Пока шли, казалось, что еще и не смерклось, но едва подошли к костру, как все вокруг погрузилось во мрак: и лес, и вода; даже горы, которые только что были различимы, исчезли, точно растворившись в черной пустоте. Только волна негромко шуршала по щебню. Да со стороны стойбища, от пиршественных костров, доносились голоса продолжавших веселое гуляние людей. Встретили их приветственными восклицаниями. Чаа"схе тут же усадили у огня, подали в руки бурдюк. Собралась здесь одна молодежь. Все много говорили и были веселы. Чаа"схе, видя, что его никто не задирает (даже подружки Кэлтэ не обращали на него особого внимания, только старались поймать его взгляд), успокоился и попробовал браги. Эта хороша, не то, что у Джья-сы. Часэй вместе со сверстниками кидал камни в воду, тревожа сон водяного; девочки помладше шушукались о своем за спинами парней и своих старших сестер. А Кэлтэ опять не было видно. Желтые языки пламени трепетали на ветерке, отбрасывая на лица и руки собравшихся оранжевые сполохи; сочно похрустывали дрова, брызжа горячими искрами. Девушки запели, дружно и слажено. Мальчишки, кидавшие в темные воды озера камни, прибежали к огню, протянули навстречу теплу озябшие руки. Чаа"схе невольно заслушался песней. Девушки пели о нелегкой, полной трудов и забот женской доле: в тягучих, немного печальных словах песни говорилось и о беззаботном, но недолгом детстве, и о том, как рано девочки начинают помогать своим матерям; о том как взрослеют, наливаются соком, словно поспевающая земляника, как приходит время выбирать среди отважных и ловких парней своего тхе-хте, с кем они будут жить, деля печали и радости, до самой старости; о том, как приходит пора рождения первенца... Обо всем говорилось в песне. Чаа"схе слушал и вспоминал родную палатку и стойбище в предгорьях, где родился и вырос. Точно так же, по вечерам, занятая шитьем или кройкой шкур, пела эту же самую песню и его мать; а маленькая сестренка, пристроившись рядом, и наблюдая, как быстро и умело управляются с работой материнские руки, тихим голоском подпевала незамысловатые, но такие близкие женскому сердцу слова.
Чаа"схе погрузился в приятные воспоминания своего недалекого детства и все вокруг — и люди, и костер, и эта ночь, простершаяся над холодным озером высоко в горах — все это вдруг исчезло, как будто ничего и не было. Он снова был там, в своем родном стойбище. Лежал, свернувшись под одеялом и, приподняв его краешек, наблюдал за хлопотами своей матери. Тихо и спокойно лились слова песни. Пахло отсыревшими шкурами и похлебкой. Позади похрапывал уставший за день промысла отец: два дня уж дома не ночевал — трудился, не покладая рук, совсем намаялся; пришел вечером, разделся, да и лег спать, даже не перекусив напоследок. Снаружи крапал по листве дождь...
Тут, неожиданно, в круг света вошла Кэлтэ. Она была не одна: за нею, точно верный пес, вышел из ночной темноты нескладный высокий детина, с длинными, чуть не до колен, руками, с вытянутым одутловатым лицом, на котором было написано не то недоумение, не то огорчение. Кэлтэ хитро улыбалась. Чаа"схе встретился с нею взглядом и понял, что сейчас она что-то скажет на потеху парням и девушкам. Нахмурился.
— А, Чаа"схе приспел. А мы-то уж и не надеялись его увидеть, — сказала она громко, чтобы все слышали. С десяток лиц устремились к ней. — И как это тебя отпустили так поздно, да еще одного?!
Вокруг засмеялись. Чаа"схе вскинул голову, готовый ответить дерзостью. Особенно его разозлило то, что тот парень, что пришел с Кэлтэ, тоже скривил губы. Чаа"схе посмотрел на него в упор, вскочил на ноги. Парень смутился, отступил, сразу стал каким-то жалким, как побитая собака; ухмылка мигом сошла с его лица. Чаа"схе уже готов был подступить к нему, хотя и сам не знал что бы делал дальше, когда кто-то сунул ему в грудь бурдюк.
Он заморгал, обхватив его обеими руками.
— Пей, — услышал чей-то голос и усмехнулся. Обида прошла. С вызовом взглянув еще раз на дочь Джья-сы, он высоко поднял бурдюк и сделал несколько больших глотков: знай, мол, наших! Кто-то застучал в барабан. Все вскочили, выхватили у Чаа"схе бурдюк, потянули за руки. Юноша оказался втянутым в хоровод. Он посмотрел вправо и увидел, что руку его держит Кэлтэ и улыбается ему, улыбается не ехидно, а по-доброму. И он тоже заулыбался и ноги, только что тяжелые, будто к ним были привязаны камни, понесли его вперед. Волосы Кэлтэ, заплетенные в косы, ударялись ему о плечо и грудь. Он втянул в себя её зовущий запах и закрыл глаза, всецело отдавшись танцу; ноги сами собой подпрыгивали и твердо ударяли о землю: только щебень летел во все стороны. А тот парень, что пришел с Кэлтэ, стоял, как потерянный, позади и печально взирал на танцующих. И Кэлтэ совершенно не обращала на него внимания, а улыбки её, все до единой, предназначались только Чаа"схе. И сердце его наполнилось радостью, он возликовал.
...Уставшие, рассаживались они вокруг огня и, утирая пот, передавали друг другу бурдюк. Чаа"схе, не стесняясь более, пил много, весело глядел по сторонам, смеялся шуткам и, чувствуя тепло придвинувшейся к нему Кэлтэ, блаженно закатывал глаза. А тот грустный парень, Пэ-эг, сидел напротив него и только грустно вздыхал, поднимая печальные по-оленьи глаза на ту, что сидела рядом с Чаа"схе.
После еще много раз пускались в пляс, пели песни и угощались из бурдюков, которые едва брага кончалась в одном, заменяли следующим, раздутым и полным. А затем, уже плохо помня себя, Чаа"схе о чем-то долго разговаривал с Пэ-эгом, по приятельски обнимал его за плечи, трепал по косматой, нечесаной голове.
К середине ночи он очнулся на берегу у самой воды, в которой отражались прыгающие огоньки звезд. За спиной шумело стойбище, слышались музыка и крики. Рядом сидели Кэлтэ и Пэ-эг; последний приткнул хмельную голову к его плечу. Сознание медленно возвращалось к Чаа"схе. Он тряхнул плечом и Пэ-эг, как мешок, сполз по его боку и уткнулся в землю. Кто-то, сидящий позади, засмеялся. Юноша наклонился, и с трудом удерживая равновесие, зачерпнул пригоршней воду и протер разгоряченное лицо. Кэлтэ, положив руку на его плечо, участливо заглядывала в глаза.
Из темноты кто-то позвал её. Чаа"схе неуклюже поднялся, чувствуя, как задрожали не слушающиеся колени. Кэлтэ потянула его, и он с умилением поддался ей. Двое парней начали тормошить пьяного Пэ-эга, пытаясь разбудить его.
Кэлтэ доверчиво вложила свою ладонь в руку Чаа"схе и крепко сжала пальцы. Юноша ответил тем же. Прильнув друг к другу, они медленно зашагали к костру, приветливо пылавшему в стороне. Идя бок о бок с дочерью Джья-сы, Чаа"схе внезапно осознал, как он счастлив и что большего ему и не нужно.
...Веселье продолжалось еще долго, пока на восточной стороне небосклона не начала разгораться заря. Все это время он ни на шаг не отходил от Кэлтэ и она отвечала ему тем же: они повсюду следовали вместе, держась за руки, вместе танцевали, вместе пели, вместе отходили от костра, чтобы полюбоваться выстланным звездным узорочьем глубоким ночным небом. Они, пожалуй, к обоюдному согласию, давно бы удалились подальше с глаз долой, но о них всегда вспоминали чуть раньше, чем они успевали отойти далеко, и поворачивали назад к костру, где все это время не смолкало шумное веселье. Когда начало светать, молодежь начала расходиться.
В стойбище, на центральной площадке, догорали большие костры. Вокруг вповалку лежали те, кто побежденный веселящим напитком, не мог уже держаться на ногах; слышался храп и глубокие вздохи спящих.
Чаа"схе проводил Кэлтэ до тхерема, где они в последний раз тесно прижались друг к другу и доверчиво потерлись носами.
— Приходи в полдень к усохшему дереву у ручья — шептала Чаа"схе Кэлтэ, встав на цыпочки и прижавшись щекой к его вздрагивающей шее.
— А ты придешь?
— Не знаю, — озорно улыбнулась девушка, отстраняясь от него. — Может быть, и приду. Но ты жди.
Она тоненько засмеялась, и игриво оттолкнув его, проскользнула в тхерем. Юноша постоял немного, прислушиваясь к шорохам, доносившимся из палатки Джья-сы, а потом и сам побрел в старую хижину жреца, чтобы отсыпаться.
А небо уже полыхало оранжевым заревом, прогоняя ночные тени в предшествии нового погожего дня. От озера на низкий отлогий берег наплывал прозрачный седой туман.
Утром его разбудил Котла Вей"нья и сказал, что идет на берег.
— Одевайся и приходи, — сказал старик, многозначительно приподняв одну бровь, и, на ходу закутываясь поплотнее в накинутое поверх одежды одеяло, вышел.
Чаа"схе протер глаза, потянулся и застонал, чувствуя, как по телу растекается тягучая ломота. Осторожно приподнял голову. Старик уже успел раздуть огонь в очаге, но остывший воздух еще не нагрелся и изо рта шел пар. Чаа"схе задрожал и обхватил себя руками. Вставать ужасно не хотелось. В голове еще держался дурман ночного веселья. Набрякшие веки сами — собой закрывались. Клонило в сон. Полежал — полежал, поворочался, почувствовал нужду — все, пора подыматься. Подтянул к себе сваленные в кучу в ногах штаны и рубаху, вылез из-под шкуры и, сотрясаясь от пробиравшего до костей озноба, начал торопливо одеваться. В открытой корзине, лежавшей на боку за ложем Котла Вей"нья, зашуршал перьями пробудившийся Шаспу, неторопливо вышел к очагу, встряхнулся, качнул деловито хвостом и, посматривая на неловко копошащегося с тряпьем юношу, покачиваясь, зашагал к выходу. Чаа"схе натянул, наконец, рубаху, выпутавшись из собравшихся складок. Затянул пояс на штанах. Стал обуваться. Одного чи не нашел. Поднялся, рассеяно пошарил вокруг мутными еще глазами: нет нигде. Стал ворошить постель, еще теплую, неудержимо манящую к себе. Опять нет. Да что же это? Неужто он снаружи, где потерял его с перепою. Не может же такого быть: заметил бы — земля-то уже совсем холодная, живо пятку бы застудил. Да и другие заметили бы. Еще раз потер глаза. Качнулся, подошел к самой стенке. Рукой оперся о жердь. Ха! Вот он где. Прямо под рукой — на сучке повис. Точно ведь, вспомнил: воротившись в тхерем, сел стал развязывать подвязки, долго мучался, пыхтел, ругался про себя, а потом с размаху швырнул один чи за спину, испсиховавшись, и разом разорвав шнурок. Чаа"схее потрогал обрывок тонкого ремешка, пришитого к обуви: чинить придется — вон, даже шов разошелся; надо же было дергать -то так. Вздохнул и, согнувшись пополам, натянул на ногу пострадавший чи.
Снаружи было студено: должно быть, морозец на рассвете опустился с гор. А когда с Кэлтэ прощался вроде и не заметил. От озера дуло. Чаа"схе торопливо пошел к ближайшим кустам. Навстречу ему вышел, согнувши худые плечи, Джья-сы: лицо серое, осунувшееся, борода всклокочена, глаза — тоненькие щелочки — утонули в набрякших синих мешках. Видно было, что тяжело отходил старейшина от давяшних обильных возлияний. Но все же улыбнулся, завидев юношу. Чаа"схе приветствовал его и, чувствуя себя несколько неловко, скорее проскочил мимо. Джья-сы приостановился, посмотрел на сомкнувшиеся за спиной Чаа"схе кусты, ухмыльнулся, почесал синюшный нос и неспешно направился к своей палатке, где заботливая Таа-чи уже налаживала еду.
Перед тем как податься на берег, где его ждал па-тхе, Чаа"схе заскочил в тхерем, немного погрел над огнем руки, достал из своей сумки круглую простенькую шапочку, одел её, захватил, как и жрец, одеяло и пошел к озеру.
Стойбище, не смотря на позднее утро, еще спало; по пути Чаа"схе повстречал только двух женщин, спешащих с пустыми бурдюками по воду, да одноглазую Мэ, которая, не заметив его, что-то искала в примятой траве перед своей хижиной. Юноша не стал её окликать, а зашагал дальше.
Подходя к центральной площадке, где вчера Сау-кья шумно праздновали окончание осеннего промысла, он замедлил шаги, почувствовав волнение перед предстоявшим разговором со жрецом. Он уже знал что скажет. Знал, потому что выслушал долгую историю старика, потому что поверил Ему: Котла Вей"нья ничего не утаил, рассказал как было. Не славил себя, не ругал других, что вообще — то встречается не так уж часто. Значит, доверял — ему, человеку пришедшему от Мана-кья, его заклятого недруга и недоброжелателя. И это неспроста. Знать, на то воля духов.
И все же, как вынужден был признаться себе юноша, не это, или не только это, явилось главной причиной того, почему он решил именно так, а не иначе. Не нужно обманывать себя. Кэлтэ — вот из-за кого он не хотел уходить. Ночью, когда они отходили от костра, у которого танцевали и распевали песни девушки и парни, они успели поговорить. Смущались друг друга, но все же главные слова произнесены были.
Отведя его к лесу, где их уже не было видно, и докуда доносились лишь приглушенные голоса веселящихся, Кэлтэ крепко сжала его пальцы и, остановившись у одинокого кедра, посмотрела прямо в глаза. Он весь затрепетал и даже попытался отстраниться, чувствуя непонятную робость. Но девушка не отпустила его, напротив придвинулась еще ближе. Он ощутил её горячее дыхание на своей шее. Подогретая брагой кровь в его жилах забурлила, ударила в голову. Он подался к Кэлтэ и она — о радость! — не отступила. Её набухшие соски, выпиравшие из-под одежды ,уперлись в его грудь. Дрожь прошла по всему телу Чаа"схе, он часто задышал.
— Говорят, что ты скоро уйдешь, — зашептала Кэлтэ, прижав его руку к своей груди. — Говорят, старику, на старости лет уже не нужны ученики.
— Кто говорит? — удивился Чаа"схе.
— Многие, — неопределенно пожала плечами девушка. — Даже мой тхе-хте так думает. Поначалу он думал иначе, но сегодня весь вечер говорит всем так. — Она прижалась к нему еще сильнее: теперь нежный кончик её носа щекотал щеку Чаа"схе. — Скажи, это правда? Ты уйдешь?
Кэлтэ замолчала и ждала ответа. А Чаа"схе, уже многое передумавший за день, боролся с собой, чтобы раньше времени не наговорить лишнего: сначала ему нужно было узнать, чего хочет от него Кэлтэ. Поэтому, он повел плечами, будто еще ничего не решил.
— Не знаю. Я еще не говорил об этом с па-тхе. Только собирался.
— А когда же будешь говорить?
И снова юноша пожал плечами.
— А ты хочешь уйти? — в голосе девушки он уловил звенящие нотки раздражения. — Хочешь?
Чаа"схе сдался. Замотал головой, как ретивый молодой кулан, вцепился в обмякшую руку Кэлтэ. Она вопрошающе смотрела на него; в глазах её мерцали отблески далекого огня.
— Я не хочу уходить, — пробормотал Чаа"схе, не выпуская её руки. — Не хочу, не хочу, не хочу!
Кэлтэ опустила голову, отступила на шаг, посмотрела себе под ноги. Пнула, невидимую в темноте, старую шишку.
— Ты хочешь учиться у Котла Вей"нья? — спросила она после долгого молчания, во время которого юноша боялся пошевелиться, уже догадываясь, о чем хочет спросить его девушка.
Чаа"схе тряхнул в ответ головой.
— И все? — спросила Кэлтэ, вновь поднимая голову.— Ты хочешь стать жрецом, потому и остаешься?
Чаа"схе взмолился духам. Как ответить ей, чтобы не выдать своих чувств и в то же время не обидеть её. Закатил глаза к звездному небу, пробивавшемуся сквозь разлапистые ветви кедра, под которым они стояли.
— Почему ты спрашиваешь? — вместо ответа спросил он ее.
