А русские придумали для нас унизительную экзекуцию, которую начали приводить в исполнение сразу после того, как мы поели. Они заставили нас мыться. Причем мы должны были делать это все вместе, группой — ну, то есть, я вместе с девочками-ученицами, а мальчики потом. Во-первых, меня возмутила принудительность процедуры — я бы предпочла помыться позже, после некоторого отдыха. Во-вторых, нам было сказано, что после мытья нас ждет более серьезное испытание — медицинский осмотр, если я правильно поняла, и если Марин, которая сообщила об этом, не пошутила.
Что ж, пришлось повиноваться. Нас запускали внутрь по пять человек. Я оттягивала до последнего и зашла с последней партией. До сих пор мне еще ни разу не приходилось мыться в столь допотопных условиях. Немного запоздало меня осенило, что это и есть та самая 'russkaya banya' — правда, без веника и пара. Просто это было маленькое, обшитое деревом помещение, натопленное так, что с меня сразу градом полил пот. С одной стороны амфитеатром возвышалось трехъярусное ступенчатое сооружение, как я позже узнала, именуемое полоком, а с другой стороны находилась огромная ванна с крутым кипятком, сложенная из очень плотного белого кирпича. Нам дали деревянные тазы, черпаки и грубые допотопные мочалки из коры какого-то дерева, а также мыло, которое оказалось жидким и к тому же было только одного сорта, с запахом сосновой хвои. Как сказала нам Ольга, мы должны были самостоятельно набрать черпаком в таз кипятка из ванны, затем разбавить его холодной водой из крана, и так вымыться с ног до головы. Ужасная дикость и варварство, к тому же с непривычки я чуть не обварилась, набирая черпаком кипяток. Девочки давно помылись и вышли, а я все возилась, мешая теплую воду с потоками слез о моей несчастной судьбе — сейчас меня все равно уже никто не мог видеть, и можно было не заботиться о своем реноме.
Слова Марин насчет медосмотра, к моему ужасу, оказались чистой правдой. Я вышла из этой бани последней, а в предбаннике меня уже встречала та самая русская женщина средних лет, которая была приближена к вождям, являясь женой самого старшего из них. При этом ей ассистировала мерзавка Ольга, и она же переводила мне ее вопросы, а ей мои ответы. В присутствии своей бывшей стажерки мне было тем более унизительно подвергаться осмотру, но я старалась не подавать виду, что меня это хоть как-то смущает. Лишь когда русская предложила лечь на кушетку и раздвинуть ноги для гинекологического исследования, я не выдержала и высказала со всей страстностью, выливая все накопившееся за это короткое возмущение и недовольство:
— Как вы смеете?! Это насилие над личностью! Вы принуждаете меня к тому, чего я делать не хочу! Вы — варвары, не имеющие представления о человеческом достоинстве! Вы не имеете права принуждать меня к чему бы то ни было! Неужели власть так ослепила вас, что вы можете безнаказанно издеваться над людьми? Я не стану делать то, что вы просите! Это гнусно, отвратительно и нарушает права человека!
Русская некоторое время внимательно смотрела на меня, не выказывая ровно никаких эмоций, затем совершенно спокойным голосом стала говорить, а Ольга бесстрастно переводила, стараясь не встречаться со мной взглядом:
— Милая моя, не надо так нервничать. Все, что мы делаем — это для вашей же пользы. Вы должны выполнять наши правила. Мне необходимо иметь представление о состоянии здоровья каждого члена клана. Видите ли, тут у нас несколько иной строй, чем в Европе двадцать первого века, и мы действуем в соответствии с местными условиями и обстоятельствами. Наши правила возникли не на пустом месте, и уж конечно, они существуют совсем не для того, чтобы кого-то унизить. Вы можете отказаться от осмотра — дело ваше, но в таком случае мы тоже будем вынуждены поступать по отношению к вам в соответствии с нашими правилами, из которых не может быть исключения. Успокойтесь и подумайте — каким образом гинекологический осмотр нарушает права человека? И почему это отвратительно? И еще вам следует усвоить одну вещь — все ваши 'хочу' и 'не хочу' не имеют здесь абсолютно никакого значения. Мы решаем более глобальные проблемы в разрезе нашего маленького сообщества — выжить или погибнуть. Возможно, вы этого еще не поняли, поэтому я проявляю к вам терпение и понимание. Если вы не готовы подвергнуться гинекологическому осмотру прямо сейчас, мы можем сделать это в другое время, но сильно затягивать с этим я вам не советую.
То, что она говорила таким спокойным голосом, заставило меня устыдиться своей эмоциональной вспышки. А слова ее заставили задуматься. Что-то было в ее тираде такое, что подействовало на меня странным образом — словно весь мой прежний мир, такой нерушимый и непререкаемый, на мгновение пошатнулся. Вдруг я со всей ясностью осознала, что моя прежняя жизнь, защищенная законом и конвенциями, закончилась. Что именно сейчас я осталась наедине с собой и со своими убеждениями. И что нет здесь у меня ни единого друга... И такая слабость накатила на меня, что я безропотно, молча легла на кушетку и позволила сделать с собой все, что было необходимо.
o050279, Thanai, wlad.knizhnik и 19 других изволили поблагодарить
Поблагодарить
Руссобалтъ: Михайловский Александр
Имя или Цитата
Жалоба
#7 Михайловский Александр
Ведущий аналитик
Пользователи
Cообщений: 8 361
Поблагодарили: 44 739
Ташкент
Пол:Мужчина
Интересы:Политика, литература
Отправлено 09 апреля 2017 — 10:59:07
Популярное сообщение!
1 октября 1-го года Миссии. Воскресенье. 12:05. Промзона Дома на Холме.
Похороны погибшего водителя должны были состояться примерно в полдень. Местом для будущего кладбища Сергей Петрович определил небольшую возвышенность на опушке леса примерно в четырехстах метрах к юго-западу от промзоны. Тихое и красивое место отлично подходило для этих целей — вид и природа вокруг располагали к медитации и философским раздумьям. Петрович был удовлетворен, что деликатная проблема с созданием кладбища решилась быстро и успешно, ведь когда-то все равно пришлось бы озаботиться таким серьезным вопросом, как место последнего приюта для усопших. Все во власти Провидения, и смерть — неотъемлемая часть существования, а кладбища неизбежно являются печальными спутниками каждого человеческого поселения... Не на последнем месте у Петровича была и та мысль, что усопший не имел никакого отношения к клану, и погиб он случайно, а не по чьей-либо вине. Великий шаман надеялся, что еще очень не скоро кладбище пополнится новыми холмиками...
Пока Марина Витальевна проводила санитарную обработку и осмотр новоприбывших, старшие полуафриканки из бригад Антона Игоревича, Андрея Викторовича и Сергея Петровича посменно рыли могильную яму. Видимо, это занятие пробуждало в их сознании что-то такое, что заставляло их хранить на лицах торжественное и задумчивое выражение. Работали они молча, лишь изредка, блюдя важность момента, переговариваясь едва различимым шепотом — и к полудню могила была готова. Стандартная посмертная квартира в два метра длины, метр ширины и два метра глубины, чтобы не сумел разрыть ни один медведь. Разрытая могила, сырая и холодная, своим видом напоминала раскрытую пасть матери сырой земли, готовой поглотить еще одно тело, чтобы через некоторое время оно смогло прорасти травой и цветами. Поскольку при жизни погибший был мусульманином, то гроб при похоронах не требовался, а требовалось, как уже говорил Сергей Петрович, похоронить его до захода солнца, а это значит, что полдень — тоже подходящее время для похорон.
На похоронах присутствовал весь клан. Вечером они еще раз помянут этого человека, доставившего к ним свежую кровь, а пока необходимо придать земле его тело, которое Антон Игоревич уже подвез к будущей могиле на УАЗе. Тут же с одной стороны могилы — французские лицеисты, мадмуазель Люси и Ольга Слепцова. Они знали этого водителя меньше полусуток — он забрал их в пригороде Парижа, провез через половину Франции для отдыха и развлечений, а потом должен был вернуть обратно, но вместо этого доставил их сюда, найдя собственную гибель. Глаза французских школьников сухи — они не столько жалеют об этом человеке, сколько злятся на него, потому что, если бы он поехал по другой дороге, двигался быстрее или медленнее, то их автобус благополучно разминулся с бродячей межвременной дырой и сейчас они уже были бы у себя дома, с папами и мамами, сестрами и братьями, вспоминая о празднике, прекрасно проведенном на морском берегу. Это именно он привез их сюда, похоронив заживо в каменном веке — и многим кажется справедливым, что сам он сейчас лежит на краю сырой могилы.
С другой стороны большим полукругом (потому что их много больше чем французов) стоят Лани и полуафриканки, причем последние — смугленькие и короткостриженные — в первых рядах. Погибший сильно похож на них внешне, и им кажется, что они хоронят кого-то из своих — последнего мужчину племени, который не впал в грех людоедства. На глазах у многих стоят слезы, а девки помоложе откровенно плачут. Этот немолодой уже человек, которого они никогда не знали, стал им вдруг ближе самого родного из родных — возможно потому, что он был 'оттуда', и в то же время обладал поразительным сходством с ними, аборигенами этого девственного мира...
Посмотрев на это проявление истинного горя, пятнадцатилетний мальчик-мулат по имени Бенджамен, чьи родители переехали в Медон из Мартиники, выбрался из окружения своих одноклассников и перешел на другую сторону, встав рядом с Алохэ-Анной, которая приобняла его за плечи, будто младшего брата. Следом за ним вышла и присоединилась к полуафриканкам его ровесница французская арабка Камилла, которую тоже приняли как родную, хотя своей внешностью она лишь весьма отдаленно походила на полуафриканок. Быть может, как раз в этот скорбный миг эти двое и поняли, что попали в общество, в котором они по-настоящему будут равны всем остальным, невзирая на цвет кожи и форму носа. Но им еще предстоит узнать и сделать для себя открытие, что оборотной стороной равных прав всегда являются равные обязанности — а это такая штука, что к ней применимо непреложное правило — взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Сергей Петрович подумал, что все это надо понимать так, что клан французов стал меньше на двух человек, а клан Тюленей — на двух человек больше. В конце концов, ту же Ольгу или Марину тоже можно принимать в клан Основателей, но раз они не выказывают пока такого желания, то пусть остается все как есть — потом разберемся. А сейчас Сергею Петровичу требовалось прочитать заупокойную молитву, причем такую, чтобы ее сакральность признали как французские школьники из двадцать первого века, так и женщины и девушки из века каменного. Великий шаман едва ли сталкивался в своей прошлой жизни с необходимостью провожать человека в последний путь в качестве духовного лица. Но сейчас он как раз являлся таким лицом — и это накладывало изрядную ответственность, тем более дело касалось первого покойника, которого нужно похоронить по-человечески. Многое зависело от этого момента. Но у Петровича не оставалось времени на подготовку. И тогда он, приведя себя в состояние особого контакта с Всевышним, и преисполнившись чувства искреннего соучастия, понял, что ему и не надо ничего особого выдумывать...
И, подняв обе руки к небесам, шаман Петрович торжественно заговорил (а вслед за его словами звучал синхронный французский перевод Ольги Слепцовой для лицеистов и мадмуазель Люси):
— Отец наш Небесный, Творец Всего Сущего, и Великая Мать, примите душу своего сына человека Алена, отпустите ей все его грехи малые и большие, и поместите ее туда, где ему будет хорошо. Как трудился он в жизни своей, как уставал и печалился на земле этой, так пусть же теперь он покоится в земле с миром и спит вечным сном. Уберегите его от огня вечного, не допустите, чтобы им овладело зло. Во имя Отца Небесного, Творца Всего Сущего и Великой Матери. Аминь.
Немного странно было слышать возвышенную французскую речь, но это лишь добавляло моменту значимости, и у всех русскоязычных мурашки бежали по коже от проникновенности речи, звучавшей на двух, столь разных, языках.
Однако после первой тирады шамана полуафриканки загудели.
— Погоди, шаман Петрович, не надо вечный сон, — сказала вдруг Туэлэ-Тоня, чей большой выдающийся из-под парки живот говорил о том, что в течении месяца или двух она обязательно должна родить, — если моя родить мальчик, то я звать его Ален, чтобы этот Ален вернуться и снова быть с нами. Пожалуйста. Он будет лучше, чем мужчина его отец.
— А если у тебя родится дочь? — спросил Сергей Петрович.
— Тогда я буду назвать свой сын Ален, — откликнулась так же беременная на чуть меньшем сроке полуафриканка Маэлэ-Майя.
Или я... и я тоже, — хором отозвались Каилэ-Ксана и Куирэ-Кира, — пожалуйста, шаман Петрович.
— Хорошо! Пусть будет по-вашему! — сказал Петрович, подняв обе руки в жесте капитуляции и понимая, что теперь создаваемая им религия будет предусматривать реинкарнацию для добрых людей (в том случае если их именем будет назван новорожденный ребенок) и вечные муки в обители зла для злых, которые не удостоятся такой чести.
Когда этот вопрос решился, две самых старших, и при этом не беременных полуафриканки — Алохэ-Анна и Сонрэ-Соня — спрыгнули в могилу и приняли тело, завернутое в пожертвованную Мариной Витальевной белую простыню. Аккуратно уложив покойного, они подняли вверх руки, попросив извлечь их из ямы, и Сергей Петрович с Андреем Викторовичем выдернули своих супруг наружу. Дальше было все, как обычно бывает на похоронах — каждый из присутствующих подходил к краю могилы и бросал туда по кому земли, и после того, как это сделали все собравшиеся, тем полуафриканкам, что исполняли обязанности могильщиц, осталось совсем немного работы.
Возвращался народ на промзону молчаливым и задумчивым. Смерть этого человека напомнила всем, насколько они смертны. Этого Алена здесь никто не знал, и не представлял себе, хороший это был человек или плохой, угрюмый или веселый; о чем он мечтал и чего добивался, и даже французские школьники знали его всего лишь как наемного водителя, который наилучшим образом старался выполнять свои обязанности.
1 октября 1-го года Миссии. Воскресенье. 12:45. столовая на промзоне.
Обед прошел в полном молчании, а после обеда Сергей Петрович попросить Ольгу Слепцову оставить всех французских школьников и мадмуазель Люси в столовой.
— Господа, — сказал Сергей Петрович, а Ольга синхронно перевела его слова на французский, — мы все тут очень сожалеем о том, что в результате нелепой случайности вы оказались вырваны из своего привычного мира и оторваны от своих родных, близких и друзей. В отличие от вас все мы, Основатели, совершили шаг в далекое прошлое нашего человеческого вида вполне осознанно, имея целью стать учителями и наставниками для бродящих во тьме невежества племен — и тем самым, подобно Прометею, привести их к свету и цивилизации. И хоть мы понимаем, что вы — это совсем другое дело, но правила пишутся одни для всех, и каждому из вас придется взять на себя часть общей ноши. Этот мир жесток и не терпит бездельников и болтунов — для того, чтобы в нем выжить надо на самом деле быть, а не казаться. Все, что мы вам пока можем обещать — это тяжелая работа по двенадцать часов в день, однообразная еда и спальное место в казарме, рядом с другой незамужней и неженатой молодежью, — Петрович сделал паузу, отметив у аудитории именно ту реакцию, какую и ожидал — лица французов вытянулись и поскучнели, кто-то едва заметно мотал головой, словно пытаясь отрицать мрачную реальность, кто-то, полуприкрыв глаза, шевелил губами — вероятно, молился.
