Ах, напоите нас слезами бреда,
Иль полосните слогом по листу...
Ася Четыре
Карусель крутилась уже невыносимо долго. Трудно сказать, как давно всё это началось, а ведь когда-то же оно началось; определенно, кружение было не всегда, раньше происходило что-то другое.
Во всем этом необходимо было разобраться.
Кружение происходит в пространстве, к тому же замкнутом, ограниченном стенками карусели. Вернее, карусель, по сути, и является этими мягкими эластичными стенками, образующими кокон. Неуловимо сокращаясь, кокон продвигает "нечто" — то, что сейчас совершает круговые движения, слегка отталкиваясь от его внутренней поверхности.
Карусель движется не по кругу, как казалось вначале, а по спирали. Нечто спускается сверху до самого дна кокона таким замысловатым образом, потом опять внезапно оказывается наверху, чтобы снова начать спиралевидное движение вниз. И так повторяется уже бессчетное количество раз.
"Нечто" — это движущийся невидимый и неслышный объект. Он ощущает свое прикосновение к гладкой и упругой стенке кокона-карусели, чувствует изменение скорости движения, иногда его вращает по своей оси, он то несется с бешеной скоростью, то движение замедляется, даже приостанавливается на какое-то время, потом объект снова набирает обороты. От бессмысленного кружения он испытывает тоску, похоже, он совершенно вымотался в этой бесконечной круговерти. Значит, он живой и даже в какой-то степени осознающий себя.
Время есть, но в непривычном качестве — два в одном. Движение карусели происходит во времени в обычном его течении, но при этом одновременно присутствует еще одно, которое имеет несооразмеримо более крупный масштаб. Несколько спусков объекта по спирали набирает определенный временной объем, который тут же бесследно исчезает в "большом" времени. А здесь все начинается как бы с нулевой отметки.
Еще открытие: спираль постепенно удлиняется, и после исчезновения предыдущего цикла эти вновь проложенные отрезки не уничтожаются. Логично предположить, что это вовсе не бесцельное кружение... И предполагать ничего не надо — спираль наращивается в сторону выхода из&#nbsp;кокона — в нижней его части. Выхода не видно, он сейчас сжат, а движения объекта по постоянно удлиняющейся спирали постепенно раздвигают стенки кокона все ближе и ближе к нему. Объект забеспокоился — тоже понял, к чему дело-то идет — там, за выходом из кокона, его конец, он же конец его мучительной болтанке. Может быть, лучше расслабиться и приготовиться к неизбежному? — так, примерно, он думает сейчас. Только откуда я это знаю, что он сейчас думает, каким образом мне передается его нарастающее отчаяние? Стоп! Что это я сказала сейчас?! "Я" — что это? Я! Есть "Я"! Я не знаю, что это, но я знаю, что я — это я! И в тот же момент понимаю, что я и объект — это одно и то же, и все, что он думает и чувствует — мои мысли и чувства. И еще что-то проскочило... Я помыслила о себе в женском роде. Это многое объясняет: я — женщина. Стало значительно легче. Теперь не муторное кружение перед неизбежным выбрасыванием за пределы карусели было содержанием моего существования, а напряженные поиски следующих вопросов. Пока не засосало в воронку выхода, непременно нужно успеть понять, что со мной происходит. А выход, приоткрываясь, уже начал время от времени мигать ярко-белым светом в центре разжимающегося кольца.
Почему я не цепляюсь за стенки, не впиваюсь в них зубами, ногтями, ведь знаю, что там — за выходом — уже ничего не смогу изменить? И назад оттуда не вернешься... Назад — это куда? Почему мне нужно туда вернуться? Нет даже намека на хоть какие-нибудь ответы. Ах, нет, насчет того, почему я не впиваюсь, не вгрызаюсь и далее по списку, ответ есть: потому что нечем. Ничем мне не зацепиться — у меня нет ни рук, ни ног, ни головы, вообще ничего. Но ведь я вижу, и знаю при этом, что могу по своему желанию перестать видеть, а потом снова "открыть глаза". Каким же образом я это делаю, если у меня и глаз-то нет? Из этого, по крайней мере, вот что вырисовывается: у меня есть воля и есть желания. Я не хочу исчезать, и, стало быть, смогу напрячь всю свою волю для этого. Ну, напрягла, и что? Меня все так же носит по спирали в опасной близости от уже не мигающего, а непрерывно светящегося, правда, еще довольно узкого отверстия. Что вообще это означает в данной ситуации: "напрячь волю"? Изо всех сил захотеть — чего? Я знаю, чего не хочу — туда, в воронку не хочу максимальной силой нехотения. Но чего же я хочу? Остаться здесь? Ну, уж нет, сыта по горло. Того, что было до карусели? Но как же я могу хотеть всем моим существом того, о чем ничего не помню? Вдруг там было еще хуже? Да и "существо мое" остается для меня чем-то не совсем понятным, не таким уж моим.
Нужно оперировать в своих рассуждениях доподлинно известными мне понятиями, причем постараться соображать как можно быстрее — выход уже вовсю зияет, и я чувствую мощное притяжение, которое исходит от него.
Точно пока известно только то, что я женщина, но этого явно недостаточно для самоидентификации. Должно быть какое-нибудь уточняющее обозначение, признак, символ... Имя! Я чувствую, что близко подобралась к решению, но одновременно понимаю, что времени у меня осталось катастрофически мало. У каждого человека есть имя, и у меня оно есть — одно-единственное на всю жизнь. Что же такое должно было произойти, чтобы я его забыла?! Это все равно, что саму себя забыть. Вот оно! Себя забыла! После этого неприятного открытия кружение резко остановилось, и я начала плавно подниматься вверх, туда, где прямо надо мной светилось еще одно отверстие. Я незнакомым раньше знанием знала, что это нестрашный выход, мне нужно туда. Свет сверху был не слепящий, безжизненно-белый, как внизу, а золотистый и мягкий. Мое парение прекратилось, и я повисла примерно посредине кокона.
Я подняла наверх голову — свет манил, обещал избавление. Ого! У меня, оказывается, появилась голова, а вот и руки, ноги тоже на месте. Безукоризненная гладкость и упругость стенок карусели не оставляла мне ни малейшего шанса забраться по ним наверх.
"Быстрое" время исчезло, видимо, это произошло давно, но я заметила это очень нескоро, когда уже многое успело измениться. Стало исчезать и пространство, уже не видно было стенок кокона — они, растекаясь, превращались в плотный туман, только над моей головой по-прежнему оставалось не затянутое туманом светящееся окно. Я висела вне времени и пространства и остатками распадающегося сознания вяло понимала, что тоже исчезаю, и, кажется, уже навсегда. Ну и что, — думала я, — по сути, меня уже давно нет. Раз нет имени — моего персонального кода, то оставшееся мной уже в полном смысле мной не является. Скоро я исчезну совсем, и никто этого не заметит. Маша! — меня как током ударило. Маша не только заметит мое исчезновение, она будет от этого очень несчастна. Мне вдруг стало пронзительно жаль какую-то маленькую девочку, которую зовут Машей.
Впервые за все время, проведенное в коконе, я почувствовала физическую боль, и это, скорее, обрадовало меня. Имя "Маша" стало превращаться в подобие каната, ухватившись за который, я смогла немного подтянуть себя вверх. Боль нарастала. Маша, Маша, Маша — повторяла я как молитву, как заклинание и, отталкиваясь от невидимого каната скрещенными ногами, как бы я делала, если бы это был реальный канат на школьном уроке физкультуры, продвигалась к светящемуся окну над головой. Боль становилась нестерпимой. Маша, Маша, Маша — я не отпускала это спасительное слово от себя — голова уже оказалась снаружи, я подтянулась из последних сил и смогла перевалиться корпусом за край чего-то уже исчезающего. Все мое тело было — боль, я была живая и знала свое имя.
