Напряжение растет

— По магазинам можно походить, — пожал он плечами. — Искра в любом камне может быть. Хоть в самом дешевом — даже в хрусталике люстры бывает. Ее ведь никто не видит.

— Можно к вам? — деликатно постучался в дверь папа. — Максим, если тебе это очень важно, то можно арендовать участок земли и написать там все, что пожелаешь. Даже со спутника будет видно. Но обычные карты все равно исправлять нельзя. Воля одного человека не может их изменить, только закон.

— А названия гидростанций указывают на картах?

— Да, конечно!

— Тогда не надо, спасибо, — вежливо отказался я.

— Ладно, — выдохнул он. — О, а это что? — с энтузиазмом переключился он на мышку в лабиринте.

— Это ничего! — Протараторил Федор и ловко прикрыл участок лабиринта книжкой сверху.

— Запрещать и ругать — не буду, — поднял отец правую руку. — Только помогу. Честно.

— Ну... Вот, — смущаясь, убрал преграду Федор. — Это Лучинка, она тихая.

— Знак синхронного взрыва накопителей? — Усомнился отец, указав мизинцем на завиток между сережек.

— Мышь каждый обидеть может!

— Они отстегиваются, — показал Федор на еще один знак. — Лучинка дальше побежит, а накопители останутся. Она ведь только вперед бегать может, а кроме этого все равно ничего придумать нельзя.

— С такими камнями — точно, — огладил папа мышку между ушек. — Вот что. Я обещал — помогу, — внимательно посмотрел он на нас. — Но потом расскажу кое-что, и вы мне дадите обещание, длиной в целую жизнь.

— Л-ладно, — обернувшись на меня, кивнул вместе со мной Федор.

Вернулся Михаил через десять минут, вместе с небольшим деревянным сундучком. Распахнул — и на наших глазах выудил длинную полосу ткани, свитую до того складками, каждый сантиметр которой был занят прозрачными пластиковыми блистерами, в которых угадывались крошечные ограненные камешки всех цветов радуги — волнами оттенков, от верха с агатами и камнями чистой воды в центре, до самого низа с рядами темно-фиолетовых аметистов.

— Блистеры отстегиваются вот так, — щелкнул он пластиком, отстегнув оболочку. — Застегиваются стандартно.

— Нам вот этот, — деловито ткнул Федор в крохотный прозрачный камешек в центре тканевой ленты, а затем в его соседа. — И вот этот.

— Берите все, — отмахнулся отец. — Что не пригодится — вернете.

— Серьезно? То есть, х-хорошо. Мы немного, честно!

— Да хоть все, — улыбнулся он. — Только проект составь и дай на проверку.

— Обязательно! — ошарашенный такой щедростью, брат прижал ценный лоскут к груди.

— А вот, еще, — демонстративно хлопнул папа себя по лбу и выудил из кармана два незамкнутых браслета, свитых из серебряной и медной проволоки, то и дело оплетавшей крупные желтые камни. — Это тебе, Максим.

— А зачем? — Полюбопытствовал уже после того, как взял в руки.

— Сверху и снизу от перелома нацепи, — подмигнул отец. — И через два дня сможешь танцевать. Только этим утром закончил, — смутился он.

— Спасибо!

Под методичным руководством Федора, с огромным интересом изучавшего подаренное, мы таки сомкнули браслеты на моей ноге. И получаса не прошло — было бы быстрее, если б Федор не пытался зарисовать конструкцию. Я не особо препятствовал — самому было интересно следить, как одна широкая проволочка разлеталась на каскад тоненьких ниток и чуть позже вновь становилась единой. Если еще вспомнить, что это дело рук человека напротив — то к восхищению добавлялось уважение и светлая зависть чужим мастерством.

А папа подозрительно притих, и, хоть улыбался, явно был занят совсем невеселыми мыслями. Смотрел он куда больше на Лучинку, и если задерживал на ком-то взгляд — то на Федоре, а вовсе не на мне и моей ноге.

— В нашем таланте — видеть Искры в камнях, — чуть охрипшим голосом произнес Михаил, после того, как мы завершили. — В великом таланте Федора — видеть их в живом: в людях, зверях. Я так не могу, девочки — тоже не могут. И я не могу сделать вот так, — кивнул он на мышку. — Чтобы управлять живым, надо видеть искру внутри. Влиять на нее. То, что я хочу сказать сказать вам, и то, что вы должны знать: владельцев такого дара преследовали во все времена. Когда находили — убивали. Вместе со всей его семьей. — Затих он, внимательно наблюдая, насколько серьезно мы восприняли.

— Но почему? — Не веря, погасшим голосом, спросил Федор.

— Потому что можно заставить лошадь сбросить седока, — терпеливо ответил отец. — Можно заставить домашнее животное вцепиться в хозяина. Можно, теоретически, управлять самим человеком. Но все это легко расследовать и раскрыть, обвинить и наказать. Дар боятся и ненавидят не за это, а за совсем иную грань — тайную, опьяняющую властью и могуществом, раскаяние за которую приходит уже на костре, — поднял он голос, — Дар может забрать из живого искру и заключить ее в камень. Живое умрет. Искра останется в кристалле навечно.

— Но я же никогда не стану...! — Возмутился брат.

— Они этого не знают, — закрыл веки Михаил. — Есть множество способов заставить любого делать то, чего он не желает. Камней с искрами мало. Камней с яркими искрами, сильными и могущественными — среди них считанные единицы. Но людей! С яркими искрами души! Ученых, профессионалов, волевых и сильных людей! Таких множество даже в самые темные времена. И злые люди могут захотеть забрать их искру и заставить ее служить себе, внутри сильного артефакта. Поэтому никто не позволит такому таланту жить. Слишком много горя он может принести, каким бы добрым его владелец бы не был.

— Мы никогда и никому не скажем о даре Федора, — перехватил я брата за плечо, не дав ему продолжить спор. — Обещаем.

— Обещаю, — сбился Федор.

— Вот это вот, — кивнув, указал отец на мышь. — Безобидно. Можно замаскировать, я помогу.

Рядом выдохнул Федор, да и я чуть расслабился.

— Но никогда, ни при каких обстоятельствах! Ничего подобного без разрешения вы делать не станете. Федор?

— Обещаем, — выдохнули мы.

— Максим, оставь нас наедине, пожалуйста, — не двинувшись с места, попросил отец.

Я ободряюще похлопал брата по спине и вышел в коридор.

— Но если ты действительно хочешь использовать свой талант во благо, придется очень много и прилежно учиться... — донесся голос отца.

В висках же билась мысль — верят ли они мне, как верю я им? Странная, глупая мысль, но она все металась, заслоняя серыми крыльями все остальные. Я ведь никому никогда не скажу. Но уверен ли в этом Михаил? Раз сказал при мне — то уверен. Или нет? И как доказать им, что мне можно верить? Странная тайна, смертельная... Но мне — совершенно не нужная, как с чужими тайнами обычно и бывает.

Наверное, потому я прозевал наставника, усевшегося за кухонным столом напротив.

— К-хм, — привлек он внимание, откашлявшись в кулак, а затем и легонько хлопнув по серой папке, принесенной вместе с собой. — Максим?

— Да? — дрогнул я плечами, отвлекаясь от синего узора на скатерти.

— Насчет соревнований. Я вот тут поинтересовался у своих... Учеников. — Чуть смутился он. — Может, тебе будет интересно?

— А что там? — Придвинулся я поближе.

— Данные не то, чтобы секретные, но вряд ли их вообще огласят до начала первого этапа. — Пояснил он, медленно развязывая тесемочки. — Про тех, кто будет в конкурсной комиссии.

— Здорово, — изобразил я энтузиазм. — Только я ведь никого из них все равно не знаю.

— Тут дело не в именах, — наставительно качнул он пальцем. — А в том, откуда они. Согласись, глупо показывать народные танцы радже из младшей ветви рода Миттал? — хитро улыбнулся он, демонстрируя снимок смуглого мужчины с волевым лицом и замотанными в чалму волосами.

— Иноземцы? — всерьез удивился я, разглядывая диковинный вид.

— Равные по рангу нашим князьям, — подтвердил учитель. — Без родственных связей в нашей стране. Каждому, — взял он новый снимок с изображением абсолютно лысого человека с узкими глазами и острым клином бородки. — Заплачено более миллиарда золотом и подарками за согласие приехать.

— Не слишком ли? — усомнился, всматриваясь в новое фото со скупым описанием — 'лендлорд Куомо, шестьдесят два года, Америка'.

— За меньшие деньги они даже чихнуть не согласились бы, — категорично произнес старик. — Те же Миттал — некоронованные императоры. Им все, что до миллиарда — уже гроши, недостойные внимания.

— Некоронованные? — Заинтересовался я. — А почему?

— Зачем громкие титулы, если всем итак ясно, кто ты?

— Я запомню, — задумался над услышанным.

— Так что, вас ждут крайне влиятельные и самые неподкупные судьи, которых можно найти на всем белом свете. Но самое главное — их вкусы могут быть весьма далеки от стандартных, и об этом надо помнить в первую очередь. Изучай, — передвинул он всю папку ко мне.

— И что же им всем может понравится? — Посмотрел я на фото чернокожего мужчины в красно-зеленой бандане.

Старик прикрыл глаза и ненадолго задумался.

— Смерть.

* * *

Толстые пальцы перебирали листы документов, небрежно комкая края бесконечных списков фамилий и имен, обрамленных мелким бисером секретарского почерка — уточнения, характеристики, родство, годовой оборот рода, финансовые интересы...

— Вы — никто, — сминались гербовые бумаги с отметками миллиардных доходов на полях.

— Ничтожества, — улетали за край стола смятые в ком свитки с княжескими соколами в эмблеме.

— Две сотни лет назад даже фамилии такой не было, — плотный лист дорогой бумаги удостоился вытереть пот со лба.

— Торгаши, — целая стопка бумаги оказалась снесенной на пол.

— Голытьба!

— Вырожденцы!

Хозяин стола, не смотря на преклонный возраст и заплывшие телеса, поднялся с кресла единым движением, мощно оттолкнувшись от подлокотников. Одернув сбившийся набок сюртук и расстегнутую на четыре пуговицы рубашку, он неспешно обошел стол, остановившись у целой груды сваленной и искомканной бумаги.

— Вы все, — с удовольствием пнул он ворох, как ненавистного врага. — Придете ко мне. Заплатите мне. За мое удовольствие. Видеть вас. В грязи. Где. Вам. И. Место! — Остановился он, тяжело дыша.

По кабинету беззвучно разлетались сотни заявлений на участие, с тихим шорохом покрывая пол на добрый десяток метров вокруг.

Старый князь Долгорукий, давным-давно передавший княжескую корону, шубу и цепь сыну, имел громадное число недостатков, свойственных преклонному возрасту и непростой биографии. Например, ненавидел подлость, обожал говорить правду, не терпел предателей, помнил и не собирался забывать целую сотню лет грязных интриг, ныне красиво именуемых 'политикой'. И, в общем-то, имел полное право ходить по бумагам за подписью большей части знати в уличной обуви — что, собственно, и делал с великим удовольствием.

Все эти недостатки никак нельзя назвать 'простительными' в наше слишком спокойное время. Оттого внешний мир старались всеми силами оградить от нелегкого характера, зная по опыту, что 'ограждать' и 'не пускать' самого 'динозавра ушедшего тысячелетия' — дело бесполезное и разрушительное. Старик продолжал быть страшно силен, не уступая рангом сыну, а опытом и умением превосходил как бы ни всех в клане.

Иногда мир защитить не получалось — как, например, сегодня. 'Дед' решил прогуляться до столичной резиденции рода, причем, сделал это раньше, чем успели эвакуироваться по сигналу 'красная тревога'. В общем, Сергей Михайлович Долгорукий решил поинтересоваться, как ведутся дела клана.

К чести секретарей, бумаги пытались скрыть.

— Скажу Сашке, пришлет замену, — буркнул после этой попытки старый князь, оставив позади разорванный на части демидовский сейф и двух ошарашенных служащих — один из которых пытался впихнуть в шаблон, что 'Сашка' — это князь Александр Сергеевич Долгорукий, а второй, баюкая сломанную руку, законно опасался, что прислать могут еще и нового секретаря, оттого старался выглядеть бодрым и здоровым.

Так что, вся аналитика, все расчеты по соревнованию — кого с кем свести, кому что продать, на кого надавить, пользуясь первым за столетие мероприятием такого уровня — все оказалось на столе старого князя. К счастью, с листов успели сделать копии, так что к последующим разрушениям и поруганию документов относились довольно спокойно, воспринимая, как стихию и вселенскую неизбежность.

В списках не было взрослых, хотя в его времена в шестнадцать лет парень считался мужчиной. В списках не было тех, кого он мог ненавидеть лично — слишком молоды для того. Но какая разница, если им все равно суждено вырасти и возглавить род и клан — презираемый за деяния предков? Он не верил, что в гнилой семье могли воспитать достойную поросль и был готов в этом убедиться вновь. Увидеть — и смаковать до смерти, как лишение и голод, холод, опасность снимают маски благородства, обнажая подлость чванливой дряни.

Память — на нее старик не жаловался. Но если и она подведет, то останутся видеозаписи и фотографии — отличный запасец как для него, так для потомков, чтобы взять врага за кадык на всю жизнь.

— Красиво Сашка придумал, — размял он толстую шею и повернулся к столу.

— А вас, — поклонился он с великим тщанием куцей стопочке бумаг — всего листов двадцать, не больше. — Вас мы ждем с великим уважением.

Мужчина подошел ближе и огладил самый верхний лист, каждое имя в котором было окутано целым ворохом вопросительных и восклицательных знаков. — И тебя, Артемка, в первую очередь.

Взгляд коснулся еще одной укладки, основательной и довольно объемной — ее ярость старого князя не коснулась, но и уважения она не удостоилась. Новые семьи — всего три-четыре столетия, но уже со славой, хоть и скромной, с финансами и боевой силой, без грязи на репутации. Но достаточно ли этого, чтобы считать настоящими людьми?

— Докажите, — поджав губы, дал шанс им князь.

Глава 12

В темноте этой ночи было много оттенков фиолетового, прятавшегося в складках черных плащей. Словно волна над глубоким местом, они добавляли тьме объема и загадочности, перетекая от одного силуэта утопленного в ночи дерева до другого.

Гости, числом четверо, не торопились, оттого ткань, кутавшая их с головы до пят, казалась частью облика, второй кожей. У них не было лиц — свет тусклого месяца превращал то, что под капюшоном, в черные овалы. Их руки скрывались под тонкой кожей перчаток. И только дыхание, выбивавшееся теплым облачком перед фигурами, позволяло верить в их людскую природу.

Узкий язык фонаря на секунду окрасил траву в светло-желтый цвет, а затем и окатил серым неказистую лестницу, ведущую вверх.

— Здесь.

Скрипнули ступени под ногами, жалуясь на старость. Простонали перила, угрожая развалиться и сорвать гостей за собой. Четверо не слушали, не верили им, продолжая движение и завороженно глядя на узкую полосу света — там, под дверью, на самом верху. Их ждут. И, если заслонить ладонью манящий свет и приглядеться к узкой выбоине смотрового окна по центру двери — за ними наблюдают. Но не торопятся открывать.

Костяшки пальцев отбили два еле слышных удара, выдержали паузу, и ударили еще трижды.

Дверь распахнулась почти беззвучно, под шепот хорошо смазанных петель. Четверо вошли внутрь и, вместе с ожидавшим их хозяином, молча опустились на пол вокруг низкого столика. В небольшой коробке комнаты, подсвеченной желтым светом электрической лампы и отсветом луны из крошечного окошка, колени чуть ли не касались друг друга, а хвосты плащей замкнули черной полосой круг за их спинами.