Глава 24
Море у ног Гаваны колышет песок — чистейший ультрамарин с оторочкой из пены прибоя. Жизнь проходит, а он все не выцвел. Такой же, как год, как века назад: с тонами, полутонами и дивной игрой света. Попробуй его на ощупь — он ласковый и горячий, как новое атласное одеяло. А над ним облака сизым табачным дымом, да лютое солнце лампочкой в оранжевом абажуре. Соль обжигает, залитые потом, зрачки и белой наждачной бумагой выступает на теле. Все дрожит: дома, люди и камни. Все кажется далеким и нереальным, как зима и Россия.
В такую жару даже тень не дает прохлады. На верхней площадке самодельного деревянного маяка пахло сибирской хвоей. Густая смола пузырилась на торцах неструганных досок и стекала янтарными ручейками.
Буэнос диас, Гавана! Мир твоим небоскребам и стареющим авенидос легендарного города!
Вдали, за зеленым мысом, видна акватория порта. Стальные клювы портальных кранов застыли в ожидании корма. А под ними пустые причалы. Безлюдье. Экономическая блокада. На рейде больше не реют красные флаги, не бьют вечернюю склянку загорелые моряки. Флоридский пролив спокоен и чист, как рука дружбы, неожиданно показавшая кукиш. Плавно минуя линию горизонта, он обнимает небо.
— Мы сделали все что могли, дон Экшен, но вынуждены были признать факт вашего пребывания на территории Кубы.
Моложавый, смуглый мужчина чисто по-русски развел руками. А когда-то он говорил почти без акцента.
— Нам предъявили пять фотографий с указанием места и времени, — снова сказал Аугусто. — Судя по ракурсам, съемка велась из ближнего космоса. А еще у них есть образцы отпечатков пальцев. Черт знает, каким образом, они их заполучили...
— Не густо. Слабовато для американцев. Подобные доказательства очень легко опровергнуть. Во всяком случае, так было раньше.
— Я тоже так думал. Но вопрос почему-то рассматривался по линии МИДа. Как мне потом объяснили, Вашингтон надавил на Москву, и она предъявила новые аргументы. Слишком серьезные для экономики Кубы...
— Ты считаешь, что нас могут подслушивать? — Векшин брезгливо поморщился, — если нет, говори яснее.
— Амигос? — по старой привычке, Аугусто назвал россиян "товарищами", — они б даже если и захотели... я опасаюсь американцев. Одному богу известно, что там у них за техника? В электронике мы отстаем. На братскую помощь России давно уже не рассчитываем. У вас ведь считают, что мы дармоеды?
С моря тянуло заветной свежестью. Близился вечер — время большой воды. Приливная волна, ускоряясь, наседала на берег и жадно глотала "спорные территории". Смывалось и обновлялось все, что не в силах переварить жадное солнце. Сладковатый запах гниющей органики постепенно сходил на нет. Его уносило ровное дыхание океана.
— Что касается нашей организации, — мрачно заметил Векшин, — я приехал сюда не с пустыми руками. Можешь говорить откровенно, все останется между нами.
— Россия теряет не только друзей. От былого влияния в регионе почти ничего не осталось. Сблизившись с США, вы уперлись лицом в стену и от этого стали слепы, а мир изменился. Лично мне это не понятно.
— Чему удивляешься, Август? Советский Союз умер. А на трупах жируют только простейшие. Ты прав, мир изменился. Он теперь на кривде стоит. Даже в чисто библейском сюжете, как-то обходится без Иуды. "Распни его!" — закричал Вашингтон, и Россия умыла руки. Первым был Чаушеску, потом Хонеккер, Живков... и ведь каждая подлость оправдана, обоснована с высокой трибуны.
— Вы хотите сказать, что пришла очередь Коменданте?
— Потому я и здесь. Но кому-то это очень не нравится.
Солнце бильярдным шаром катилось за горизонт. Быстро сгущались сумерки. Где-то внизу потрескивал небольшой костерок. Невесомый дым стелился над заросшей тропой и таял, теряя силы, у порога старого дома. В потухшем взгляде зашторенных окон, таилась тоска. Ведь даже дома страдают от одиночества.
— Можно я закурю? — тихо спросил Аугусто. Будто бы выстлал словами мост через долгую паузу.
— Конечно, закуривай, — откликнулся Векшин. — Можешь и меня угостить.
— Вам же нельзя! Доктор сказал, что после вчерашнего приступа...
— Много они понимают, твои доктора! Медицина не лечит души...
— Дон Экшен! Отьец! Ужинать! — донеслось от костища. — Кушать подано, садитесь ржать пожальста!
— Ай да фанатик советских фильмов! Он опять все перепутал, — скрывая улыбку, громко откликнулся Август.
— Не "ржать", а "жрать", Хуанито! — Векшин не выдержал, засмеялся. — Двойка тебе по русскому языку. Мы сейчас уже спустимся, ты мог бы еще немножечко подождать?
— Насколько я понял, Евгений Иванович, — не к месту сказал Аугусто, — в России, вы давно похоронены. — Предупредили бы, дали какой-нибудь знак. Из нашего посольства в Москве сначала пришла телеграмма, потом подборка газет. Ванька плакал. Я, честно сказать, тоже. Мы вас поминали по нашим, кубинским обычаям. А когда пили за упокой, у меня из руки выпала рюмка...
— Это и был знак. О чем ты? Это была обычная операция. Даже сын ничего не знал. Сам понимаешь...
— Сын? У вас тоже есть сын?!
Старею, — подумал Векшин, — проговорился на ровном месте.
— Поздравляю! Сколько ему? — не унимался Аугусто.
— Он давно уже взрослый, и настолько самостоятельный, что бодяга на уровне МИДа, во многом из-за него. Не будем об этом, а?
— Понимаю. Если каждого, кто дорог, предупреждать, когда же тогда работать? Все у вас получилось. Смерть признана на самом верху, официально запротоколирована. Есть, говорят, даже могила на Ваганьковском кладбище. Я все собирался туда поехать.
— Ну, если гора не идет к Магомету...
— Теперь я многое понимаю. В итоге переговоров Рауль сказал: "Мертвых не выдают и не депортируют. Дон Экшен — герой нашей Республики. Этот статус выше моих полномочий". Так вот почему они настояли на личной встрече?
— Я же просил!
Странно, — подумал Векшин, — неужели ошибка в расчетах? Все идет в той же последовательности, как я и рассчитывал, но со значительным опозданием. То ли Москва очень тонко ведет свою контригру, то ли спецслужбы разучились работать.
— Ты, кажется, курил "Монтекристо", — сказал он, вдыхая дым ароматного табака, — я это запомнил.
— Давно перешел на "Мальборо". Привык, знаете, за время командировок.
— Не самые лучшие сигареты. А почему не "Бенсон энд Хеджес"?
— Шутите, дон Экшен? "Мальборо" самые ходовые. Все ребята из нашей группы, всем табакам предпочитают "Вирдждинию". Даже те, кто не знает, где находятся Ангола и Мозамбик.
— У нас тоже с этого начиналось. С прослойки людей, которые пили, курили и ели не то, что все остальные. Кремлевские и обкомовские больницы, закрытые склады-распределители, квартиры с нарядом милиции у подъезда, пионерские лагеря в Санта Крус де Тенерифе, разные там Переделкины, Рублевки, Барвихи. Как тут поверить в светлое будущее, если ты простой работяга, и за куском колбасы к праздничному столу, вынужден ехать в Москву?
— Москва это сердце России! — не к месту заметил Аугусто.
Получилось довольно ехидно. То ли хотел пошутить, то ли припомнил фразу из разговорника. Типичный латинос, он был иногда непосредственен, как ребенок и даже не понял, что копнул много глубже допустимого уровня.
— Никогда, — прорычал Евгений Иванович, выбрасывая окурок, — пожалуйста, никогда больше, не говори так о моей стране! Если Москва это сердце России, то Россия — страна с искусственным сердцем!
— Простите, я не хотел...
— Ладно, пошли ужинать.
Ступая вниз по ступеням, Векшин почти остыл, но продолжал низвергать фразы в такт каждому шагу:
— Москва... никогда... не болела... болью... своей... страны! Не знала... ее... порывов... и чаяний! И будет... за это... обречена... на вечное... отторжение! Запомни, амиго, — сказал он, ступив на землю, — самое главное то, что мы не враги. Я имею в виду наши народы. Как ни пыжится Кремль вправить провинциям любовь к Вашингтону и ненависть к вашей свободе, у него ничего не получится. И спасибо за это народной душе!
Трудно понять друг друга, если слышишь только себя. Тогда и молчание красноречивей. Внизу было почему-то прохладней, хоть жара поддувала и сверху и снизу. Несказанность плавала в воздухе липкою паутиной, и она раздражала обоих.
— Ты тоже прости меня, Август, — сказал, наконец, старый разведчик, — жизнь это колесо перемен и кого-то оно безжалостно давит. Каждый на этой земле умрет в одиночку, никто ему не поможет. Я как-нибудь сам разберусь со своими проблемами, в том числе, и с проблемами нашей страны.
— Евгений Иванович!
— Не надо, не перебивай. Я согласен на эту встречу. Так и скажи Раулю, что Векшин согласен.
Поужинали у причала, в мерцающем свете догорающих углей. Океан шумно вздыхал и терся боками о замшелые, бородатые сваи. Новый месяц, изогнутый лисьим хвостом, запутывал звездный след. Ночь легла на густую траву, как широкая тень одиноко стоящего дома.
— Я сыт, — сказал Хуанито, — можно мне здесь чуть-чуть порыбачить?
Не дождавшись ответа, отправился с удочкой искать клевое место. Ох, Ванька, Ванька — максималист, как и все пацаны в его возрасте. Обиделся на судьбу и на нас, что праздник не получился, почувствовал это чистой душой. А кого тут винить? Впрочем, что это я? — спохватился Евгений Иванович, — может, все проще, парень просто не хочет мешать взрослым? Хороший растет человек — тактичный, все понимающий. И руки у него добрые. Шашлык из спины марлина таял во рту, а вкусом напоминал "сациви из курицы по-грузински" — коронное блюдо Мананы, третьей супруги старинного друга Мераба.
— Манана! — хриплый голос из прошлого, с акцентом на согласные буквы, — погладь мой коричневый костюм в клетку!
— Ты куда-то собрался, Мераби?
— Я тебе что, подследственный?!
Когда это было? — лет пятнадцать назад, не меньше. Антон еще в мореходке учился. После того злополучного рейса на "Рузе", у Векшина проклюнулся повод сблизиться с сыном. Они вместе "рванули" в Сухуми.
Мераб тогда ездил на оранжевом "Москвиче". Он встретил их на площади у вокзала.
Было очень утро, а потому малолюдно. Пользуясь этим, в тени экзотических пальм, широко и привольно суетилась собачья свадьба.
— Сволочи! — хмуро сказал Сичинава, — у отдыхающих научились!
Антона он сразу же взял под опеку:
— Ты, молодой "чалвэк", будь осторожен. В этом городе на каждом шагу тебя подстерегает опасность. Особенно берегись загорелых дам. Это первый признак того, что они в Сухуми давно, могли переспать с "мэстными", заразиться от них гонореей, а то и сифилисом. Вано Шотович, конечно, такие болячки лечит, но гораздо приятней заходить к нему в гости как друг, а не как пациент.
— Вы настоящий грузин, дядя Мераб?
— "Више" бери, я мингрел. Это помесь грузина с "мэтром" колючей проволоки.
Через неделю-другую нам надоело вино. Не то чтобы совсем надоело, а началась изжога.
— Кто приезжает с "сэвэра", — понимающе усмехнулся Мераб, — "всэ" начинают скучать по спирту. Я же вам говорил, что к Вано Шотовичу, гораздо приятнее заходить в гости, как к другу, а не врачу. Садитесь в машину...
В Сухуми все рядом. Искомое место находилось недалеко от вокзала и являлось, по сути, пунктом по профилактике венерических заболеваний. Легендарный Вано Шотович состоял при пункте зав отделением, и приходился Мерабу двоюродным братом. Этот маленький круглый мужчина в городе был известен и очень востребован. Особенно в летний сезон. Все к нему обращались только по имени-отчеству, даже двоюродный брат, родная жена и секретарь райкома. Внешне он был похож на духанщика из фильма "Железный поток", что никак не мешало ему считать себя фигурой значительной и причастной к чистой науке.
— Наденьте халаты! — сказал он после взаимных приветствий, — Если кто-то поинтересуется, вы — интерны из академии. Приехали из Москвы, на практику, в мое отделение.
Как сказал позднее Антон, он впервые в жизни увидел и понял, что такое "холеные руки". Впрочем, и все остальное соответствовало этим рукам. Был Вано Шотович в нейлоновой белой рубашке с гипюровыми накладками "от плеча", черно-белом приспущенном галстуке в косую полоску и черных наглаженных брюках. Ознакомившись с целью визита, зав отделением кивнул головой и вышел из комнаты.
— Видишь, хозяйский халат за дверью висит? — тоном экскурсовода заметил Мераб, — дорогая вещь! Туда пациенты деньги кладут: за сифилис сто рублей, за все остальное по пятьдесят. Быстро, надежно, с гарантией. Постоянным клиентам скидка. Вот почему я говорил...
— Сейчас придет "чалвэк", — перебил его голос из коридора. Следом за голосом появился "хреновый врач" и поставил на стол графинчик с прозрачной жидкостью. — Чалвэк, говорю, придет. Из мэстных. Будэм на нем таблэтки испытывать. Товарищ из Полши прислал.
Поэтому спирт решили не разводить. Но только все равно не успели. Не успели разлить по стаканам, в дверь постучали:
— Вано Шотович!
— Проходите, болной, — строго сказал Мераб, голосом исполненным важности. И прикрыл застолье свежей газетой.
В кабинет осторожно протиснулся большой человек с очень большим носом. В руках он держал огромную круглую кепку и прикрывался ей, как рыцарь щитом. Халат сыто качнулся — есть контакт!
— Вано Шотович, — сказал посетитель обиженным голосом, — Хурцилава сказал, что ты можешь помочь...
— Это товарищи из акадэмии, мои практиканты, — пояснил зав отделением, засучив рукава. — Нэ стесняйтесь, болной, проходите.
Там кушетка за занавэской. Раздевайтесь, кладите одежду...
Какое то время до нас доносились только звуки и голоса:
— Покажите ваш член, болной...
— Надавите вот здесь...
Большой человек послушно сопел.
— Все ясно, у вас острая гонорея, — поставил диагноз "хреновый врач" и склонился над алюминиевым рукомойником, —
Одевайтесь, болной!
Потом Вано Шотович вынул из стопки бумажку и, стараясь не потревожить газету, лежащую на столе, начал что-то писать.
Большой человек стоял уже рядом и почтительно мял свою кепку.
— Скажите больной, в каком состоянии вы заболели этой болезнью? — строго спросил зав отделением.
Пациент удивленно вскинул глаза. Так, мол, не договаривались.
— Товарищей из Москвы можно не опасаться. Они тоже люди, все понимают.
Пришлось сознаваться.
— Сам я "таксыст", — пояснил большой человек доверительным тоном. — С "ему" познакомился в парке. Дэнег дал. Ну, привез ему ночью на пляж, к волнолому. Нагибайся, сказал... вот в таком состоянии и заболел.
— Ми вас будем спасать по последнему слову науки, — важно сказал Мераб, — "болше" ничего не поможет. В каком состоянии "чалвэк" заболел, в таком состоянии и надо его лечить!
И пришлось тогда Вано Шотовичу забыть про "таблэтки из Полши", идти кипятить шприц и делать таксисту инъекцию.
Уходя, посетитель опять потревожил халат — проявил уважение к товарищам из Москвы за мудрый совет, но вскоре вернулся обратно.
— Можно, — спросил он, с какой-то глубинною грустью, — я машину свою у вас во дворе оставлю? — тормозить, понимаете, "болно"!
По прошествии лет, все это кажется уже не смешным, а добрым и грустным. Где вы, нейлоновые рубашки с гипюровыми наставками? Как ты, мой старый друг, в ставшем чужим, Сухуми с мингрельской-то кровью? Уехал, или убит?
Старость, — говорил ему дед Степан, — это когда человек не мечтает о будущем потому, что находит истину в прошлом.
Теперь это время пришло и за мной, — грустно подумал Векшин. — Что бога гневить? Судьба подарила мне интересную жизнь. Я шел по ней, как охотник по джунглям, безжалостно вырубая все, что мешает достичь цели. Бывали на этом пути и солнечные проплешины — места, где душа умывается счастьем.
Может быть, умирая, я увижу и вспомню их все. Недолго уже суетиться на этой земле, близок уже тот час, когда утомленный мозг даст команду на последнее отключение...
— Дон Экшен, вы меня слышите? — с тревогой спросил Аугусто.
Старый разведчик стряхнул наваждение, осмысленно взглянул на него, достал сигарету из лежащей поблизости пачки и потянулся к кострищу за угольком.
— Ты, кажется, что-то спросил?
— Вы едете на встречу один? В вашем состоянии это опасно.
— Я так не считаю, Август. Убирать меня пока не с руки, похищать хлопотно. Тот, кто сейчас заправляет теневой стороной внешней политики, только с виду кажется дурачком. Это не так.
Он тоже берет в расчет, что я не бунтарь-одиночка, что за моею спиной лучшая часть конторы — люди, которые не продались.
Никто, кроме меня, не знает возможностей новой — старой конторы, а неизвестность пугает.
— Тем не менее, именно он диктует условия.
— Может быть, и диктует, но, по моим расчетам, ответная реакция немного запаздывает. Хотелось бы выяснить, почему?
— Я мог бы составить компанию.
— Нет, поеду один, как договаривались. Товарищ считает, что он меня вычислил, навязал условия встречи. Очень грамотный ход, если извлечь из него, хоть какие-то дивиденды, кроме моральных.
— Ну, почему? — возразил Аугусто, — с моей точки зрения, все не настолько серо и предсказуемо. Есть у него резон и очень хорошая мотивация: встретиться, в глаза заглянуть: как, мол, оно, самочувствие, после такого щелчка по носу? Можно чуть-чуть припугнуть, немного поторговаться. Но, самое главное — выбить из колеи, сорвать с места, заставить нервничать, торопиться и совершать ошибки. Я б на его месте поступил так же, даже зная, что номер провальный. И тоже пришел бы на встречу один. Когда рядом с тобой никто не совершает ошибки, всегда есть возможность переиграть противника. В этом и суть нашей профессии, и стимул для персонального роста.
— А он не придет.
— Да ну?! — Аугусто, в недоумении, отстранился всем телом, — Зачем же тогда огород городить?
— Если б я знал. Он очень хотел бы, но не придет. Во-первых, его не отпустят. Борис Николаевич болезненно подозрителен. Ему, как похмельный кошмар, снится заговор в недрах спецслужб. Вот он
и держит моего оппонента на поводке минимальной длины.
— Мне кажется, вы хорошо знаете, о ком говорите.
Фраза была нейтральной, но черт бы побрал этого парня! Его интуиция доставляла порой, чисто эстетическое наслаждение.
— Это констатация факта, или вопрос профессионального разведчика?
— Уверен, что знаете. И, даже, не удивлюсь, если это ваш человек. Я угадал?
— Вот тут ты, малыш, ошибаешься. Тот, о ком мы сейчас говорим, здорово мне задолжал. А нет более жестоких врагов, чем бывшие должники.
— Вы сказали, "во-первых", а что "во-вторых"?
— Зная его, предположу, что людей из своего окружения ему светить не резон. Побоится, что по шапке вычислю Сеньку, а потом предъявлю счет. Обо мне ведь, много легенд ходит в шпионской среде. На рандеву, скорее всего, притащится пара "шестерок, которые ничего самостоятельно не решают...
— Евгений Иванович, пообещайте, что вы вернетесь.
Старый разведчик удивленно поднял глаза. Подобные обращения там, в России, были привычны как воздух. Здесь же, на Кубе, они дышали экзотикой.
— Ты что-то забыл сказать?
— Да. Этот дом так просто вас не отпустит.
