив, ответила Соу. — Но тогда пропадет и само чувство. А это — убийство.
— Вот как? Четвертая кукла Розена теперь боится испачкать пальчики?
Мы оба раздраженно посмотрели на Суигинто. Та довольно захихикала.
— Рот закрой, — сердито сказала Соусейсеки после недолгого молчания. — Мастер, нам здесь больше нечего делать. Ты ведь уже понял — он ничего не знает о Его местонахождении. А время уходит.
У меня уже мелькали схожие мысли. Но…
— Мы дали слово, Соу.
— Что-то не припоминаю, чтобы давала кому-то хоть чье-то слово, пусть даже и свое, — мигом отозвалась Первая.
— Уж ты бы лучше молчала! — вдруг взорвалась Соу. — Если бы мастер не решил отыскать для тебя Анжея, ты до сих пор спала бы тут со вторым сердцем на ниточке!
— А разве я просила меня будить? Мне снились неплохие сны, между прочим…
Впервые за долгое время я увидел, как Соусейсеки багровеет. Мне невооруженным глазом было видно, что ей хочется напомнить сестрице ее собственные слова о "проклятии" и "обреченности" под лучами золотой звезды. Да что там, я и сам был близок к язвительной ретроспективе событий — что за свинство, в самом деле? Конечно, удар пришелся бы ниже пояса — но кто давал право этой…
Однако моя Соу оказалась выше этого. Не удостоив нахалку даже словом, она кивнула мне, повернулась к ней спиной и села на корточки. Я последовал ее примеру. Краем глаза я увидел, что Мегу, все еще стоявшая у Суигинто за спиной, вдруг подхватила куклу на руки и что-то сердито зашептала ей в ухо. Та негромко огрызалась, но уже менее наглым тоном.
Ждать, пока Анжей придет в себя, пришлось совсем мало. С растеряным видом поднявшись с пола, он даже не задал нам ни одного вопроса о том, что тут происходило. Просто вернулся за стол, как ни в чем не бывало, и, потирая виски, словно спросонку, стал говорить.
Да, Соу подарила кукольнику забвение, хоть и недолгое, и несмотря на то, что буквально несколько полчаса назад он с ума сходил от переживаний, колдовство Лемпики вернуло ему спокойствие и самообладание. Разумеется, со временем горе снова прорастет изнутри, как росток камнеломки, но сейчас пан сидел напротив и рассказывал нам то, что было равно интересно услышать как куклам, так и нам с Мегу.
Историю их Отца.
Мастер Розен в то время был известен под совсем другим именем, которое мало кто догадывался связывать с создателем живых кукол. Рабби Лёв, Иегуда Лев Бен Бецалель, оставшийся в памяти людей как создатель Пражского голема. Его познаниям в каббале и алхимии восхищались современники, ему благоволил сам император и на Золотой улице рабби был желанным гостем. Казалось, он достиг всего, чего мог желать в то время ученый. Шептались о том, что он ведал секрет философского камня, который даровал ему невиданное долголетие — для своего возраста почтенный старец был на удивление бодр и свеж, а огни в его окнах, не угасавшие ночами, явно указывали на то, что сон его и вовсе не беспокоит.
Но всякому времени на земле подходит предел, подошел он и славе рабби Льва. Пытливый разум каббалиста искал все новых высот, но тайны мира уже не казались ему достойными загадками. Погруженный в секреты, за каждый из которых его менее ученые собратья могли бы отдать жизнь, он потерял вкус к жизни. Ни молодая жена, ни двое дочурок не радовали рабби, искавшего себе новую цель, и, наконец, его благочестие начало давать трещину.
Все чаще он уединялся в лаборатории с начертанными на полу диаграммами и обращался к призываемым им духам в поисках новых знаний, пока один из них не предложил ему губительную идею. Вместо того, чтобы спрашивать глумливых и непокорных духов, Лев задумал приблизиться к славе Создателя, да благословенно имя его, и с помощью своих знаний создать из глины первочеловека, Адама Кадмона, чье всеведение могло бы приблизиться к божественному.
Дерзкая идея каббалиста оказалась почти успешной. Глиняный истукан ожил и был покорен его воле, но вот беда — он не умел говорить. День за днем пропадал мастер в лаборатории, пытаясь научить голема речи, а тем временем возмездие уже было в пути.
Посетил ли Малах мщения разгневавших Всевышнего или виноваты были чумные крысы — уже неважно. Но вспыхнувший в гетто мор начался с дома рабби Льва и сведущие люди видели в этом знак свыше. Врачи, осмелившиеся войти в дома больных, лишь разводили руками — не в их силах было излечить умирающих. Но Иегуда был не из тех, кто сдается даже перед лицом такой опасности. Почерневший от горя, он заперся в лаборатории, собираясь снова прибегнуть к своему искусству и приготовить для умирающей семьи единственное средство к спасению, которое дало жизнь и ему — Камень. Он шел сухим путем, опасным и быстрым, но в исступлении забыл о том, чтобы следить за своим безгласным слугой и обновлять его светящиеся таинственной жизнью линии. Так Всевышний наказал его во второй раз — на третий день истукан не подчинился его слову, а могучий кулак пробил стену, как будто та была сложена не из кирпича, а из пергамента. Творение рабби без удерживавших его в подчинении ритуалов изменилось, влажная глина его тела вздувалась буграми, словно чума поразила его, и впервые за все это время оно издало звук, вселивший трепет во всех услышавших его. Стон боли и злобы, раскатившийся над обреченными кварталами, словно вопль баньши.
Очевидцы рассказывали потом, как обезумевший истукан шел по узким улочкам, неся с собой разрушения и смерть, с равной легкостью ломая стены и кости попавшихся ему на пути. На глазах перепуганы он одним ударом превратил в месиво железа и плоти какого-то смельчака в доспехе, а затем швырнул его изуродованое тело в напрасно стрелявших из мушкетов глупцов. Ни удары, ни пули не причиняли ему вреда, пока сам Лев решился на отчаянный шаг.
Подгадав момент, когда голем поднимал руки для очередного удара, он бросился к нему, произнося ритуальную формулу, и двумя пальцами стер со лба истукана первую букву мерцающего слова "эмет". И замерла гротескной статуей посреди разрушеной улицы гора глины…а затем воздух сотряс чудовищный взрыв, поднявший к затянутому тучами небу пылающий фонтан щепок и осколков. Сухой путь действительно требовал постоянного присмотра за атанором и жестоко мстил невнимательным и нерадивым. Так наказал дерзкого Всевышний в третий раз. Лишенный всяких надежд на спасение родных, потерявший репутацию, имущество и близких Иегуда Бен Бецалель в одну ночь из уважаемого человека стал изгнанником, за чью жизнь была негласно назначена баснословная награда.
Так умер рабби Лев, а на его место явился новый человек. Пока еще безымянный, но тем не менее, готовый продолжать жить дальше. Как и обещал дух, у него появилась цель На рабби была обьявлена настоящая охота, но какими бы словами не прикрывались его преследователи, цель у них была общей — добыть и поставить себе на службу секрет изготовления големов. Оттого и люди императора, и посланцы Рима не только преследовали мастера, но и попутно избавлялись от конкурентов, что и позволило ему с величайшими усилиями избежать облавы и скрыться в имении ученика.
Поместье оказалось идеальным убежищем, и именно тут он принял одно из самых опасных своих решений — заключил договор. Каббалист не мог не осознавать, каким опасностям подвергает себя, вступая в общение с подобными сущностями, но та ситуация, в которой он оказался, не оставляла ему выбора. Пусть преследователи и были сбиты с толку на некоторое время, на горизонте замаячили новые, не менее опасные враги.
Восстания крепостных крестьян под предводительством разбойников с низовий Днепра, которых Анжей называл "козаками", все ширились и грозили положить конец всякому польскому господству на этих землях. Рабби не было большого дела до передряг гоев, но те, к сожалению, ненавидели сынов Израиля едва ли не больше, чем шляхтичей. Смута росла, пора было принимать отчаянные меры и незадачливый мудрец, все еще не растерявший былых амбиций, рискнул заключить контракт с уже не раз являвшимся ему кроликоголовым духом, звавшим себя Лаплас. Среди прочих иерархов инферно он казался довольно слабым, но беззлобным, хотя и говорил о себе "Я еще даже не родился".
