И только он забыл о том случае, как кто-то, прикинувшись Пожирателями Смерти, убил придурка Фаджа. И хоть Министр из этого типа был никакой, и Лорду было откровенно наплевать, жив он или мертв, был неприятен сам факт того, что у кого-то хватило наглости прикрываться его именем!
Человек, страдающий паранойей, решил бы, что все упомянутые события как-то взаимосвязаны. Ведь не может быть случайностью то, что после исчезновения пророчества в магический мир откуда-то вернулся потерянный и забытый Поттер. И что этот мальчишка знает намного больше, чем многие его однокурсники, которые в отличие от него учились в школе предыдущие пять лет. И что Поттер не доверяет Дамблдору, не боится убивать, а его непонятно откуда взявшиеся друзья не боятся угрожать детям Пожирателей Смерти. Может ли быть совпадением то, что последние полтора года европейские маги и иностранные наемники с опасением относятся к любым мало-мальски значимым предложениям со стороны Темного Лорда и медлят с каждой сделкой, проявляя нервирующую щепетильность в составлении контрактов? Или то, что за последние полгода в Хогвартсе и прилегающих к нему территориях произошло сразу два нападения на высокопоставленных британских чиновников. Получается слишком большой список якобы независимых друг от друга событий. С другой стороны, Волдеморт при всем желании не мог понять, как всё это связано между собой, хотя интуитивно чувствовал, что-то здесь не так. Что-то неправильно! Кто-то намного более опасный, нежели Дамблдор и его гриффиндорский орден, следит за ним и, возможно, готовится ударить в спину...
Где-то вдали послышался скрежет открывающегося замка и звук шагов. Неужели Люциус решил, что уже безопасно вернуться в поместье и оценить причиненный ущерб. Хотя, вероятно, он и прав. Былая ярость Лорда отступила, сейчас нужно было посидеть и как следует подумать над имеющейся информацией. Возможно, получится найти какую-то зацепку, подсказку, которую он раньше упустил из виду.
Дверь открылась, и в комнату уверенным шагом зашел Августус Руквуд. Зашел, оценил состояние бывшей столовой Малфоев и с опаской покосился на своего господина, поняв, что выбрал не самый удачный момент.
— Здравствуй, Августус.
— Добрый вечер, мой Лорд, — склонился в поклоне Пожиратель. Ближе мужчина так и не подошел.
— Есть какие-нибудь новости?
— И да, и нет, господин.
— И как это понимать?
— Я сегодня наконец сумел встретиться с Французом, он две недели откладывал нашу встречу, оправдывая это тем, что ему нужно подумать, и...
— И?
— Он отказался, мой Лорд. Сказал, что для него было честью работать с Вами в прошлом, но сейчас он вынужден отказаться от Вашего предложения.
— То есть он две недели думал над моим предложением, вспоминал, насколько выгодно было ему и его людям работать на меня во время прошлой войны, и все равно отказался? Он что совсем страх потерял?
— Не знаю, мой Лорд. Но...
— Но что?
— Он пару раз упоминал о том, что ему нужно посоветоваться со своими партнерами и начальством.
— Начальством?
— Он так сказал, и я подумал, что эта информация может вам понадобиться.
— Какое начальство может быть у вольного наемника? Сколько я себе помню этого хитрого проходимца, он всегда был сам по себе. Даже, работая на меня, он все равно оставался всего лишь наемником, а не союзником!
— Я не могу знать, господин. Но возможно, за прошедшие шестнадцать лет произошли более глубокие внутренние изменения, о которых мы, будучи сторонними наблюдателями, не можем судить?
— Это опять его слова, Руквуд, или уже твое предположение?
— И то, и другое, мой Лорд.
— Хорошо, ступай.
— Могу я спросить, Милорд? Что здесь произошло?
— Любопытство сгубило не одну кошку, Августус. Здесь произошел Я, поэтому тебе стоит оставить меня наедине с моими мыслями, как это уже сделали Люциус и Белла.
— Конечно, повелитель, — спешно откланялся Пожиратель.
Итак, вот ещё одна странная случайность, неизвестно какая по счету в череде уже упомянутых событий. У Француза, одного из самых свободолюбивых, подлых и безбашенных наемных убийц Западной Европы внезапно появились "партнеры" и "начальство", мнения которых интересуют его куда больше огромной суммы денег, которые от имени Волдеморта предлагал ему Руквуд. Нет, за всем этим определенно что-то кроется. Но что?
* * *
— Поттер? Эм...Поттер! — Гарри приоткрыл глаза и уставился на незнакомый потолок. На вопрос, где он находится, ответ всплыл в памяти сам по себе. Фадж, инсценировка нападения Пожирателей Смерти, Вита, порезы, Вита, Лонгботтом, дальше следовала мешанина образов и обрывков воспоминаний. Как результат комфортабельное пребывание в больничном крыле.
— Поттер! Э...Гарри? Ты меня слышишь? — спросил шепотом кто-то откуда-то справа. Слизеринец закрыл глаза, думая о том, что сейчас предпочел бы снова заснуть и надеясь на то, что говорящий рано или поздно замолчит, не получив ответа. — Гарри, я хотел... Я должен... Мне нужно... Гарри, я давно должен был это сказать. Извини меня, пожалуйста!
— За что? — спросил Гарри, у которого от удивления весь сон улетучился.
— Ты не спишь? — сконфуженно прошептал Лонгботтом с соседней койки.
— Если я скажу, что сплю, ты мне поверишь? — бросил Гарри старую, как мир фразу. Гриффиндорец что-то прокряхтел, но промолчал. — За что ты извинялся, Лонгботтом?
— Я... Ну...
— Очень красноречиво. А поконкретнее можно?
— Тебе раньше никто не говорил, что ты похож на Снейпа?
— Бог миловал. А что, похож? Когда я в последний раз смотрелся в зеркало, я был вполне себе симпатичный паренек.
— Я имел в виду интонации и манеры.
— Побеспокойся лучше о своих интонациях. Что ты там пытался промычать до того, как я внезапно стал похож на своего декана?
— Я извиняюсь.
— Это я уже понял. За что?
— За мантию.
— Мантию?
— Ну да. Твоя мантия-невидимка... Ты ведь был прав тогда, это действительно твоя собственность. А я её у тебя, получается, отобрал.
— Отобрал. Ты? У меня? Ты головой не сильно ударился сегодня, Лонгботтом?
— Нет. Я серьезно. Я ведь думал, что она принадлежала моему отцу, что это память о нем. Я считал, что когда я пользуюсь ею, я становлюсь похожим на моего папу. А это не так. Если мантия твоя, то получается, что я крал у тебя возможность чувствовать себя ближе к родителям. И... и самое неприятное это то, что ты ведь несколько раз говорил мне, что это не моя мантия, что это твоя собственность. Ты говорил это мне снова и снова, а я...
— Лонгботтом...
— Я был упрямым ослом, я ничего не понимал и, кажется, не хотел понимать! Я тебя даже ударил... то есть пытался ударить. Я напал со спины. А потом я сдал тебя Снейпу и директору Дамблдору.
— Лонгботтом, ты главное успокойся. Ничего страшного не произошло, — произнес Гарри лениво перевернувшись на бок, чтобы видеть гриффиндорца. Рука заболела, напоминая о не таком уже и гениальном алиби.
— Нет, но могло произойти. Я как подумаю, что из-за этой глупой истории тебя могли отчислить, или даже посадить в Азкабан, или просто назначить взыскание, сразу от самого себя тошно становится. Гарри, понимаешь, если бы ты мне рассказал всю правду, всё то, что рассказал тогда в кабинете директора, я бы сам отдал тебе эту мантию. И тебе не пришлось бы так рисковать, чтобы вернуть себе вещь, по закону принадлежащую тебе.
— Ты всё сказал?
— Я...
— Твоя проблема в том, что ты всё видишь в каком-то искривленном свете. Во-первых, не ты не понял смысла моих претензий, потому что я их не озвучил вслух. Я просто вырубил тебя заклинанием и забрал мантию. Во-вторых, твое нападение... Ты же помнишь, чем оно в результате закончилось. Я не так беззащитен, как некоторые обо мне почему-то думают. В-третьих, мое наказание. Ты серьезно полагаешь, что Дамблдор мог бы меня отчислить или, упаси Мерлин, посадить в Азкабан?
— Да, он не шутил, когда...
— Невилл, директор не стал бы меня отчислять хотя бы потому, что я ему всё ещё нужен. Я — Избранный, помнишь?
— Да, пророчество, я помню.
— И, наконец, ты почему-то считаешь меня хорошим человеком, с которым жизнь не хорошо обошлась. А это не так.
— Нет?
— Нет. Я — плохой человек, с которым жизнь не хорошо обошлась. Мантия-невидимка, конечно, дорога мне как память об отце, но её получение не было для меня самоцелью.
— Что?
— Всё это было задумано исключительно для того, чтобы ткнуть директора носом в его же...в его ошибки. И я предпочел бы, чтобы ты рассматривал этот поступок именно в этом свете, без всяких прикрас.
— Хочешь, чтобы я считал тебя хитрым и подлым слизеринцем?
— Я такой и есть.
— Нет! Ты ведь... Ты ведь...
— Что? Я — Гарри Поттер? Это ты хотел сказать?
— Нет. Не только. Ты ведь сегодня спас меня, рискуя своей жизнью. Хотя мы с тобой никогда не были друзьями. И вообще ты меня недолюбливаешь ещё с того случая с боггартом.
— Спасибо, что напомнил, Лонгботтом. Что до сегодняшнего происшествия, тоя ничем особо не рисковал. Директор появился всего парой минут позже меня.
— Нет, рисковал. Лестрандж могла убить тебя, перед тем как уйти. И ты не мог этого не понимать. Ты защитил меня, и пытался защитить министра, — Гарри закатил глаза и задумался над тем, чего он там наговорил Дамблдору, пока его в полуобморочном состоянии несли в больничное крыло. Весь рассказ целиком так и не удалось вспомнить, но основная суть сводилась к тому, что стоило появиться Пожирателям, как Гарри накинул на себя мантию-невидимку, и вместо того, чтобы спрятаться где-нибудь в безопасном и уединенном месте, рванул спасать окруженного врагами министра. Он героически вступил в битву с Пожирателями, но тут оказалось, что в охране министра были предатели. Короче Фаджа убили, а Гарри еле смог скрыться. Эта история звучала глупо и нелепо, но директор не мог не поверить истекающему кровью студенту, который на его глазах, рискуя собой, заступился за однокурсника.
— Ладно, предположим, сегодня мне моча в голову ударила, и я решил погеройствовать. Но ты-то с какого перепуга напал на эту Лестрандж? И вообще, с чего ты взял, что это она?
— В смысле?
— С чего ты взял, что эта Пожирательница — Белла Лестрандж? Сколько я помню, она все время была в маске.
— Ну, известно не так много женщин, которые служили бы Сам-Зна... Волдеморту. И только Лестрандж из них отличается своей ненормальной кровожадностью. Она сумасшедшая маньячка, и не узнать её, когда она режет людей в мелкий фарш, просто невозможно.
— Ясно. Но это не объясняет того, зачем ты напал на неё.
— Я не...
— Я слышал, как ты выкрикивал второе непростительное. И, судя по всему, оно у тебя не получилось. Так какой в этом был смысл?
— Не знаю. Просто нервы сдали. В последнее время я столько думал о родителях, что появление Лестрандж в Хогсмиде меня просто добило. Ведь это она во всем виновата. Это из-за неё я рос сиротой при живых родителях, потому что мои мама и папа уже и на людей-то не очень похожи.
— Мне жаль, — произнес Гарри, глядя на Лонгботтома и думая над тем, что у них есть немало общего. — Как себя чувствуешь сейчас?
— Нормально. Я был под проклятием всего пару минут, это не несколько часов, как было у тебя.
— И снова спасибо, что напомнил. Голова не болит?
— Нет.
— Судороги?
— Закончились три часа назад. Мне дали зелье. Я в порядке, Гарри. И я хотел тебя поблагодарить за то, что ты для меня сделал.
— Лонгботтом, я ещё раз повторяю, не делай из меня героя, я не такой. Я, в принципе, ничего для тебя не сделал.
— Ты отвлек Лестрандж.
— А если бы не отвлек, её, возможно, смогли бы схватить.
— Ты заступился за меня, когда все остальные сидели в стороне.
— Все остальные?
— Там в магазине была целая толпа взрослых волшебников, но никто...
— Никто не захотел подставляться под проклятие, чтобы спасти парня, который сам, можно сказать, бросился в объятия смерти?
— Я и так знаю, что это был глупый поступок. Просто Лестрандж попала под горячую руку...
— Ну, если это теперь так называется. Тебе за непростительное ничего не будет?
— Нет. Во-первых, у меня ничего все равно не получилось. Во-вторых, сейчас до студентов никому нет никакого дела. Министр магии убит, тела некоторых защищавших его авроров даже восстановлению не подлежат, там просто кровавое месиво на улице. А ещё я слышал, как Кингсли, помнишь его?
— Темнокожий аврор?
— Да. Он приходил к директору, и рассказал, что Фаджа видели в министерстве уже после того, как произошла бойня в Хогсмиде, — Гарри почти физически почувствовал, как с души свалился камень. Смогли, справились, сделали! — Ты понимаешь, что это значит?
— Что в Хогсмиде убили не министра, а кого-то другого?
— Нет. Что кто-то под оборотным зельем прошел в Министерство магии. И, скорее всего, это были Пожиратели.
— Ясно, — Гарри откинулся на подушки и прикрыл глаза. Откуда-то навалилась усталость, хотелось спать и ни о чем не думать. Ни о людях, убитых сегодня, ни о том, насколько близок он сегодня был к провалу, ни о том, что несмотря ни на что, удача оказалась на его стороне. Не хотелось думать вообще ни о чем. Просто спать и не видеть никаких снов.
— Гарри.
— Что?
— Можно задать тебе вопрос?
— Ну?
— Ты не любишь директора Дамблдора, да?
— Да.
— Что "да"?
— Да. Я его не люблю. Любовь — вообще глупое слово. Я ему не доверяю. Я ему не верю.
— Почему?
— Он слишком много врал, обманывал и пытался манипулировать мной и окружающими меня людьми. И подчас делал это настолько открыто и прямолинейно, что даже шестнадцатилетний подросток мог это заметить. А ты ему все ещё доверяешь?
— Да.
— Почему?
— В смысле?
— Почему ты ему всё ещё доверяешь, Невилл. После всего, что он сделал. Или ты не понимаешь?
— Не понимаю чего?
— Что он с первого дня твоего появления в Хогвартсе лепил из тебя образ героя. Чтобы от природы тихий мальчик согласился принять участие в приготовленных для него авантюрах, подсунул тебе мантию-невидимку, якобы принадлежавшую твоему отцу. И попросил никому о ней не рассказывать, особенно твоей бабушке, которая может не выдержать наплыва воспоминаний. Специально для тебя спрятал в замке Философский камень, а потом сам же торжественно выдал газетчикам вроде бы тайную информацию о том, как ты героически спас камешек от самого Волдеморта.
— Откуда ты знаешь?
— Читал в газетах. Да и то, что я вижу сейчас своими глазами, не сильно отличается от ранее сказанного. Твои кошмары... у тебя нет, и не может быть никакой связи с Волдемортом. Хотя бы потому, что до своего первого курса, вы с Темным Лордом никогда не встречались. Но профессор заставляет тебя посещать уроки окклюменции с ненавистным тебе Снейпом. Знаешь почему?
— Чтобы меня прекратили мучить кошмары.
— Нет. Чтобы мы с тобой подружились на почве ненависти к профессору, который бесцеремонно роется у нас в мозгах.
— Почему ты так думаешь?
