"— Предлагаю срочно ввести уголовную ответственность для любого, кто захочет посмотреть на эту вражескую пропагандистскую выползку. Пойманный за просмотром вредоносной программы должен отвечать по всей строгости нашего справедливого закона! Предлагаю прямым ходом отправлять таких любителей запретных зрелищ в ГУЛАГ — перековываться ударным трудом на благо Родины сроком на четверть века. Нам на Трансибе постоянно не хватает рабочих рук. И на рудниках Колымы. За Полярным кругом... Унас много ударных строек ведётся...так что полезное применения этим плохим гражданам мы найдём".
И так как точечный прицельный удар по постоянно ускользающему поезду с мятежниками у военных всё никак не получался (конечно же благодаря тайной поддержке со стороны курирующих организаторов мерзкого суда западных спецслужб), то Толстой просил у Верховного главнокомандующего отдать генштабу приказ использовать ядерное оружие, либо другое оружие повышенной мощности, которое "санирует" весь район нахождения цели и гарантированно прекратит пропагандистскую диверсию. В финале своей речи Пётр Толстой предложил депутатам выйти с предложением об этом к президенту. Вынужденная слушать весь этот визгливый лай из телефукена Ласточкина не сомневалась: действующему царю такая инициатива несомненно не могла не понравиться. Ведь на этом позорном судилище постоянно полоскались в грязи священные для любого россиянина имена. Особенно имя царского предшественника, основателя династии, который олицетворял собой священность любой родственной ему персоны, занимающей трон...
Но был у инициативы и важный скрытый от большинства зрителей подтекст. Благодаря предложению умеющего вовремя угодить Толстого действующий президент мог гарантированно избавиться от внезапно возникшего на горизонте опасного конкурента, который своим чудесным воскрешением не мог не поселить большую тревогу в Кремлёвских палатах и смуту в умах миллионов россиян, мечтающих о возвращении "второго Сталина"...
Естественно, что голосованием депутатов инициатива была поддержана единогласно. Сразу после этого эфир государственного телеканала занял десятимиллионный выпуск камеди-клаб — после того как депутаты нагнали на телезрителей жути требовалось немного смягчить впечатление от прозвучавших в эфире угроз стереть в пыль целый регион ради уничтожения одного поезда. Полагалось срочно дать напрягшемуся народу возможность выдохнуть, поржать и на время позабыть о политике, ведь стэнд-ап-комики как огня боялись хотя бы намёками шутить про политику, все их остроты были ориентированы исключительно на нижние чакры телеаудитории; за это власть языкастых болтунов до сих пор не перевешала, а даже ценила, ибо народ, живущий животными инстинктами и иллюзией беззаботной комфортной жизни, оставался легко управляемым стадом.
Глава 229
В накопитель перед "залом суда" ввели подсудимого Путлера. Сегодня по случаю приговора конвоиры облачились в парадную форму военной полиции, только без нашивок путлеровской армии, зато с белыми ремнями и белыми касками.
Через пару минут один из конвоиров, велев напарнику сохранять бдительность, отлучился за следующим обвиняемым. В его отсутствие второй сопровождающий повёл себя с подсудимым не лучшим образом. Вместо того, чтобы оставаться строгим, но корректным, то есть прилежно исполнять свой служебный долг и держать необходимую дистанцию, назначенный в конвоиры парень позволил подсудимому завести с собой разговор. Было заметно, что двадцатилетнему юноше льстит внимание легендарного "патриарха политики". Лиза стояла неподалёку и услышала, как Путлер что-то объясняя, покровительственно роняет фразу: "На своей могиле я приказал выбить: "Он любил и заботился о своих друзьях"... Ещё там было: "Он умел ненавидеть своих врагов и никогда ничего никому не прощал" — подсудимый покосился на Лизу.
Ласточкина едва не расхохоталась в лицо святоше! И это говорит он! — человек, заживо почти сгнивший изнутри от непонятной болезни (так бы обязательно и произошло, если бы его прежде не пристрелили, как бешенную собаку, свои же дружки при полном равнодушии личной охраны)! Да и какой ещё финал мог быть у злодея, которого ненавидели и постоянно проклинали сотни миллионов человек.
Однако молодой конвоир почти с сыновьим почтением взирал на снизошедшего к нему великого старика. А ведь Лиза ему даже сочувствовала. Этот юноша был сыном "врага народа". Несколько лет назад его отца арестовали. Это случилось вскоре после того, как властями было инициировано очередное "Дело врачей" — такова была излюбленная тактика государства — изыскивать повсюду мнимых врагов и натравливать на них толпу, предусмотрительно оставляя для себя роль дирижёра и народного заступника: "Это из-за них, мерзавцев, вы мрёте как мухи и плохо живёте!.. Ату их!".
Вначале власти, которые постоянно нуждались в деньгах для финансирования непомерных расходов на войну, заставили врачей резко взвинтить цены на свои услуги. Обложенным драконовскими налогами докторам пришлось вымогать деньги с пациентов и их родственников — поборы порождали новые поборы! Даже за якобы "бесплатную" помощь самым тяжёлым — онкобольным, сердечникам, диабетикам и тому подобным несчастным, больным и их семьям приходилось серьёзно раскошеливаться. Организаторы травли тут же дали отмашку средствам массовой информации печатать разоблачительные статьи и выпускать репортажи об алчной медицинской мафии. Когда накопившийся народный гнев стал напоминать перегретый котёл, по стране прокатились инициированные властями погромы. Полиция спокойно наблюдала за выходом народного гнева. Дав населению выпустит пар, за дело взялось "гестапо". Начались аресты видных профессоров и докторов медицины. Сценарий был обычный: показательные процессы, на которых подсудимые признают себя вредителями и отравителями.
Отец этого конвоира попал в первую же волну репрессий. Его уже два года держали в следственном изоляторе, то ли требовали оговаривать всё новых людей из своего окружения, то ли вымогали выкуп, что тоже очень широко практиковалось следователями. В бесконечном ожидании суда старик по слухам начал сходить с ума. Однако его не переводили в психлечебницу — скорее всего всё-таки продолжали выбивать какие-то показания на коллег и просто знакомых. Сын и сам чудом избежал ареста. Много месяцев скрываясь от ищеек гестапо, опасаясь провокаторов, изнеженный домашний мальчик скрывался в катакомбах городской канализации, питался какими-то помоями, отбивался от полчищ крыс, и страшно боялся попасться на глаза одной из стай бездомных. К Чеботарёву его принесли едва живым. Так парень оказался в команде. Он мечтал вытащить престарелого больного отца из пыточной диссидентской тюрьмы имени академика Сахарова, где тот мог умереть в любой момент; и перевести его хотя бы в Лефортово, которая тоже была гэбисткой и условия там тоже были не сахар, и всё же... Из-за постоянных тяжёлых мыслей парень замкнулся и почти ни с кем не общался по душам.
Путлер, как отличный психолог, сумел разглядеть в его глазах тоску по живому участию, разговорил юношу, влез к нему в голову, и вероятно что-то пообещал. За это конвоир прямо на глазах Лизы фактически согласился стать при нём скорее лакеем, чем охранником.
И вот уже преступный старик опирается на руку юного пажа, доверительно жалуется ему:
— Увы, мой юный друг, годы берут своё, мне ведь уже за семьдесят...но я не могу умереть, не назначив наследника своих дел. На правнуков надежды мало, вряд ли они выросли достойными людьми.
Поразительно, как мало времени потребовалось обвиняемому Љ1 на то, чтобы перевербовать человека!
— Мой час близок, лейтенант! — нашёптывал рядовому конвоиру Путлер, нисколько не стесняясь окружающих. Похоже подсудимому доставляло удовольствие демонстрировать всем этим судьям и прокурором силу своего влияния на простых людей, которых они по наивности призвали себе в помощники. Пока тут не было ни одного присяжного, самое время было показать тем, кто всё ещё мечтает его засудить, что ничего у них не выйдет.
— Но я не лейтенант, даже не офицер, — мямлил великовозрастный сопляк.
— Какая в сущности ерунда, лейтенант! — успокаивал подсудимый. — Я говорю с вами не только как президент этой страны, но и как отец... если вы позволите, мой юный капитан.
— О да! — выдохнул охранник, и уши его пламенели от волнения и удовольствия.
— Скоро мне потребуется верный человек. Но я ещё не знаю, могу ли полностью довериться вам...Поклянитесь, что сделаете всё...нет, не для меня лично, но для блага России!
Совершенно потрясённый происходящим, молодой человек затуманенным взором обвёл других присутствующих и взволнованно стал повторять за стариком слова клятвы...
Оловянные глаза Путлера подёрнулись задушевной поволокой, рука его легла на плечо парня и он тихо затянул гимн Советского Союза. Конвоир вздрогнул, вытянул худую шею, прислушиваясь, осторожно, словно пробуя полынью ногой, попробовал подпевать...так в два голоса в унисон они провыли целых два куплета, после чего взглянули друг на друга влюблёнными глазами, троекратно поцеловались. И перешли на "ты".
Манипулятору оставался один шаг, чтобы отдать произведённому им уже в майоры стражнику какой-нибудь приказ:
— А теперь главное! — зашептал он и, опираясь на руку помощника и взглянул Елизавете в глаза...
Через мгновение в помещение вернулся второй охранник. Заметив, что напарник явно не в себе, старший конвоя велел ему отойти от подсудимого.
— Стыдись! — гаркнул он на товарища. — Ты ведёшь себя как раб!
Одновременно он попытался устыдись напарника, воззвать к его чувству долга:
— Нам доверена худшая работа на земле — охранять худшего из преступников. Нас отобрали для этой тяжёлой, но необходимой миссии. И мы обязаны оправдать доверие. Вспомни того парня, которого многие тут считают святым — он всегда носит с собой Библию или какую-то другую святую книгу и бельгийский самозарядный браунинг. Библию — для чтения во время перерывов суда, а "пушку" — на тот случай, если ему представится грохнуть Антихриста. Но даже этому кристальному человеку мы должны были помешать свершить своё личное правосудие. Наш долг судить от имени всего народа!
Устыдив напарника, старший конвоир обратился к подсудимому:
— Руки за спину! Вы тут в тюрьме, а не в персональном VIP-поезде для увесилительных вояжей.
ВВП насмешливо глядел на него и не спешил выполнять приказание. Старший конвоя перешёл почти на крик и затопал от возмущения ногами.
— Ошибаетесь, — наконец промолвил старик и начал медленно поигрывать наручниками, которые невесть откуда взялись в его руках. — Это вы тут в тюрьме, а я тут по праву, ибо нахожусь на обратном пути к величию.
Старший конвоя во все глаза смотрел то на руки подсудимого, то на своего поплывшего напарника:
— Проклятый предатель, это ты передал ему наручники! — дрожа от возмущения, набросился он на товарища.
— Не оскорбляйте этого достойного юношу, я просто нашёл в нём порядочного человека и истинного патриота! — вступился за рохлю Путлер.
— Руки назад, иначе пеняйте на себя подсудимый! — снова потребовал старший конвоя.
— И что ты сделаешь? — усмехнулся Путлер и понизил голос до шёпота, чтобы их не услышали присяжные за дверью. — Посадишь меня в тюремный штрафной изолятор, как я Алексея Запального?.. Ха. Это я мог его там живьём сгноить. А ты нет. Я приказывал застрелить Анну Политковскую, Бориса Немцова, убить генерала Лебедя, в котором видел опасного конкурента. Травить тех, кто мне опасен либо просто несимпатичен. А у тебя нет такой власти. Ты связан долгом и совестью, а это самые страшные из пут.
— Вы так просто в этом признаётесь? — удивился один из членов технического персонала Антон Павлович Чайкин. Это был мужчина лет пятидесяти с землистым одутловатым лицом хронического сердечника.
— Это вы про Запального?— небрежно покосился в его сторону Путлер. — Ну да, я приказал, чтобы доставший меня говнюк умирал медленно и мучительно. Когда мне доложили, что после отравления ядом "новичок" Запальный сильно мучается от страшных болей в спине, я дал распоряжение постоянно под разными предлогами держать его в штрафном изоляторе ШИЗО. Это такой каменный мешок, а точнее "стакан", где человек вынужден сутками стоять, потому что не может лечь или даже сесть. И мне было в кайф представлять, как мой главный враг, мучаясь от ужасных болей в позвоночнике, часами вынужден был стоять передо мной по стойке смирно. Я воображал себе, что он при этом чувствует, о чём думает. Надо было лишь подождать, когда этот гордец начнёт ползать на четвереньках, моля об уколе обезболивающего.
— И он ползал? — замер от ужаса и в надежде на обратное Чайкин.
— Не важно, — замял тему тиран. — А то, что я вам тут наговорил, в зале суда использовано быть не может без моего подтверждения. А я, как вы понимаете, откажусь от всего.
— Неужели вам самому никогда не бывало омерзительно от того, как свора легавых, повизгивая от холуйского рвения, бросается исполнять ваши бесчеловечные приказы? — недоумевал Антон Чайкин.
— 80% людей вообще не стоят того, чтобы о них размышлять, с небрежным видом пожал плечами Путлер. — Кто-то же должен быть обслугой, в том числе выполнять грязную работу — чистить засранные толчки, убираться после трупов, травить и мучить твоих врагов... Хорошо, что есть много тупых, но преданных исполнителей в погонах.
— И вы не боитесь, что запущенный вами бумеранг зла может вернуться? — Антон Чайкин с изумлением разглядывал человека, так легко признающегося в злодействе.
— С какой стати мне бояться? — в голосе ответчика ощущалось превосходство. — Но вы-то демократический правовой суд. Вы такого не можете. Выходит сила на моей стороне — была, есть и будет.
— А правда? — недоумевал Антон Чайкин.
— И правда тоже. Бог на моей стороне: я хотел править вечно и он вернул меня из замогильного мрака, с вашей помощью. Вот и получается, что Вселенная забоится обо мне, а вы — лишь инструмент в её руках — инструмент заботы обо мне.
— Приговор покажет, какой мы инструмент! — вставила в разговор своё веское слово Елизавета.
— Покажет, — спокойно подтвердил подсудимый и подмигнул завербованному охраннику.
— Так точно, мой президент! — немедленно отрапортовал конвоир и шлёпнул себя пятернёй в белой перчатке по каске, неумело отдавая Путлеру честь, он сделал это с таким рвением, что каска слетела с его головы и покатилась по полу.
— Вот видите, — Путлер с дурашливой виноватой усмешкой снова чуть пожал плечами. Он давно уже привык, что простой народ теряет голову от любви к нему. Даже депутат Толстой в телевизоре казалось в присутствии сакральной персоны понёс совсем какую-то верноподданническую околёсицу.
Глава 230
Чертыхнувшись, Лиза схватила с кресла пульт и вырубила ненавистный телек.
— Неужели вы надеетесь на оправдание?! Не могут же все члены жюри присяжных сойти с ума... хотя после того, что произошло с этим несчастным мальчиком-конвоиром, я теперь ничему не удивлюсь, — грустно вздохнул Антон Чайкин, но спустя секунду задумчиво заметил: — Но ведь должна же существовать какая-то высшая справедливость! Ведь если маньяку за семь жертв уверенно дают пожизненное заключение, то по вашему приказу ежедневно убивали сотни российских и украинских солдат, а также мирных жителей. За всё же время вашего правления погибли миллионы.
