— Не между струйками, дурачки недорослые, — тут все заметили, что директор, пожалуй, не особо младше деда-ветерана будет. В обычное время директора молодили одежда, прическа, ухоженное лицо, давно не касавшиеся промасленной ветоши руки — а главное, сидел-то директор в кабинете, за полированным столом, в окружении полированных панелей, под портретом Ленина. Как грамотный.
Но сегодня директор выглядел истинным ровесником Революции, и даже дышал с хорошо различимым присвистом.
— Между струйками — это в ЦК КПСС. Это для начальства. Нам бы с вами проскользнуть между жерновами.
— Ерунда какая-то происходит, — главный комсомолец скомкал кепку в кулаке. — Нам в райкоме не доводили. Самодеятельность чья-то?
— В милицию надо.
— Здесь милиция, — протолкался лейтенант и с ним почти десяток патрульных. — В чем проблема?
— На митинг идти…
— И что в том такого особенного? — лейтенант или в самом деле не понимал, или очень уж ловко притворялся, потому что ни грамма фальши в нем не почувствовали. — Обычная же демонстрация.
— А я пойду, — внезапно сказал водитель “ЗИЛа”. — Мне вот не нравится ломить пятилетку за четыре года в три смены двумя руками за одну зарплату!
— Геморрой на перегонах зарабатывать, — подал голос и Семен-Четыре-Палки. — Едешь-едешь, ни тебе кафе у дороги, ни поспать, ни посрать по-людски. Как та собака из анекдота. Сплю в будке, сцу на колесо, еще и хозяин есть.
— Дожили, тля, — пробасил в нос бугор слесарей. — Геморрой уже зарабатывать надо. Раньше-то он в нагрузку даром шел.
Вспыхнули смешки, но тут же и погасли.
— Нет у советского человека хозяина! — крикнул прибежавший парторг. — Что за контрреволюционная агитация?
— Ничего не знаю, — насупился комсомолец с кепкой. — Вот мне только что старший товарищ сказал: там, наверху, еще кое-кто Хозяина помнит.
Парторг опешил и проглотил заготовленную речь. Не прокатит, понял он. Всерьез люди закусились. Да о чем же? Парторг спешно перебрал в уме все крупные перемены. Ну, эксперимент. После него в самом деле зарплата выросла, и хорошо так, раза в два с половиной. Правда, и перекуры исчезли. Долго люди привыкали с карточкой через проходную ходить. Часть и вовсе того не вынесла, уволилась. Но вроде ж привыкли — чего сейчас-то бунт?
С чего вдруг вспомнили Хозяина?
— Хозяин, говорите… — парторг пожевал воздух и тоже набычился. — Хозяин бы всех живо поставил на яму. И масло поменял. Сразу всем, по методу двойного отверстия. Как Смыслов или там Карпов. Сеансом одновременной игры на ста досках.
— Хрена, — возразил все тот же комсомолец. — Поставить раком всю Россию может одна только картошка.
Теперь посмеялись уже чуть веселее. В самом деле, чего они вдруг перепугались? Митинг там, не митинг — зарплата будет, а остальное неважно. За остальное пускай комсорги отдуваются, значки отрабатывают.
Комсомольцы еще угрюмо матерились в своем пролете цеха, но в целом автобаза решение приняла. Директор, глотавший уже валерьянку, видел отчетливо: люди на митинг выйдут.
— Выйдут, не сомневайся…
Бортмеханики “Надежды” осматривали посадочные модули, сидевшие каждый в своей выгородке, на ободе шайбы у самого “верха” длинного корабля.
Корабль тормозил, для чего развернулся плитой вперед, поэтому заряды взрывались теперь прямо по курсу. Выталкивать заряд приходилось подальше, потому что корабль набегал на облако плазмы — по меркам глубокого вакуума, чуть ли не твердое — пробивал облако и летел дальше сквозь кольцо искусственной атмосферы. Механики беспокоились: не срежут ли ее микрочастицы антенны и радиаторы, и вообще все, выступающее за контур опорно-тяговой плиты? Пока что эрозии не замечали, но и тормозить всего лишь начали.
Механики заполняли планшеты пометками. Внешний осмотр. Тест системы ориентации. Проверка топливных насосов. Осмотр и просвечивание ручным детектором посадочных двигателей. Ручной детектор вообще-то для геолога придуман, его основная работа внизу, на Марсе. Марс из обсерватории уже виден, если кому интересно.
Чтобы попасть на Марс, механики вот сейчас и проверяли челноки. А еще гидравлику створок ангаров. А еще пусковые цепи. А еще маяки стыковочных устройств и отдельные компьютеры строго под расчет “параллельных эллипсов”. Компьютеры за ними проверит еще бортовой электронщик, но сейчас он возле главного бортового вычислителя, гонит оттуда тестовые последовательности, а Минделл со Степаном ему голосом подтверждают: не брешет хитрая электроника, не надо ее кувалдочкой постукивать, все и так работает!
Проверка шла бодро и давала почти девяностопроцентную уверенность, что все получится. Створки ангара откроются. Посадочные замки отпустят опоры. Пружинные толкатели выпнут челнок так далеко, чтобы выхлоп его двигателей не повредил “Надежде”. Электроника ориентации найдет путевые звезды. Рулевое управление позволит пилотам сесть на Марс, и потом с него вернуться.
В общем, несмотря на проделанный маневр, челноки выйдут.
Разворот плитой вперед “Надежда” выполнила безукоризненно. Механизмы отработали в точном соответствии с расчетами. Опрокинулась только лейка в биологическом отсеке: кто-то забыл принайтовить.
Командир экспедиции, Алексей Леонов, пользуясь капитанским доступом к системе, установил по камерам личность забывшего, и думал: стоит ли провести беседу? Или сразу напустить на космонавта симпатичную китаянку-доктора? Что это за шутки, что значит “забыл” в такой-то экспедиции? Расслабился, контроль над собой потерял? А этого нельзя. Не в ресторане под фикусом. В миллионах километров от Земли, световой луч и то четыре минуты летит!
Леонов знал — очень хорошо знал — что невозможно находиться в состоянии контроля постоянно. Мозг должен отдыхать. Мышцы должны расслабляться. Ум должен переключаться на мысли о другом, неважном.
С такой точки зрения позабытая лейка — триумф психологии. Люди настолько чувствуют себя “дома” в биологическом отсеке, что расслабляются и позволяют себе что-то там забыть.
Если бы только иметь уверенность — уверенность, а не предположения — что в остальных частях корабля космонавты не потеряют собранности.
Леонов еще раз пробежал открытый на экране бортового компьютера список. Он сам, это понятно. Второй пилот Нил Армстронг от Америки. Оба пилота еще и запасные навигаторы. Хотя навигационную задачу решал в основном бортовой компьютер, пилотов на всякий случай учили приближенному расчету по курсовым звездам.
Точные расчеты делала Эльза Бирхальс, астроном и штатный навигатор экспедиции, классическая немецкая блондинка, аккуратная и дотошная, не посрамившая двадцать поколений предков-бухгалтеров. Мужчины между собой тихонько говорили, что пращур Эльзы еще выкуп за Ричарда Львиное Сердце считал, наверное. Пробормотав: “По неким понятным причинам нам девушки все хороши”, Леонов перелистнул страницу с фотографией.
Со следующей страницы на него глянул смуглый бурят, геолог экспедиции, Шоно Роднаев.
Лет семь назад, когда заработали комиссии по реабилитации, когда во всех интеллигентных квартирах тихо и вежливо, без лишнего ажиотажа, обсуждали, что — вот, сейчас можно узнать страшную правду! — и все искали своих предков по “тем самым” спискам, Леонов случайно прочитал в гостях на комоде желтый листок:
“РОДНАЕВ БАЛДАН Дата рождения: 1874 г. Неграмотный. Из крестьян-кулаков. Жил: Жергалантуйский сомон. Осужден: 12 июня 1931 г. Приговор: ссылка. Дело: 725”,
и теперь всякий раз при виде геолога вспоминал черт знает, почему врезавшуюся в память коротенькую справку. Вряд ли прямой родственник — мало ли в Бурятии Роднаевых! — а все же… Причудливо тасуется колода. Летит потомок неграмотного мироеда на Марс, потому что — совсем иной человек, хоть ты как поверни.
Иной в том смысле, что Шоно Роднаев вообще-то американец. Сын эмигранта, бежавшего через Владивосток вместе с чешским корпусом, с абсолютно русскими корнями, добротным американским образованием, бурятским лицом, старорежимным строем речи: “позвольте” — “извольте” — “отнюдь”… Нет, причудливо тасуется колода, не поспоришь.
Геолог в экспедиции числился запасным навигатором — кроме немки и обоих пилотов. После того, как советская космическая программа попала в сравнительно недалекую Луну с пятой попытки, четырехкратный запас штурманов никому не казался избыточным.
Следом шли две страницы, увешанные грозными пометками: “Доступ к реактору”, “Аттестован на управление ядерными устройствами”, “Жизненно важен для корабля”, что Леонов про себя расшифровывал: “С борта ни ногой”. Потому что курс вычислят штурмана. Цифры с циферблатов считать и ввести вычисленный курс много ума не надо — всех восьмерых этому обучали. А вот управление реакторами и, особенно, полет на постоянно рвущихся за кормой (либо как сейчас, перед носом) ядерных бомбах — настоящих, страшных порождениях Второй Мировой и Холодной войн — тут нужен ядерщик не подкованный политически, а грамотный технически.
Так что Степан Круговец и Минделл Кейн. Плотный белобрысый увалень “с Полтавы” и негр с ирландской фамилией. Негр-ирландец в богоспасаемой Америке, прямо анекдот: “Вам-таки мало, шо вы негр?”
Оба ядерщика впитали столько знаний и сведений, что Леонов — сам нешуточно обученный, он ведь защищал диплом по конструкции корабля “Восток”! — только уважительно вздыхал. Пожалуй, эти двое могли собрать новую “Надежду” из найденных на Марсе камней. Лучше не доводить, конечно, но квалификация, что ни говори, душу греет…
“Предположим, я не знаю, кто забыл розовенькую лейку”, — подумал командир “Надежды” и начальник экспедиции. — “Вот сейчас, по списку, я мог бы найти человека, уставшего до потери самоконтроля?”
Или это не потеря контроля над собой, а ювелирной точности и ковбойской дерзости расчет: здесь, в оранжерее, я позволяю себе быть рассеянным. Зато там, на фермах радиаторов, или в рубке, или за пультом бортового медицинского робота, я становлюсь полностью другим человеком. Как автогонщики “включаются” на трассе, а в остальное время не перегружают организм.
Да, полет в тренажере и полет в вакууме — вещи разные. В тренажере ты подсознательно всегда помнишь: это не взаправду. Как там ни повернись, тебя спасут. И почему-то в тренажере, в стеклянной пирамиде “Биома”, никто не забывал найтовить предметы.
Новое ли это знание? Важно ли оно для будущих экспедиций? Или там полетят огромные корабли, “плавучие острова”, где никакая забытая лейка просто не будет иметь значения?
Вот страница китаянки. Тоненькая брюнетка, доктор Чжу. Язык тональный, поморщился Леонов. Непривычно. Все говорят “Чжу”, а на самом деле там, наверняка, что-то вроде: “Лес ласточки”, “Пекинская слива”, “Справедливая чистота” или еще что, китайцам только понятное… Доктор и, разумеется, биолог.
На следующей странице ее помощник, он же электронщик. Якоб Рихтер, пока не постригся “под скафандр”, выглядел, натурально, “мальчиком со скрипочкой”, плоть от плоти еврейского Бруклина. Он, кстати, на синтезаторе неплохо играет, вспомнил Алексей. Синтезатор Якоб сам спаял, да с подвывертом. Вместо коробки с клавишами склеил маленькую арфу, где струны — световые лучи в фотоприемники, а в толстом корпусе арфы электронная обвязка. Выглядело чудно — и, на удивление, здорово прижилось в кают-компании “Надежды”.
Алексей вспомнил, как приезжали в Звездный городок из-за океана седые музыковеды, стучали авторитетами по столу: куда, мол, гения тащите на орбиту? А вдруг там фотоны? Или, не к ночи будь сказано, вообще мю-мезоны залетные?
Якоб, что правда, хорошо им ответил: “Только испытания куют настоящий стиль и характер. Успею еще побыть седым и знаменитым. В конце-то концов, первый музыкант на Марсе — выпускник The Juilliard School. Чем плохо?”
На такой козырь ничего у авторитетов не нашлось в рукаве, и прошел “мальчик со скрипочкой” весь курс подготовки, и собственными руками перебрал дважды, и трижды, и четырежды, и семижды всю электронную начинку “Надежды”. Надо ему заказать маленькую композицию по случаю прибытия, что там у музыкантов самое простое? Оратория какая-нибудь?
— Что, командир, думаешь, кого высаживать?
Леонов головы не повернул: он по дыханию понял, что за плечом Нил Армстронг. Благо, время передавать вахту.
— Не думаю, — сказал Алексей. — Мы с тобой выйдем первыми. Это не обсуждается.
Усмехнулся:
— Если не быть самодуром, зачем тогда быть начальником?
Двинул селектор:
— Ангар — пилоту.
— Ангар слушает, — отозвались наушники голосом Степана.
— Состояние челноков?
— Шесть на отлично. Сами удивляемся.
— Довезли, получается. Ангар, слушай задачу. Работаем тот вариант, где высадка на двадцатом витке. Хочу осмотреться получше. По вашим отчетам я вижу, состояние техники у нас хорошее, спешить нет причин. Будем делать все по длинному списку. Не просто флаговтык, а всех поочередно высадим. Даже вас, хотя это и нарушение. Так что сейчас все работы закончить, через два часа сбор в кают-компании. Будем выбирать место.
Место высадки на Марсе найти просто и сложно.
Просто потому, что Марс большой и пустынный. Нигде там не ступала нога человека. Куда ни сядь, везде задачу экспедиции выполнишь. Первые люди на Марсе! Шутка ли!
Сложно потому, что Марс большой и пустынный. Нигде там не ступала нога человека. Везде можно что-нибудь открыть. На пыльных ложах давно высохших морей и котловин — какую-нибудь слабокислородную жизнь. На горных пиках, в сточенных ветрами и веками кальдерах давно отбушевавших вулканов — полезные ископаемые, давным-давно синтезированные природным термоядерным реактором, и с тех пор никем никогда не добывавшиеся. Столько возможностей — буквально глаза разбегаются!
Экспедиция летела с вполне конкретной задачей: проверить наличие водяного льда. Лед — это кислород. Кислород — это колония. Купольные ли города, поселения ли на дне котловин, где давление хоть чуточку повыше — так или иначе, с кислородом намного лучше, чем без него.
В теории, на Марсе вода когда-то плескалась. Все северное полушарие сглаженное, ни тебе кратеров, ни резких изломов горных цепей. Да еще и на пару километров ниже южной стороны. Явно выглажено чем-то текучим.
Но вот водой ли? Ртуть, к примеру, если много ее, вполне течет и плещется. На плотике из трех-пяти железобетонных шпал по ртути замечательно плавать можно. Лучше, чем на сосновом плоту по воде. Плотность сосны в два раза меньше, чем у воды. А плотность бетона в три раза меньше, чем у ртути. Выгодно!
Не то, чтобы на Марсе когда-то блестели океаны ртути. Там вода, если откуда-то и взялась миллиарды лет назад (ученые говорят: в Гесперийскую Эру) — то никто не знает, ни откуда, ни — куда потом исчезла. Ладно там, если она связана в кальциевых породах. А вот если испарилась в космос (Марс меньше Земли, и сила притяжения у него куда слабее), тут уже думать придется. Откуда в низменности Марса можно воду снова налить.
