А.Клочков
Сказки большого города
Старик и Карлсон
... приходить на помощь людям в наиболее тяжкие моменты их жизни.
(из должностной инструкции Ангела)
В самом обыкновенном городе Стокгольме, на самой обыкновенной улице, в самом обыкновенном доме жил самый обыкновенный шведский старик. Старик как старик, старый, седой, сутулый, ходил медленно, громко шаркая ногами, мерз постоянно, даже когда на улице жарко, и поэтому всегда был одет в теплые шерстяные брюки и вязаную кофту, которую когда-то давным-давно связала ему жена. И еще он носил очки, которые снимал только когда ложился спать, да еще когда умывался по утрам.
Старик жил один в трехкомнатной квартире. Конечно, так было не всегда. Было время, когда в стенах этой квартиры звучали добродушное ворчание жены и хриплый, словно кашель чахоточного, лай кокера-спаниеля по кличке Рикки, такого же старого, как и сами старики. Они, пожалуй, и не вспомнили бы, когда Рикки впервые появился в этом доме. Этакий маленький, четвероногий, изрядно полысевший член семьи. Ни детей, ни тем более внуков у них не было. Год назад умерла жена, а на прошлой неделе Рикки убежал и не вернулся. Наверное, пес не захотел расстраивать своего старого хозяина и ушел умирать куда-нибудь в укромное местечко.
По воскресеньям старик, как и все жители города, ходил в церковь на службу. Приходил всегда последним, садился на самой дальней скамейке, слушал священника и думал о чем-то. О чем думал? Да Бог его знает, о чем. Сидел себе и думал, а потом уходил, так ни с кем и не заговорив.
После церкви заходил в ближайший к дому магазин, покупал продукты на неделю. Да много ли старику надо: хлеб, молоко, крупа или макароны, а еще он неизменно покупал маленькую баночку черничного варенья и коробочку печенья с миндалем. Нельзя сказать, что ему очень нравилось сладкое, скорее даже, наоборот. Просто когда-то их очень любила его старуха, и покупка сладостей вошла у него в привычку. Теперь, когда он остался один и кушать сладости некому, дома у него скопилось изрядное количество варенья и упаковок с печеньем. Все свободные в квартире шкафы и шкафчики были заставлены баночками, а полки буквально ломились от миндального печенья. Однако старик все продолжал и продолжал их покупать. Почему? Может быть, потому, что эта традиция была единственной ниточкой, связывающей его с прошлым. С прошлым, где осталась его жизнь.
Целыми днями он сидел у окна и смотрел на город. В распахнутое настежь окно врывались звуки живущего полной жизнью города. Он сидел и смотрел, как встает над городом солнце, как оно медленно проплывает над крышами домов, цепляется ненадолго за шпиль городской ратуши и так же неторопливо скрывается за горизонтом. Так проходили день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Горожане уже давно привыкли к этому старому странному старику, вечно торчащему возле окна. С каждым днем он все больше переставал быть жителем этого города, а превращался в часть его пейзажа, в городскую достопримечательность.
День, в который случилась наша история, на первый взгляд казался вполне обычным и ничем не примечательным. Была пятница, октябрьское, затянутое серыми тучами небо, навевало тоску и безрадостные мысли: "Солнце садится. Вот так и жизнь моя повернула на закат. Серый, тоскливый и беспробудный закат. Как собственно, и вся моя жизнь. Впрочем, нет, были в жизни и светлые полосы. Были, конечно, были. Их просто не могло не быть. Просто сейчас вот наступила темная полоса. Большая такая, широкая и, наверное, последняя полоса в моей жизни..., а тут еще суставы заломило, и сердце как-то непривычно застучало, тяжело и неровно, отдавая тупой тяжестью под лопатку".
Солнце, скрытое серыми тучами, направилось к закату, и старик, тяжело вздохнув, собрался уже было закрыть окно и отправиться спать, как вдруг его внимание привлекло легкое жужжание за окном. Оно все усиливалось и усиливалось, и вдруг мимо окна пролетел маленький мальчик, в коротких зеленых штанишках с помочами, желтой рубашке, коричневых гольфах, один из которых спустился до щиколотки, и красных сандалиях. Мальчик пролетел мимо окна, заложил крутой вираж, взмыв высоко, практически до самых крыш, и стремительно спикировал к окну.
Зависнув напротив ошарашенного старика, мальчик помахал ему рукой и весело произнес:
— Привет, можно мне здесь на минуточку приземлиться?
— Конечно, — сделал приглашающий жест старик. Он все еще не пришел в себя, но в отсутствии гостеприимства никто и никогда не мог его упрекнуть.
Мальчик приземлился на подоконник. Он сидел вполоборота к старику, свесив ножки на улицу, и теперь тот смог разглядеть у него на спине небольшой пропеллер.
— Ты кто, малыш?
— Я Карлсон.
— Странное имя для такого малыша.
— Ничего странного, лет через тридцать, когда я стану мужчиной в полном расцвете сил, это имя будет мне в самый раз. А вот если бы меня звали, например, Малыш, то представь, как странно это звучало бы через тридцать лет.
— Возможно, ты и прав.
— А можно я буду звать тебя Старик.
— Почему бы и нет, зови, я ведь, по сути, старик и есть. И откуда ты только взялся?
— Не знаю, я как-то об этом не думал. Ты же старше меня, разве не знаешь, откуда дети берутся?
— Да нет, я не об этом. Здесь ты взялся откуда?
— А я тут неподалеку живу. Тебе было плохо, вот я и прилетел.
— Откуда прилетел?
— Да говорю же — живу рядом, вон, на вашей крыше, — Карлсон неопределенно махнул рукой вверх.
— А это у тебя откуда? — Старик указал пальцем на пропеллер.
— Не знаю, всегда так было. Я вообще долго думал, что у всех так.
— А что же родители?
— Я их не помню. Да и не видел, наверное, никогда.
— Как же ты один, там на крыше?
— Ой, Старик, ты так много вопросов задаешь? Давай лучше поиграем.
— Поиграем? Да я даже не знаю, как с тобой играть... — растерялся Старик.
— Ну, давай в догонялки, ты будешь убегать, а я тебя догонять, или наоборот.
— Да старый я уже бегать-то. Мне ни от тебя убежать, ни за тобой не угнаться.
— Ну, тогда давай в прятки поиграем. У тебя квартира большая?
— Три комнаты.
— Вот, давай, ты пока здесь посиди, я в других комнатах спрячусь, а ты потом меня искать будешь.
— Ну, давай, попробуем, — пожал плечами Старик.
Карлсон влетел в комнату, прошлепал по полу и скрылся за дверью.
— Чудеса, — тихо пробормотал себе под нос старик. Откуда он взялся этот мальчишка? Большую часть своей жизни старик прожил в этом доме и никогда не слышал, чтобы кто-то там жил на их крыше. Правда никому в голову не приходило подняться на эту самую крышу и посмотреть: а не живет ли там кто-нибудь. И хотя крышу регулярно посещают трубочисты, они могли ничего и не заметить, ведь у них много работы, и кроме своих труб они, пожалуй, ничего на крыше и не видят. А уж про то, чтобы дети могли вот так запросто летать по воздуху с помощью моторчика, приделанного у них на спине, старик точно ничего никогда не слышал. — Чудеса, — еще раз повторил он вслух, и тут из-за двери его позвал Карлсон:
— Старик, я спрятался! Можешь идти искать!
Старик не без труда, негромко покряхтывая, поднялся со стула и медленно отправился на поиски. Он последовательно обошел все комнаты, заглянул на кухню, в ванную и даже в кладовку. Карлсона нигде не было. Конечно, он слышал легкое жужжание у себя над головой, и даже звук шаркающих по полу тапок не мог его заглушить, но старик решил немного подыграть мальчику и сделал вид, что его не заметил. Когда он начал открывать створки шкафов, делая вид, что ищет там мальчика, Карлсон не выдержал и рассмеялся.
— Ха-ха! Здорово я провел тебя, Старик? Пока ты искал меня по всему дому, я все время висел над твоей головой. Ха-ха.
— Да уж, — улыбнулся старик и с трудом поднял голову, — не будь у меня ревматизма, я, возможно, нашел бы тебя и раньше.
— Не расстраивайся, Старик. Я ведь, наверное, самый лучший в мире игрок в прятки. Слушай, — он подлетел к одному из шкафов, где старик только что пытался его найти, и открыл дверцу. — Что это за красивые баночки у тебя?
— Это черничное варенье. Хочешь попробовать?
— Ты что, Старик, думаешь, я никогда не пробовал черничного варенья? Да если хочешь знать, у меня на крыше сто миллионов банок этого черничного варенья. Ну, разве только чтобы сравнить, какое варенье вкуснее, твое или мое? — спросил сам себя Карлсон и тут же взял с полки одну из баночек. — Как это открывается? У меня банки другие.
Старик улыбнулся, открыл мальчику банку и вернул обратно вместе с ложкой.
— М-м-м, вкуснотища, — промычал Карлсон ртом, полностью занятым вареньем, — конечно, не такое вкусное, как у меня, но тоже ничего.
Старик, улыбаясь, достал с полки миндальное печенье и протянул мальчику:
— Не хочешь сравнить это миндальное печенье с тем, что хранится у тебя дома, на крыше?
— Ну, давай попробую. Я ведь очень люблю миндальное печенье с черничным вареньем и могу съесть хоть сто штук сразу.
Мальчик ел и ел, пока баночка не опустела полностью. Тогда он дожевал последнюю печенюшку, тщательно облизал ложку и даже попытался вылизать банку, засовывая туда пальчик и потом слизывая остатки варенья, собранные со стенок.
— У-ф-ф, хватит, пожалуй, а то тяжело будет лететь.
Старик с нескрываемым удовольствием следил за процессом поедания варенья, улыбка не сходила с его лица, а из глаз вдруг ни с того ни с сего, пролились слезы умиления. Он снял очки и вытер глаза платочком.
— Ух-ты, а это что такое? — Карлсон подскочил к старику и выхватил из рук очки, — зачем ты надеваешь на лицо эту штуку?
— Чтобы лучше видеть.
Карлсон надел очки себе на нос и, растопырив руки, завертелся по комнате:
— И это ты называешь лучше видеть?
Он взмыл в воздух и попытался подлететь к шкафу с вареньем. Промахнулся и врезался в него, очки слетели с носа, а баночки с грохотом посыпались на пол.
— Странные вы, взрослые, — он посмотрел на старика, поднимающего с пола очки с разбитым стеклом,— ты не расстраивайся, в них все равно ничего не было видно. Я принесу тебе другие, у меня на крыше сто миллионов таких очков. Уже поздно, мне пора. Ты мне понравился, Старик. Я хочу дружить с тобой. Если хочешь, приходи ко мне в гости. Я живу в маленьком домике на вашей крыше, прямо около большой каминной трубы. Если не найдешь меня сразу, то крикни: 'Карлсон', и я появлюсь.
С этими словами мальчик вылетел в окно, сделал прощальный пируэт и взмыл ввысь, унося с собой затухающий звук маленького моторчика...
Старик нацепил очки на нос. Одно стекло хоть и треснуло, но сохранилось, и одним глазом он мог видеть более или менее четко. Оставшиеся целыми банки он вернул обратно в шкаф, а те, что разбились, выбросил в мусор. Остатки варенья с пола вместе с осколками банок он собрал мокрой тряпкой и тоже выбросил в мусор.
Было уже поздно, но спать почему-то не хотелось. Старик подошел к окну, но закрывать его так и не стал, а лишь постоял недолго, глядя на засыпающий город. Чудны дела твои, Господи. Ни с того ни с сего другом обзавелся. Да еще каким! Мальчишка, летающий с помощью маленького моторчика, закрепленного на спине... Чудеса... Может, мне это все привиделось? Но как же привиделось, если очки действительно разбиты, или вот банка из-под варенья пустая, печенье недоеденное... Чудеса... Тут старик вспомнил, что приглашен в гости. А чего откладывать, спать-то все равно не хочется. Он взял новую баночку с черничным вареньем, упаковку миндального печенья и, тщательно закрыв за собой дверь, вышел из квартиры...
А на следующий день выпал первый снег. Белые пушистые хлопья, плавно кружась, опускались на город, вызывая неописуемый восторг у детей. Даже вечно спешащие по своим важным и серьезным делам взрослые нет-нет да и бросали взгляд в небо, втайне радуясь тому, что серый унылый пейзаж неожиданно превратился в белый сверкающий праздник. И хотя они понимали, что это ненадолго, и что первый снег, скорее всего, скоро растает, став слякотью и грязью, ощущение чуда их все-таки не покидало.
Приди в этот час, кому-нибудь, в голову мысль забраться на крышу, он нашел бы там старика. Тот сидел, прислонясь спиной к теплой каминной трубе, сжимая в руках банку из-под черничного варенья и недоеденное миндальное печенье. Он улыбался и смотрел в небо сквозь разбитые стекла очков и снежинки, которые никак не хотели таять на его ресницах.
Где-то высоко в небе маленький мальчик в коротких штанишках, коричневых гольфах и красных сандалиях, с маленьким смешным пропеллером на спине смотрел на старика и горько плакал:
— Не плачь, малыш, — низкий красивый голос прозвучал ласково, будто по головке погладил. Малыш даже не смог бы точно сказать: то ли он звучал где-то внутри, то ли снаружи. Голос шел как бы отовсюду сразу. Голос был всеобъемлющ. Голос окружал его, обволакивал, мягко, словно старое пуховое одеяло из далекого-далекого детства, одеяло, хранящее мамино тепло, и от того еще более доброе и родное.
— Он прожил достойную жизнь и заслужил уйти из нее по светлой полосе. И ты, как нельзя лучше, помог ему в этом.
— Но мне все равно его жаль, — шмыгая носом, пробормотал мальчик.
— Ну и отлично. Значит, я в тебе не ошибся. Главное, не растеряй эту свою жалость и любовь к ним... когда вырастешь.
Мальчик забавно шмыгал носом и все еще никак не мог успокоиться. Слезы по-прежнему текли из глаз и капали вниз, превращаясь в красивые пушистые снежинки.
Мягкие белые мотыльки, плавно кружась, опускались на лицо старика и замирали там, постепенно укрывая старика теплым пуховым одеялом.
А.Клочков
Н.Новгород
24.04.09г
