Никс интересовалась, как у меня дела, как там Ирвис, Ари, Кей и остальные.
Я читал и не знал, зачем в моей голове крутятся мысли вроде "Неужели было так сложно позвонить, балда?". Но я понимал, что письмо — это правильно. Мы бы смущались, шутили глупые шутки. Вряд ли бы мы смогли с ней вот так поговорить голосом. Письма для того и нужны — чтобы тебя не перебивали, чтобы ты сам себя не останавливал на полуслове, чтобы можно было сказать все.
Часть письма Никс заканчивалась предположением о том, что мы встретимся скорее, чем можно подумать.
Пусть будет так.
Почерк Найка тоже был не слишком ровным, но скорее тяготел к печатным формам. От него было всего несколько строк. Найк писал, что какой-то его эксперимент завершился удачно, и рабочий итог оного он прилагает к письму. Что я, верно, дурак, и это понятно любому, кто меня знает, и что дураком можно быть, даже выглядя интеллигентно и высокопарно изъясняясь. Ничего нового, словом. Конечно, я не особо понял, к чему бы он снова решил обзываться, но вот никакого приложения к письму я не обнаружил. Проверил конверт изнутри — ничего. Рассмотрел исписанный листок с обеих сторон и даже на свет глянул — ничего.
— Ари, а там, в твоем письме, ничего лишнего не лежало? — спросил я.
— Да нет, вроде, — тот пожал плечами. — А что ищем?
— Найк пишет, что прислал мне какой-то итог эксперимента. Что бы это могло быть?
— Хм, — глубокомысленно ответил Ари, явно удерживаясь от каких-то более скабрезных предположений ради приличия.
Я еще раз заглянул в конверт. Пусто.
И вдруг прямо у меня перед глазами оказалось что-то похожее на кулон на тонкой серебристой цепочке и закачалось маятником.
— Держи, — Найк отпустил цепочку, и кулон упал мне в подставленную ладонь. — Ну-ка подвинься, — он уселся рядом с Керри, слегка прижимая того к стенке, и, пока я смотрел на это все, решая, мог ли я успеть так напиться с одного бокала глинтвейна или нет, рядом с Найком образовалась Никс.
— Я забыла вложить амулет, — сказала она, корча смущенное личико. — Прости.
— Ребята, хрен с ним, с амулетом, — я недоверчиво всех осмотрел, даже не стараясь скрыть своего изумления, — как так получилось, что вы все здесь? Откуда? К... как?
— Совершенно случайно, ага, — хохотнула Никс. — На самом деле, мы сговорились.
— Осталось, чтобы оказалось внезапно, что у меня сегодня день рождения, но он зимой, — я, кажется, улыбался от уха до уха.
— Да уж, это было бы чересчур, — кивнула Ирвис.
— Так как вы тут очутились? — снова спросил я у Никс и Найка.
— Я действительно забыла вложить в письмо амулет, — серьезно сказала Никс. — Мы бы послали еще одно, и Ари отдал бы его тебе, но зачем, если мы тут как раз проездом?
— Кстати, вы так и не рассказали, по какому поводу, — заметил Ари. — Или секрет?
— Уже не секрет, — сказала Никс. — Мы разыскали и выкопали из довоенного бункера последнее тело Абеляра Никитовича. Найк нашел его благодаря умению, открывающемуся у него при зажатой струне. Тело, конечно, в не очень хорошем состоянии, но он жив. Абеляра ждет долгое восстановление. Я не знаю, почему он говорил, что он последний. Может, он имел в виду, что он последний на поверхности, последний из тех, кто не запасной? Или хотел сохранить это запасное тело в тайне? Я не знаю. Но мы надеемся, что он полностью восстановится.
— Это хорошие новости, — сказал я. — Сплошные хорошие новости. Прямо даже как-то дышать легче стало.
— Ага, ты там у себя в каморке совсем страх потерял, — протянула Ирвис. — То есть наоборот. От рук отбился.
Похоже, третий шот начал мешать ей составлять фразы правильно.
— И вы надолго сюда? — я продолжил допрос.
— Точно не знаю, — сказала Никс. — Но мы точно еще вернемся, если Лунь решит принести приплод. Я хочу себе маленькую большую моль — однозначно.
— И я! — ахнула Ирвис.
— Вы делите приплод еще не нагулявшейся человекоподобной моли, — заметил Найк. — Да и где ее держать?..
Никс повернулась к Керри:
— А правда, что ты умеешь теперь разговаривать с животными? Как ты вообще? Как ты сумел найтись?
Тот начал что-то отвечать, рассказывая свою историю по второму кругу, но я его уже не слушал. Я наслаждался вечером, вторым стаканом глинтвейна и живой, текучей беседой. Я понимал, что кое-кого в компании не хватает. Но старался не думать об этом.
Только несколько минут спустя я обнаружил, что все еще сжимаю в руке амулет, так и не рассмотрев его. Я медленно раскрыл ладонь.
Стеклянные бабочка и стрекоза сплелись в танце вокруг белого цветка. Поразительно тонкая работа, легкие линии, чистое стекло... Неужели Никс сделала это? Я бы, конечно, не стал такое носить — амулет слишком массивный и причудливый, но сам по себе... И еще в нем чувствовалась золатунь. Присмотревшись, я обнаружил ее мелкие вкрапления на крыльях стрекозы, в глазах бабочки, на тычинках и лепестках цветка.
Стало быть, волшебный амулет, а?
Я поднял взгляд на Бродяжку.
Конечно, сейчас его с трудом можно так назвать — как-то он откормился за последний месяц, за волосами ухаживать начал, что ли? И давно не красил их, как я погляжу.
— Ты знаешь, что делать, — сказал он, и я услышал его сквозь гомон спорящих о наряде Керри девушек.
— Нет, не знаю, — сказал я.
Найк цыкнул:
— Ну говорю же — дурак.
И он объяснил мне, как пользоваться амулетом. Я и хотел бы, да не мог не верить ему. Найк был совершенно серьезен. Он знал, что амулет сработает.
Мы сидели там до полуночи, пока нас не погнали хозяева заведения, аргументируя тем, что им пора закрываться. Зачем открывать бары, работающие лишь до полуночи? А, точно, это же "Блюдце Тоски". Концепция обязывает.
Я помню, как что-то пел. О боже, да, пел пьяным. Под каким-то особенно ярким фонарем от нас отделились Ирвис с Керри. Как я понял, Керри временно живет у нее. Куда ж он денется, когда она уедет? Поедет с ней? А что у него с документами? Но этих вопросов я им так и не задал.
На мосту через разлившуюся реку нас покинули Никс с Найком. Найк почему-то отказался обниматься на прощание. Никс не отказалась, но это объятие, как мне запомнилось, было слишком коротким — можно было бы и подольше, тем более что я, пожалуй, по ней скучал. Я наконец поблагодарил ее за все, за то, что не отступилась и прошла со мной до конца. Да, я был пьян, но не потому, что мне было холодно... да и, если честно, не таким уж я был и пьяным. Тот вечер я помню хорошо. Даже нет — особенно хорошо. Особенно четко и выпукло. Влажная, блестящая в свете фонарей мощенка, бурная река, теряющаяся во тьме, последние трамваи с сияющими медовым светом окнами. Окна домов — как прямоугольные звезды, и да, я почему-то вижу сами звезды в ночном небе не размазанными пятнами, а мелкими светящимися точками, как раньше.
А, точно. Мне же теперь не нужны очки. Кажется, благодарить за это надо Вьюгу — уж вылечила, так вылечила, щедро, от всего и сразу.
Ари проводил меня домой. Тоже навеселе, он все же был трезвее. Разве что, он никак не мог определиться, то ли шикать на меня, то ли подпевать, и в итоге делал и то, и другое попеременно.
— Дальше я сам, — сообщил я ему, встряхиваясь и вставляя ключ в замок калитки.
— Ну смотри давай, — сказал Ари.
Он все-таки проследил за тем, как я дохожу до дома, и только когда я помахал ему, открыв дверь, Ари помахал мне в ответ и, сунув руки в карманы, отправился прочь, негромко насвистывая ту же мелодию, что мы пели до этого.
Я добрался до своей комнаты и, упав на нерасстеленную кровать, уснул.
Утром я проснулся с премерзким ощущением. Внезапно накатившая пустота показалась мне особенно невыносимой.
Я снова в той же точке, откуда меня вытянула Ирвис. Я вернулся туда же.
Стоп. Или нет?
Пошарив в кармане, я достал амулет.
Долгие два часа я смотрел на него, думая о многих непростых вещах.
Да.
Я наконец-то смог. Я почувствовал, что имею достаточно силы, чтобы думать об этом. Я готов был провалиться в бездну самоуничижения, если до этого дойдет. Я позволил себе думать о Кей.
Где она? Куда она делась?
Понятно, что у меня нет никакого права упрекать ее в том, что ее не было на нашей трогательной вечеринке воссоединения. Но если бы могла — пришла бы она?
Мне было очень совестно от того, сколько всего я сделал неправильно. Каким я был... Слов не хватает. Даже увидев наконец ее настоящую красоту, я что-то плел про достоинство и недостоинство. Я пытался быть искренним, но я был жестоким и грубым.
И я не слышал ее, когда она говорила "нет". Я вспоминаю эти моменты и, к стыду своему, не жалею о них.
Бывает ли хороший конец у таких историй? А у других, по-другому начавшихся историй как? Все ли хорошо у Николы и Найка? И если да — то почему?
Я не знаю.
Но все, что мне дано — пробовать, искать, пытаться.
И я буду.
Единственный вопрос... вопрос времени. Когда? Достоин ли я сделать это сейчас? Или мне подождать, пока я буду представлять из себя что-то?.. Но что, если я не успею? Стоит ли ждать в таком случае?
Никто не сможет ответить на эти вопросы, кроме меня самого.
И самый главный ответ — я должен перестать мерить все вот этим "достоин — не достоин". Любовь нельзя заслужить.
Да, это очень просто — и очень сложно одновременно. Это как выйти за предел доступных тебе измерений. Человечки, нарисованные на листе бумаги, не представляют, что есть что-то помимо листа. Мы, простые люди и простые маги, не мироходцы, не представляем себе, как вырваться за пределы наших трех координат. Четырех, точнее — есть же еще время...
Так и я не понимаю, как так любовь нельзя заслужить, если я должен быть достоин ее любви, а таким, как был раньше — недостоин. Как измерить качественное изменение личности, как определить, когда ты уже перешел на следующий уровень?
Иногда мне кажется, что, если бы я думал поменьше, мне было бы проще жить.
И, не понимая, как все это устроено, я попробую. Может, кого-то этому учат с детства. Я буду набивать шишки сам. Что ж. Я готов.
А что касается времени... Я потрачу его с умом.
Решив твердо, что я намерен делать, я умылся, почистил зубы, расчесал волосы. Взглянул на себя в зеркало: нормально. Да. Я очень близок к понятию нормы. Потому-то я и кажусь красивым. Какая жестокая ирония.
Наскоро собравшись, я вышел на улицу. Начинало темнеть. Добравшись до центра, я свернул с дороги, ведущей к цветочному рынку, и направился к магазинчику, который как-то заприметил. Профессиональный флорист уж точно справится лучше меня, верно?
Я чувствовал себя неимоверно глупо, следуя через замедляющийся, зажигающий вечерние фонари город, неся в руках пышный букет цветов. Их название тут же вылетело у меня из головы, но это были не розы. Алые, как закат, они пахли почти что приторно. Флорист сказал, что, судя по моим глазам, они должны быть именно алыми. Надеюсь, не обманул.
В винном магазине я долго колебался между вином и конфетами, а так же между наборами того и этого. Но в итоге решил, что конфеты — это уже чересчур. Все-таки барышня у меня суровая. Конфеты не так поймет. Или поймет, но не так.
Ближе к девяти я хлопнул дверью такси, оказавшись один в чистом поле.
Таксист какое-то время подождал, вдруг сумасшедший клиент передумает и попросит вернуться? Но я не собирался останавливаться.
На мне было пальто, в кармане лежали документы, телефон, деньги, спички и нож. Я оставил плату за этот месяц на тумбочке, с запиской. Я полил цветы. Я разослал извинения фирмам, куда не смогу прийти на собеседования.
Я все подготовил.
Передо мной расстилалось темное море травы.
Сунув букет подмышку, взяв бутылку в ту же руку, свободной рукой я достал из кармана амулет.
Вот будет смешно, если Найк мне наврал. Конечно, шутка будет не в его стиле. И не смешная. И не догонишь же, чтоб надавать по шапке... кстати о шапках. Я стянул с головы свою "маскировку", и даже волосы распустил. Надо как-то... что ли... повыгоднее предстать. Для эффекта.
И, не убоявшись боли, я сжал амулет в руке. Так крепко, что стекло треснуло, вонзилось мне в кожу, пропиталось кровью.
Колдовская золатунь жадно впитала магию, сдерживающую действие заклятия, и я...
Я увидел путь: ясный, четкий.
Я ступил на него, и море травы подалось мне навстречу, сменяясь мгновенно глухим лесом. Еще шаг — я преодолел извилистую реку, еще — оказался на вершине холма, освещенного встающим из-за водной глади солнцем. Путь, сверкая, вел меня через земли и города. Становилось холодней.
Боги... неужели я снова возвращаюсь на Север?
Вот уже вокруг меня стелилась поземка, деревья сбросили листву, небо выцвело в серую мглу. Еще один шаг — и я утонул в снегу по колено.
Путь исчез. Я больше не видел его.
Даже приглядевшись, я не смог разглядеть ничего вообще — такой плотной стеной шел снег.
Белая пустота, холодная тишина. Где я?
Через пару мгновений я осознал, как неумолимо ко мне подкрадывается холод.
Цветы тут же покрылись инеем.
Но Бродяжка не мог привести меня к смерти. Нет. Не так. Не мог.
Я пошел вперед, переступая через сугробы, радуясь тому, что вообще надел пальто, и думая, что в крайнем случае, замерзая насмерть, отведаю дорогого сладкого вина и, может, пойму наконец, чем оно лучше портвейна, кроме бутылки.
Вокруг бушевала зима.
Ботинки промокли вмиг.
Стуча зубами, я шел через снег, беспомощно утопая в нем, но упорно пытаясь никуда не сворачивать с того пути, которого больше не видел.
Вскоре я различил вдали какие-то силуэты. Что-то вроде приземистых темных зданий... Они выглядели заброшенными, вокруг не было ничего — сплошной белый снег. И все равно вид этих строений вселил надежду.
Я поспешил вперед.
Из пурги внезапно вынырнул еще один силуэт. Кто-то, закутанный в меха с ног до головы, преградил мне путь.
Я понял, что я на прицеле — левой задубевшей пяткой почувствовал.
— Стой, кто идет! — донесся сбитый ветром голос.
Я поднял руки вверх, прямо с цветами и бутылкой.
Оружие медленно опускалось.
Я стоял на месте.
Человек двинулся сквозь пургу ко мне, и в том, какими яростными были движения, я увидел все, что мне нужно было увидеть.
— Ты какого хрена здесь делаешь? — выпучив глаза, закричала на меня Кей, румяная от мороза и очень смешная в этой своей пушистой шапке с ушами. Впрочем, из-за висящего на плече оружия Кей выглядела еще и крайне внушительно. — Ты что, совсем спятил? Как ты сюда попал? Рин! Ты с ума сошел?
Мне хотелось смеяться. А еще — обнять ее, что я и сделал.
Кей отбивалась невнятно, будто бы для проформы, и потом, когда закончился первый поцелуй, порывисто обняла меня в ответ, заехав по носу прикладом, но это ничего. Я гладил ее по волосам, дрожа от холода, слушал сдавленные ругательства и что-то там такое понимал обо всем этом, вроде того, о чем все те песни, которые я раньше пел, на самом деле, и зачем люди друг другу вообще.
Осколок льда в моей груди окончательно обратился в воду из глаз, благо, было ее немного и Кей, наверное, не заметила.
