— Я себя отлично чувствую, — сказал Каладин. Не совсем правда: голова болела, сил не было. Он глубоко вздохнул и откинул плечи назад, пытаясь избавиться от усталости.
Сфера в углу замигала. Потом свет потух, оставив их в темноте.
— Клянусь штормом, — пробормотал Моаш. — Этот угорь Газ. Опять дал нам тусклые сферы.
Каладин, аккуратно ступая, пересек черный как смоль барак. От головной боли не осталось и следа. Дойдя до двери, он открыл ее, впустив внутрь слабый утренний свет.
Ветер ослаб, но дождь еще лил. Он вышел наружу и моментально промок до нитки. Остальные бригадники последовали за ним, Камень кинул Каладину небольшой кусок мыла. Как и большинство остальных, Каладин был одет только в набедренную повязку; он намылился. Мыло пахло маслом, в нем попадались песчинки. Мостовикам не полагалось мягкого душистого мыла.
Каладин предал мыло Бисигу, худому бригаднику с угловатым лицом. Тот с благодарностью взял его — Бисиг почти не говорил — и начал намыливаться, а Каладин дал холодному дождю смыть мыло с тела и волос. Сбоку от него Камень, используя миску с водой, побрился и подровнял бакенбарды, длинными прядями спускавшиеся вниз; подбородок и губы он выбрил начисто. Они странным образом контрастировали с его головой, которую он выбривал в середине, прямо над бровями. Потом подровнял остальные короткие волосы.
У Камня были гладкие и умелые руки, и он сам не очень походил на свое прозвище. Закончив, он встал и махнул людям, ждавшим рядом с ним. Один за другим он выбрил всех, кто того хотел. Время от времени он останавливался и точил бритву.
Каладин поднял пальцы к собственной бороде. Последний раз он брился в армии Амарама, очень давно. Он подошел к Камню и стал ждать. Огромный рогоед засмеялся, когда пришла очередь Каладина.
— Садись, мой друг, садись. Хорошо, что ты пришел. У тебя на лице какие-то ветки пестрокорника, а не настоящая борода.
— Выбрей меня начисто, — сказал Каладин. — И я не хочу такое странное не-знаю-что, как у тебя.
— Ха, — сказал Камень, затачивая бритву. — Ты же низинник, мой добрый друг. Ты не можешь носить хумака'абан. Я должен избить тебя до потери сознания, если ты только попытаешься.
— Мне кажется, ты говорил, что драться — ниже твоего достоинства.
— Возможны важные исключения, — сказал Камень. — А теперь хватит болтать, если не хочешь остаться без губ.
Камень начал с того, что подровнял бороду, потом намылил его и побрил, начав с левой щеки. Раньше Каладин не разрешал никому брить себя; вначале, когда он очутился в армии, брить было нечего. Потом он подрос и стал брить себя сам.
Камень работал очень искусно, и Каладин не почувствовал никаких порезов. Через несколько минут рогоед кончил. Каладин поднял пальцы к подбородку и коснулся гладкой чувствительной кожи. Лицо было холодным, странным на ощупь. Оно превратило его — на чуть-чуть — в человека, каким он был.
Странно, как может бритье изменить человека. Я должен был побриться недели назад.
Успокоение перешло в изморозь, предвещавшую последний шепот шторма. Каладин встал, дав возможность дождю смыть остриженные волосы с груди. Данни — последний в очереди — сел на его место. Его детское лицо едва ли нуждалось в бритве.
— Так тебе лучше, — сказал голос. Каладин повернулся и увидел Сигзила, опершегося о стену барака, прямо под свесом крыши. — У тебя сильное лицо. Квадратное и твердое, с гордым подбородком. В моем народе такие лица называют командирскими.
— Я не светлоглазый, — сказал Каладин, сплевывая.
— Ты слишком сильно ненавидишь их.
— Я ненавижу их ложь, — сказал Каладин. — А раньше я считал их людьми чести.
— А ты бы хотел сбросить их? — сказал Сигзил, в его голосе проскользнул искренний интерес. — Править самому?
— Нет.
Сигзил, похоже, удивился. Появилась Сил, закончив проказничать с ветрами сверхшторма. Он всегда беспокоился — немножко, — что однажды она улетит с ними и забудет вернуться.
— Неужели тебе не хочется наказать тех, кто так обращался с тобой? — спросил Сигзил.
— О, я был бы счастлив наказать их, — сказал Каладин. — Но я не собираюсь ни занимать их место, ни присоединяться к ним.
— Я бы присоединился к ним за один удар сердца, — сказал Моаш, подходя к ним. Он сложил руки на своей мускулистой груди. — Будь моя воля, все бы изменилось. Светлоглазые работали бы на шахтах и в полях, носили мосты и умирали под стрелами паршенди.
— Этому не бывать, — сказал Каладин. — Но я не стал бы обвинять тебя, если бы ты попытался.
Сигзил задумчиво кивнул.
— Кто-нибудь из вас слышал о стране Бабатарнам?
— Нет, — сказал Каладин, глядя в сторону лагеря. Солдаты уже встали. Многие из них тоже мылись. — Смешное имечко для страны, а?
Сигзил фыркнул.
— Лично я всегда считал смешным слово Алеткар. Как мне кажется, зависит от того, где человек вырос.
— Так причем здесь Бабаб... — спросил Моаш.
— Бабатарнам, — сказал Сигзил. — Однажды я был там, с моим учителем. Там растут очень необычные деревья. Все растение — ствол и ветки — ложатся, когда приближается сверхшторм, словно откидывается на петлях. За время, что я там был, меня трижды бросали в тюрьму. Бабаты очень следят за тем, как ты говоришь. Моему учителю пришлось платить за меня очень приличные суммы, и он был крайне недоволен. Лично мне кажется, что они используют любой предлог, чтобы бросить иностранца в тюрьму. И к тому же они знали, что у моего учителя глубокие карманы. — Он мечтательно улыбнулся. — Но один раз я попал в тюрьму действительно за дело. Видите ли, вены тамошних женщин лежат очень неглубоко под кожей. Некоторых иностранцев это нервирует, но лично мне этот узор из вен кажется великолепным. Почти неотразимым.
Каладин нахмурился. Не видел ли он нечто подобное во сне?
— Я вспомнил о бабатах потому, что у них очень интересная система правления, — продолжал Сигзил. — Власть у них принадлежит старикам. И чем ты старше, тем бóльшей властью обладаешь. Каждый имеет возможность править, если проживет достаточно долго. Короля они называют Самый Древний.
— Звучит честно, — сказал Моаш, подходя и становясь рядом с Сигзилом под скосом. — Намного лучше, чем разделять людей на основе цвета глаз.
— Да, — сказал Сигзил. — Бабаты очень честный народ. Сейчас правит династия Монаваках.
— Какая может быть династия, если предводителей выбирают, основываясь на возрасте? — спросил Каладин.
— Очень просто, — ответил Сигзил. — Надо просто убить всех, кто достаточно стар.
По телу Каладина пробежал озноб.
— Они так и делают?
— Да, к сожалению, — сказал Сигзил. — Сейчас Бабатарнам очень неспокойное место. И нам пришлось пережить немало опасностей. Монавакахи делают все, чтобы именно члены их семьи жили дольше всего; в течение пятидесяти лет Самым Древним становился только один из них. Все остальные были убиты наемными убийцами, сосланы или погибли на поле боя.
— Ужасно, — сказал Каладин.
— Очень сомневаюсь, что кто-нибудь с тобой не согласится. Но я рассказал об этом ужасе не просто так. Видишь ли, согласно моему опыту, куда бы ты ни пришел, ты всегда найдешь тех, кто злоупотребляет властью. — Он пожал плечами. — Цвет глаз — не самый странный метод по сравнению с тем, что я видел. Даже если ты сбросишь светлоглазых, Моаш, и займешь их место, я сомневаюсь, что мир изменится. Злоупотребления останутся. Только других людей.
Каладин медленно кивнул, но Моаш тряхнул головой.
— Нет. Этот мир надо менять, Сигзил. И я собираюсь это сделать.
— И как ты собираешься их сбросить? — озадаченно спросил Каладин.
— Я пошел на войну, чтобы раздобыть Клинок Осколков, — сказал Моаш. — И я все еще собираюсь это сделать, так или иначе. — Он покраснел и отвернулся.
— Так ты хотел стать копейщиком, верно? — спросил Каладин.
Моаш заколебался, но потом кивнул.
— Некоторые из тех, кто присоединился ко мне, стали солдатами, но большинство из нас послали в мостовики. — Он мрачно посмотрел на Каладина. — Лучше бы твой план сработал, лордишка. В последний раз, когда я пытался бежать, меня избили до полусмерти. И сказали, что в следующий раз я получу глиф раба.
— Я никогда не обещал, что он сработает, Моаш. Если у тебя есть мысль получше, я бы хотел ее услышать.
Моаш заколебался.
— Ну, если ты действительно собираешься обучить нас владеть копьем, я пока подожду.
Каладин настороженно огляделся, проверяя, нет ли поблизости Газа или мостовиков из других бригад.
— Держи язык за зубами, — прошептал он Моашу. — И не говори об этом на поверхности.
Дождь уже перестал, облака начали расходиться.
Моаш посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Неужели ты действительно думаешь, что они дадут тебе завладеть Клинком Осколков?
— Любой человек может завладеть Клинком Осколков, — сказал Моаш. — Раб или свободный. Светлоглазый или темноглазый. Так гласит закон.
— Если верить тому, что светлоглазые следуют закону, — вздохнул Каладин.
— Я добуду его, — твердо повторил Моаш.
Он посмотрел туда, где Камень, закрыв бритву, смахивал дождевую воду со своей выбритой головы.
Рогоед подошел к ним.
— Я слышал о месте, о котором ты рассказывал, Сигзил, — сказал он. — Бабатарнам. Мой троюродный кузен как-то побывал там. Он говорил, что у них очень вкусные улитки.
— Долгая дорога для рогоеда, — заметил Сигзил.
— Почти такая же, как для азианина. На самом деле много дольше, потому что у вас такие короткие ноги.
Сигзил засопел.
— Я видел таких, как ты, раньше, — сказал Камень, сложив руки на груди.
— Азиан? — переспросил Сигзил. — Нас довольно много.
— Нет, не твою расу, — ответил Камень. — Людей твоего типа. Как же их называют? Ездят из одного места в другое и рассказывают другим о том, что видели. А, миропевцы. Да, это правильное имя. Верно?
Сигзил застыл на месте. Потом внезапно выпрямился и, не оборачиваясь, пошел прочь.
— Почему он так поступил? — удивленно спросил Камень. — Я не стыжусь того, что я повар. Почему он стыдится быть миропевцом?
— Миропевцом? — переспросил Каладин.
Камень пожал плечами.
— Я знаю не так-то много. Странные люди. Говорят, они должны путешествовать из королевства в королевство и рассказывать о своих странствиях людям. Вроде рассказчиков, хотя они считают себя кем-то намного большим.
— В своей стране он что-то вроде светлорда, наверно, — сказал Моаш. — Судя по тому, как он говорит. И поражается, что живет с крэмлингами.
— Эй, — сказал Данни, подходя к ним. — Что вы сделали с Сигзилом? Он обещал рассказать мне о моей родине.
— Родине? — удивился Моаш. — Ты же из Алеткара.
— Сигзил говорит, что в Алеткаре не бывает таких фиолетовых глаз, как у меня. Он думает, что во мне есть кровь веденов.
— У тебя не фиолетовые глаза, — сказал Моаш.
— Фиолетовые! — возразил Данни. — Посмотри на них днем, на солнце. Увидишь, какие они темные.
— Ха! — сказал Камень. — Если ты из Веденара, мы — кузены. Пики — почти Веденар. Там у некоторых людей настоящие рыжие волосы, как у нас!
— Радуйся, что кое-кто не считает твои глаза красными, Данни, — сказал Каладин. — Моаш, Камень, соберите ваши отделения и передайте мое распоряжение Тефту и Шраму. Пусть люди пропитают маслом жилеты и сандалии от сырости.
Люди вздохнули, но выполнили приказ. Армию хорошо обеспечивали маслом. Мостовики были дешевым товаром, а хорошая свиная кожа и металл для пряжек — дорогим.
Пока люди собирались на работу, солнце прорвалось сквозь тучи. Его лучи согрели пропитанную дождем кожу Каладина. Было что-то освежающее, когда за холодом сверхшторма следовало солнечное тепло. Крошечные полипы камнепочек на стенках бараков открылись и пили мокрый воздух. Их было необходимо отскрести, потому что они ели камень, испещряя стены ямками и трещинами.
Почки были ярко-красными. Сегодня шашель, третий день недели. На рынок рабов пригонят новый товар. То есть новых мостовиков. В бригаде Каладина была серьезная нехватка людей. Во время последнего забега Йейк получил стрелу в руку, а Делп — в шею. Каладин ничего не смог сделать для него, и в бригаде осталось только двадцать восемь человек, способных таскать мост.
И, как и ожидалось, после часа бурной утренней деятельности — надо было подготовить оборудование, промаслить мост, а Лоупену и Даббиду сходить за утренней кашей и принести ее на склад, — Каладин увидел солдат, ведущих к складу цепочку грязных оборванных людей. Каладин кивнул Тефту, и они оба отправились за Газом.
— Прежде чем ты начнешь кричать на меня, — сказал Газ, — пойми, что я не могу ничего изменить.
Рабы сбились в кучу, за ними присматривала пара солдат в измятой зеленой форме.
— Ты — мостовой сержант, — сказал Каладин.
Тефт подошел и встал рядом с ним. Он не брился, а аккуратно подстригал свою короткую седую бороду.
— Да, — сказал Газ, — но больше я не распределяю людей по бригадам. Ее Светлость Хашаль хочет делать это сама. Именем своего мужа, конечно.
Каладин стиснул зубы.
Она хочет истощить Четвертый Мост.
— То есть мы не получим ничего.
— Я этого не говорил, — сказал Газ и сплюнул. — Она дает тебе одного.
Хоть что-то по меньшей мере, подумал Каладин.
В новой группе было человек сто.
— Какого? Надеюсь, он достаточно высок, чтобы нести мост.
— О, он достаточно высок, — сказал Газ и взмахом руки приказал новым рабам отойти в сторону. Люди задвигались, открывая одного, стоявшего сзади. Он был немного ниже среднего роста, но все же достаточно высок, чтобы носить мост.
И у него была мраморная черно-красная кожа.
— Паршмен? — удивился Каладин.
Тефт рядом с ним тихонько выругался.
— Почему нет? — сказал Газ. — Идеальные рабы. Никогда не возражают.
— Мы воюем с ними! — воскликнул Тефт.
— Мы воюем со шторм знает кем, — сказал Газ. — Эти, на Разрушенных Равнинах, совсем не такие, как их товарищи, работающие на нас.
Правда по меньшей мере. В военлагерях было множество паршменов, и — несмотря на пятнистую кожу, — они мало чем походили на воинов паршенди. И у них не рос панцирь из кожи. Каладин посмотрел на крепкого лысого мужчину. Паршмен, одетый только в набедренную повязку, уставился в землю; он весь был какой-то плотный. Пальцы толще, чем у обычного человека, руки сильнее, бедра шире.
— Не волнуйся, он прирученный, — заверил Газ.
— Мне казалось, что паршмены слишком ценны, чтобы использовать их для бега с мостом, — сказал Каладин.
— Эксперимент, — ответил Газ. — Ее Светлость Хашаль хочет знать, можно ли их использовать. В последнее время находить мостовиков стало довольно трудно, и паршмены могут заткнуть дыры.
— Чистейшей воды глупость, Газ, — сказал Тефт. — Мне плевать, "прирученный" он или нет. Просить его воевать против своих братьев — полный идиотизм. Что, если он предаст нас?
Газ пожал плечами.
— Посмотрим.
— Но...
— Хватит, Тефт, — сказал Каладин. — Ты, паршмен, иди за мной.
Он повернулся и стал спускаться по склону. Паршмен покорно пошел следом. Тефт выругался и двинул за ними.
