Присели. Сэр Уинстон молча протянул неразлучную флягу, из которой сэр Мэнфсилд отпил глоток.
— Как ваши розы перенесли бомбардировку?
Черчилль жестом фокусника скинул покрывало... Сэр Мэнфсилд полагал, что с клетки для канарейки либо с чайника. Под покрывалом оказалась простенькая стеклянная банка с прозрачной же крышкой, а внутри банки два лепестка из фольги, подвешенных на леске за хвостики, но разведенных неведомой силой под углом, а не висящих вертикально, как ожидалось. Разведчик, впрочем, узнал и сам ионоскоп, и причину его появления.
— Как видите, дражайший сэр, здесь радиация невелика. Воздух между лепестков не насыщен заряженными частицами, поэтому исходный электрический заряд не позволяет им опасть бессильно... — Черчилль тоже глотнул и спрятал фляжку.
— На ярмарке в городе говорят, что возле Лоустофта нынче рождаются двухголовые телята. Тамошняя община индийцев уже прозвала их “браминами" и поклоняется, как дважды священным животным, — осторожно сказал сэр Мэнсфилд.
— А дочка мельника понесла от непорочного зачатия! — хозяин фыркнул и жестом велел кому-то невидимому подать бисквиты. — Увы, Смит, время лишило нас удовольствия светской беседы, этой “роскоши человеческого общения", как великолепно писал автор “Южного почтового", несмотря на то, что лягушатник. Не знаете, где он?
— К сожалению, знаю. Его высотный разведчик не вернулся с обычной аэрофотосъемки этой трижды распрочертовой Республики Фиуме. Пропал над Средиземным морем где-то в районе Туниса. Его “Ночной полет" и “Небо над Конго" вышли уже post mortem, и не попали в Нобелевский комитет исключительно поэтому.
— Жаль! Не знаю, хороший ли он был пилот, а вот изрядного автора мы, увы, лишились... А тот, второй, немец... “На западном фронте без перемен", фильм по книге получил сразу два “Оскара"... Вот есть же у некузенов силы даже в военное время выкидывать миллионы на искусство... Что с ним?
— Герр Эрих Ремарк? Большевики вылечили от чахотки его la regulier Ильзу Ютту, и теперь он пишет что-то в соавторстве с неизвестным красным. Кажется, производственный роман: “Как изгибали сталь", или что там еще полагается с ней делать? Закалять? Прокатывать?
Помолчали. Разведчик тоскливо вздохнул и сделал первый шаг к пропасти:
— Фейри вышел на связь. Ну тот парень, паладин писания в кавычках.
Против ожидания, Черчилль не стал изображать провалы в памяти:
— Что же передает?
— Если в двух словах, то все плохо, уныло и предсказуемо.
Черчилль подумал и внезапно рубанул пухлой рукой воздух:
— А вы знаете, друг мой, ваш паладин кавычек прав. Что ново, то неинтересно. А интересное, увы, давно не ново... Вот и мой доктор того же мнения, к сожалению. Все тлен!
Сэр Уинстон сделал преизрядный глоток, согнал с горлышка фляжки пчелу и протянул сосуд гостю:
— Кроме пчел...
Покрутил головой и сокрушенно ее опустил:
— Но, если хорошо подумать... Из праха вышед и в землю отыдеши... Пчелы тоже тлен. Пейте, Смит. Вы же не просто так сюда заявились. Вряд ли теперь у нас будет возможность выпить. За короля Георга, упокой, Господи, его душу!
Выпили, молча передавая фляжку. Вошедший дворецкий поставил блюдо с бисквитами.
— Итак, Смит, в какой же заднице нынче находится Империя?
— Как вы и предсказывали, сэр. Корабельщик дождался, пока мы влезем с ногами в Балтику... Мы там пытались обеспечить поставки оружия и войск в Польшу, через Норвегию и Швецию... Немцы и русские вывели свои флоты, и мы их блистательно...
— Лишили необходимости поддерживать на плаву старые лоханки, и направили все их финансирование на “детей Корабельщика", на заложенные, по вашим же сводкам, в Санкт-Петербурге, Николаеве и том, новом городе на севере, три супер-линкора. Лучше бы этот синеглазый брюнет шлялся по бабам, право слово! Наплодил бы обычных детишек.
— Сэр, но теперь он исчез. И, похоже, уже навсегда.
— Вы рискнете поручиться за это перед Палатой Лордов? Теперь, на рентгеноактивных руинах Скапа-Флоу, Лоустофта, Манчестера и Глазго?
Смит вполне предсказуемо повертел головой.
— То-то же! Бисквиты возьмите, пока еще яйца от наших кур не светятся, ха-ха... Что в остальном?
— Индия наша, несмотря на уничтоженную военную базу в Мадрасе. Южная Африка скорее да, хотя французы крепко влезли в Конго и делят его с бельгийцами, а наши колонии заливает поток французских товаров. Там по обе стороны, хм, невидимого фронта, самая почетная добыча не грива льва или шкура леопарда, а высушенная голова “белого наемника". До Австралии Корабельщик так и не добрался, но...
— Но проверять, в самом ли деле он исчез, или опять выскочит из табакерки в самый неподходящий момент, вряд ли кто рискнет, самое малое, лет пять. Если не десять.
— Именно так, сэр. Германия и Россия залиты кровью по щиколотку. Сперва там стреляли эсеров — потом оказалось, что это было вовсе не нужно, и теперь стреляют в тех, кто слишком рьяно выполнял указания партии. Хитрые венгры остались в стороне. Мы же знатно поживились на эмигрантах, да и людей внедрили в количестве. Чекисты раздували штаты, военные раздували штаты. Комсомольский призыв, партийный призыв, “Соколы Свердлова", они же “Скулу сверлить", “Богатыри Блюхера", они же “Бараны Блохастые". Гребли всех, и на тщательную проверку не хватило, конечно. В общем, нам есть чем гордиться. Обещаю доставлять вам сведения получше рулонных газонов. Как вам, к примеру, список вопросов?
— Какой еще список?
— На первом заседании Совнаркома, где Корабельщик объявился, он сказал, что вопросы ему лучше подавать письменно. И вот, список вопросов... И ответов!
Сэр Смит щелкнул пальцами в воздухе. Тотчас же из машины за калиткой прибежал молодой человек, подал изрядный том:
— Прошу.
— Благодарю вас, Грэм...
— Мистер Грин?
— К вашим услугам, — коротко поклонился молодой человек в безукоризненном сером, на вид сущий клерк с Уолл-Стрит.
— Мистер Грин, скажите, почему война не переросла в Мировую? Казалось бы, все предпосылки в наличии.
— Сэр, мне кажется, что этой войны, в отличие от прошлой, на самом деле никто не хотел. И никто не был готов. Большевики послали превосходного качества экспедиционный корпус в Нормандию, на помощь немцам. Но всю остальную армию им пришлось буквально создать с нуля за год, что обесценило ее почти в ничто. Даже с поляками Москва не справилась до сих пор, хотя на Западный Фронт прибыло пятьсот тысяч красных, с немцами совокупно полтора миллиона... Польский Фронт составляло два миллиона одних лишь большевиков, не считая двух корпусов Фольксармее. Французы имели намного больше танков, снаряжения, территории — но русский “паровой каток" с немецким рулевым втоптал их в грунт без особого усилия. Поляки же до сих пор не пропустили врага к Варшаве...
Грэм Грин повертел пальцами в воздухе:
— Сэр, если мне будет позволено...
— Будет!
— Благодарю. Мне кажется, что все хотели воевать “малой кровью на чужой территории", и даже всем это удалось, кроме тех же французов и поляков. Первых назначили полем битвы мы, вторых — большевики. Американцы дали боевой опыт некоторым танковым и летным частям, их флот почти успешно поиграл в прятки-догонялки с Алым Линкором. Все прочие государства отметились присылкой небольших контингентов, этакая Великая Война в миниатюре. Сэр, мне кажется, такова и будет война впредь: сражения вдали от цивилизованного мира, в странах, которых не жалко.
— А когда всем надоест, завершение войны радиевыми бомбами? Которые мы совсем чуть-чуть не успели разработать... Мне кажется, Корабельщик потому и врезал по Манчестеру.
— Сэр, мы отделались легким шлепком. Кузенам он выжег все военные порты на восточном побережье, и несколько на западном. Японцы не успели толком выпить по этому поводу, как их флот возле Филиппин просто исчез...
— Как и наш на Балтике, что плюс.
— Плюс?
— Разумеется. Теперь мы можем построить флоты без оглядки на договорные ограничения, с нуля, с учетом всех достижений науки.
— Но и все прочие страны...
— Именно, мистер Грин. Пока идет гонка вооружений, война не начнется. Война только тогда начнется, когда промышленники уже не смогут сбывать военным что-либо новое, и потребуется срочно разгружать склады... Вы, кстати, не пишете что-нибудь интересное?
— Я внештатный корреспондент в “Таймс". Издал роман “Человек внутри", а теперь езжу по миру, посещаю колонии. Собираю материалы для книги “Меня создала Англия".
— А как же ваши детективы? “Стамбульский экспресс", например?
— Сэр, но это ведь развлекательная литература, и я не думал...
— Вы сотрудник не только газеты “Таймс" и уже поэтому обязаны думать. Как узнать скрытые мысли человека, потаенные мечты? По книгам, фильмам и пьесам, этому человеку созвучным. Как узнать настроения масс? По тому, что в данном сезоне идет с аншлагом, а что, напротив, провалилось. Барометр точнейший! Но вернитесь к Польше.
— Сэр, Польша делится на капиталистическую Северную и социалистическую Южную, со столицей в Тарнобжеге. До триумфального возвращения Сталина большевики провозглашали построение коммунизма в Польше тоже. Теперь мы с недоумением фиксируем высказывания московских дипломатов о референдуме, народном волеизъявлении и даже о каких-то компенсациях Польше, что сильно удивляет ненавидящих Польшу немцев.
— На этом, кстати, мы можем сыграть. Клин между Москвой и Берлином. Смит, возьмите на заметку.
— То есть, вы принимаете предложение? — разведчик улыбнулся.
— Простите, какое? — Черчилль улыбнулся тоже.
— Мне что, еще и вслух произносить?
— Пренебрегите... Учтите только, что Сталин — а особенно якобы исчезнувший Корабельщик! — запросто может в качестве компенсации выдать полякам организаторов заговора, взрыва и войны против Польши. Руки свои не замарает, поляки же охотно порвут на ленточки эту чертову оппозицию, и международная обстановка значительно поостынет.
— Весьма небезынтересно... Мистер Грин, прошу вас рассказать сэру Уинстону ваше мнение о Корабельщике.
— Как о феномене, как о человеке, о факторе политики, другое?
— Вообще.
Грэм Грин вздохнул:
— Человечеству более не в чем с отвращением узнавать свое отражение. Зеркало исчезло.
— Превосходно! Браво! Мы вас более не задерживаем.
Проводив молодого человека взглядом, Черчилль допил остатки из фляжки, доел бисквит, очевидно наслаждаясь вкусом каждой крошки.
Поднялся:
— Вперед, к пыльным бумагам и тоскливым совещаниям!
Сэр Уинстон Рендольф Черчилль, утром сельский лендлорд, а ныне премьер-министр и регент малолетней “Ея Величества Королевы Елизаветы, второй этого имени", прошел по нарочито грубым камням дорожки. Вежливо пропустил гостя в нарочито легкую калитку и закрыл ее за собой.
В этой жизни он больше никогда здесь не был.
* * *
Не было больше черного зеркала, недолго прослужил подарок неправильного моряка. Растаял прямо в руках, а пустота ощущалась почему-то под сердцем. Остались данные, научные и другие, остались цифры, технологические карты. Исчез источник...
Источник чего?
Эфемерного неназываемого словом ощущения, за отсутствие которого заплатили уже в исходом варианте истории столь громадную цену?
— Знаешь, Коба... — Буденный закрыл за собой дверцу “АМО-представительского", устроил поудобнее раненую руку. Ходил он уже без костыля, только с палочкой. — Когда я понял, что ты — это ты, а не марионетка?
— Когда черные зеркала исчезли, а я не исчез?
Буденный рукой махнул:
— Игрушки те зеркала. Когда ты перед Яковом извинился. Не мое, конечно, дело, но хорошо, что вы помирились. Все-таки, старший сын.
— И после смерти Надежды... Семен, честно скажи! Она сама? Сама руки на себя наложила? Как в том кинопрогнозе проклятом? Или все же помогли?
— Откуда мне знать! Я после убийства Клима понял только, что и мне то самое скоро, и в бега. Василий твой на Якова одного остался, и кто там кого из петли вытащил, младший брат старшего, или волчонок младшего, неважно теперь.
Машина тронулась, и кремлевский обгорелый двор поплыл вокруг. Помолчали. Потом Буденный, почесав руку под повязкой, насколько достал мизинцем, вздохнул:
— Вот. Я подумал: если бы ты был кукла или двойник, тебе до Якова что?
После нескольких минут паузы — машина уже прошла по непривычно-пустой Красной Площади, выкатилась на набережную и направилась в сторону Храма Христа Спасителя — Буденный закончил:
— А ты все же извинился. Знаю по себе, перед младшими виниться сложно.
— Скажи, Семен... А почему ты думал, что я — кукла?
— Потому что ты стал плоский, блеклый, равнодушный. Как после тяжелой раны или болезни. Но рука у тебя прямо новехонька. Не вяжется одно с другим. Что тебя изменило?
— Фильм-прогноз. Ты же видел. Сколько мы там народу положили? А самое горькое, впустую. Досталась нам за все труды и потери половинка Европы, да кое-что в Азии.
Перемолчав, Сталин прибавил:
— Я, может, в этой жизни страшнее буду. Может, и пуля моя уже отлита. Но точно не умру обгаженным бревном в маршальском кителе, от которого собственные люди разбегаются, как тараканы.
— Коба... Что, если фильм на то и нацелен, чтобы с пути сбить? Если там все неправда?
— Семен, да я бы рад, если бы там все неправда! А вот если правда?
Машина петляла по городу. Ехали в Димитров, на полигон, смотреть очередную военную железку. Впереди время от времени показывалась бронированная задница головной машины охраны. Сзади двигался автомобиль-двойник, то обгоняя, то отставая, чтобы на каждом отрезке пути машина с охраняемым лицом шла то первой, то второй.
— Если там все правда, как-то... — Буденный развел руками. — Мелко. И оттого обидно. Даже до Луны не досягнули.
— Если бы фильм Корабельщика говорил: “У вас все хорошо, лежите, да плевать в потолок не забывайте," — я бы первым насторожился. А он что говорит? Рвите жилы, выиграйте войну, выиграйте атомную гонку, положите на то жизнь и здоровье...
Сталин повертел в руке трубку:
— Видишь, курить бросил... Здоровье, да! И потомками будете прокляты. И проданы буржуям за еду. Как лишний рот в семье нищего крестьянина. Это малые зеркальца, Семен, пропали. А большое зеркало, фильм этот — осталось.
— Большое зеркало, — сказал Буденный, снова пытаясь почесать мизинцем под повязкой. — Но, как и малые, черное.
— Одна попытка уже израсходована, — Сталин смотрел на новые кварталы, стройка которых остановилась в начале “глупой войны". Сам как-то назвал войну “глупой", а газетчики и рады стараться... Теперь все окончательно и бесповоротно. Придется побеспокоиться об охране всерьез. Убьют его — и вторая “глупая война"? Как же, держи карман шире! На войне никто не ошибается дважды.
Конец стране, вот что это будет.
И колхозы, и “красные монастыри", и соратнички по партии, и свары конструкторов за ресурсы, и беспокойно выдыхающие немцы — о, теперь Сталин знал, насколько страшен германский тигр!
