Аборт.
Две полоски на тесте — и лето полетело к чертовой матери. Оно скукожилось до размеров трех отпущенных на убийство месяцев, пропиталось размышлениями и обидой: почему Вадим не возразил, когда Ирина четко, как на уроке, ему объясняла, что не время, что нужно еще подождать?
— В принципе, ты права, — заключил муж.
Ночью он гладил её по спине, прогоняя бессонницу.
Больничный запах за день пропитал одежду, кожу, осел на теле, как густой вечерний туман. Запутался в волосах и не вымывался оттуда даже любимым шампунем.
Кокос и антисептик — может, лучше было волосы не мыть? Да нет, пора. Сколько можно?
Месяц поливала свою копну из чайника, а теперь горячая вода текла из крана: наверное, это сговор государства и воды. Ей тоже летом хочется в отпуск.
— Времени у вас немного, неделя, — предупредил врач, заполняя карточку. — Приходите на прием через три дня, шестнадцатого, там обсудим.
Но обсуждать Ирина не собиралась. Она решилась еще тогда, дома, и нужно было выносить это решение. Только и всего.
К черной лестнице идти оказалось ближе и безлюднее, а Ирине хотелось одиночества. У самого выхода, там, где густая свежесть летнего утра смешивалась с больничным туманом, курила, облокотившись на перила, худая женщина во фланелевом халате. Сквозняк подхватывал дым и волок его вглубь больницы, но быстро терял напор, ослабевал и, в конце концов, погибал, задавленный духотой. Там, дальше по коридору, раздраженная и потная очередь осаждала приемные кабинеты.
— ... Валом валят: хуже гриппозных, — жаловалась санитарка кому-то, скрытому от Ирины. — Те хоть по чужим документам не лезут. Стыда у них нет.
Женщина на лестнице тоже услышала. Свела брови, слишком густые для узкого, бескровного лица. Усмехнулась.
— ...А может, и есть. Стыд-то, — закончила разговор санитарка. — Только совести никакой. Петрова! — обернулась она к курящей. — Других мест не нашла? Ладно, порядок — себя пожалей!
— Я не долго, Инна Гнатевна.
"Игнатьевна", — перевела про себя Ирина и подошла к Петровой, когда санитарку поглотил поворот коридора.
— Можно с вами?
Женщина посторонилась, давая удобное место. Выглядела она, как недопитая вурдалаком жертва: сине-бурые пятна сливались в дорожку от сгиба локтей до запястий, бледная кожа. Да и двигалась неуверенно.
— Давно лежите?
— Две недели.
— И как здесь?
— Больницу выбираете?
— Да, — немного смутилась Ирина
— Неплохо. Палаты только страшноватенькие. Вы голову не забивайте: если легко обойдется, то все равно где лежать, а если проблемы — так и так сюда привезут.
И то верно, какая разница: на новой простыне концы отдавать, или на серой, застиранной? Если так судить, то последняя даже мягче.
На улице, ежась от дикого союза июльского солнца и злого северного ветра, Ирина спешила к остановке, а на грани слуха мерцало эхо слов недопитой Петровой:
— Забавно, половина здесь пытается беременность сохранить, а половина — избавиться. Причем ладно, кого совсем скрутило... так от лени же.
"Лени".
Боль ворочалась в подвздошье, скребла виски и не уходила вслед за струями воды.
Это нервное. Просто нервное, убеждала сама себя Ирина.
Муж принял ее решение и больше тему не поднимал: в самом деле, о чем говорить? Делать нужно. А Ирина не сумела бы объяснить, почему мучается, даже если б взялась.
Собирая полотенцем капли с кожи, она выбралась из ванной и протиснулась мимо велосипеда, занимавшего полкоридора однокомнатной хрущевки.
В сумраке комнаты (шторы задернул муж, отсыпающийся после ночной смены), тихо и жалобно тренькал телефон, причем под кроватью. Выудила его хозяйка не сразу, зацепив еще и клубочек летучей пыли: она волочилась за трубкой, как привидение за грешником.
— Ой, правильно! — щебет Олечки восторженно брызгал из динамика, — Ты умница-умница! Правильно, что рискнула: это же почти инвалидность, Ирка. Нет, ну ты представь: вся жизнь впереди, а ты во что превратишься... да и деньги. Что "Ну"? Даже аптеки взять: подгузниками не обойдешься, сама понимаешь. Вадим у тебя тоже... не лучший вариант для этого дела. Ирка, ты мо-ло-дец! Ладно, пока-пока!
Ну вот. И подруга одобрила.
"Не лучший вариант" с таким вкусом и толком спал, что Ирина не удержалась — ткнулась носом в его теплое плечо, хранящее запах пыли и солнца. Не просыпаясь, Вадим обнял тяжелой рукой жену, придвигаясь.
— Вадь? — слово прошелестело тише дыхания. — Что мне делать?
Муж выпростал из-под тела вторую руку и перевернулся, ухватившись за Ирину, как медведь за полено.
— М...
— Вадь, я права?
— М-м... — мык вышел утвердительный.
— Да тебе все равно.
— М... Ир, воду дали?
— Дали.
Горечь поднялась к горлу, ударила в нос и выжала слёзы. Вздрогнув, Ирина сдержалась: нельзя.
Когда Вадим вышел из комнаты, Ирина перекатилась на спину. Бездумно смотрела на потолок, запятнанный телами комаров, и слушала, как блаженствует под душем любимый равнодушный человек.
Следующим утром Олька явилась в седьмом часу:
— Ты прикинь, — алая куртка и звонкий голос подруги вызвали в памяти огнетушитель. — Часы сбились дома, на вахте говорят — рано, не пустим. Приютишь на два часа?
— Проходи, только на кухню.
— Ага. — Олька прищурилась. — Вадька дома?
— Нет, у него железнодорожный. Полчаса, как ушел.
— О! Сплетничать будем.
Блеснула перламутровая помада, и улыбка Олечки повисла в полумраке, как у чеширского кота.
Достоинство давних друзей в том, что пустив их в дом, можно курить, сидя на подоконнике, не заботиться о болтовне и угощении. Олечка заварила чай себе и хозяйке, припрятала в сумочку две конфеты "на завтрак", после чего жизнерадостно доложила: зарплату дают лоскутами, отпуск тоже целиком не допросишься... кстати, ты замечала, какие розы у вас в павильоне? Ну те, белые? Ты что, это же лучшие розы в мире...
Теплый дым наполнял рот, согревал грудь и возвращался в кухню двумя туманными струйками. По утрам Ирина зябла, словно за ночь в теле остывала кровь.
— Оль, слушай... я вот думаю: может, пора уже?
— Пора, конечно, — поняла с полуслова подруга. — У вас ни кола, ни двора. Ты сперва мужика заведи в доме, или этого воспитай. На что вы жилье снимать будете? Продолжать, я имею ввиду.
— На деньги.
Чай отдавал горечью и солью, а сигарета — пеплом.
— На какие? Вы вдвоем пашете — едва хватает, а если ты на пособие сядешь... И пашешь ты. Стабильно — ты, а Вадька твой скачет, как саранча... Не знаю, я бы подождала года два.
— И что через два года? Миллиард свалится? Принц на белом танке приедет? Или как?
— Ума больше станет, — вздохнула подруга. — Мать знает?
— Десять раз.
— Моя тоже не знает. Ладно, пора. Ты звони, не теряйся, а то мало ли. И... ты меня не слушай. Дура я. Никого не слушай.
Вязкие Олькины губы мазнули по щеке
— Оль, захлопнешь? Я посижу.
— Ага.
Завтракать, высыпаться и никаких волнений. Хотя бы месяц, пока последствия... ну вы понимаете. Еще прогулки и витамины. Сигареты — не больше обычного, хорошо?
Ирина послушно кивала, не глядя на доктора — пожилого пятнистого мужчину.
— Вот, я расписал.
Наверное, в юности очень стеснялся витилиго, носил перчатки и старался не загорать, чтобы не так заметны были смуглые островки на белесо-розоватом фоне.
— Сделаете, как написано. Шестнадцатого в четыреста пятый с деньгами и документами, потом — в триста первый. Если не передумаете.
Если передумаете — сюда. Дам направление по прописке.
— Спасибо. Простите, а Петрову выписали?
— Какую Петрову?
— Из... знакомая. В этом корпусе лежала.
— В справочной спросите или в регистратуре. Это на первом.
— Спасибо, — повторила Ирина.
Она и впрямь была благодарна. За то, что не стал уговаривать.
Больничный парк — хорошее место, спокойное. Ясное летнее небо просвечивало через листву, оно касалось плеч Ирины горячими пальцами света, гладило по лицу и накрывало ладонью голову. Может быть, улыбалось.
В справочную Ирина не пошла, хватило взгляда на очередь, траурно-черную, словно ее занесло с ближайшего кладбища. Что за шик ходить по солнцу в плотных джинсах и черной глухой водолазке? Или застегивать под горло молнию толстовки.
Возможно, им холодно: у Ирины, во всяком случае, смерзся в груди колючий комок, сердце задевало его при каждом ударе и оттого билось редко, осторожно. Украдкой.
— Мне бы твои проблемы, — ударил в уши знакомый голос.
На отесанном бревне, заменявшем скамейку, сидели двое: модный парень и заметно ожившая Петрова.
— Квартира есть, работа есть, баба нетребовательная... Тебе нравится, кстати?
Парень тряхнул мелированной головой. Не в ответ, просто злился.
— Ну, залетела... — продолжала Петрова, — так второй год из койки не вылезаете. Тут полено понесет...
Сама не заметив, Ирина затаила дыхание.
— Тань, — парень запнулся и продолжил с усилием, — она меня спросила... я сказал, что рано.
Петрова пожала плечами.
— Значит, рано. Если спросила. Вот интересно, а вдруг она не послушается и, скажем, тройню родит. Сбежишь?
— Слушай, я раз в жизни за советом пришел.
— А зачем? Брось монетку: варианта два, на ребро вряд ли встанет.
— Сука ты, а не сестра, — заключил парень тихо и безнадежно.
Дальше Ирина не слушала: тихо, как вор, прошла по газону к асфальтированным тропинкам, добрела по ним до самого края парка, где начинались больничные гаражи, врытые в землю, словно блиндажи второй мировой.
"Она меня спросила. Я...".
Следовало добраться домой, но не хватало ответа, как воздуха на глубине, когда грудь взрывается и уже все равно, что вдыхать: газ или воду.
— Вадим, слышно? Слушай, мне операцию оплачивать нужно, я спросить хотела... мы точно уверены?
Три удара сердца в паузе, наверное, слышал весь парк.
— Ты же решила.
— А ты?
— Я? — еще три удара. — Ир, я обдумал... давай поговорим.
