Напряжение растет

Паша с оторопью поднял взгляд, посмотрев отчего-то на Свету.

Та звонко отвесила ему пощечину.

— Работает, — сосредоточенно кивнул капитан и сел за фортепиано.

Сверху уже гремело объявление нашей школы и княжества. Вот тоже странно — ни одной фамилии.

Примерно прикинув где сцена, мы заняли свои места и дали отмашку Игорю, стоявшего рядом с пультом механика.

— Удачи! — Прозвучало под гул подъемных механизмов и шелест отъезжающего в сторону потолка.

— И вам тоже!

— А им зачем? — Заинтересовался Пашка, поднимая крышку над клавишами.

— Мало ли что, — с сомнением произнес я.

— Ребята, ничему не удивляйтесь, — соредоточенно произнес Артем, освобождая скрипку от чехла. — Если произойдет... всякое, не останавливаемся и доигрываем. Не забывайте, если что — нас ждет вертолет!

— Золотые слова, — трогательно всхлипнул я.

Над головой уже добродушно шумел зал.

— Фортепиано готово! — Солидно доложил Федор, отходя от Пашки и поднимая с пола свои инструменты. — Маракасы готовы!

— Всегда готов! — Отозвался я.

— Вертолет — это хорошо! — Поддержала перекличку Света.

Через десяток секунд сцена замерла в выжидающей тишине. Лиц не разглядеть, но внимание ощущалось всей кожей. А еще — кроме него что-то давило на плечи, откусывало часть воздуха от дыхания и размывало пыль, подсвеченную прожекторами, в воздухе.

'Защита', — пришла мысль одновременно с первым аккордом фортепиано.

Предложить Свете руку и дать ей простор в танце, не мешая. Я не умею танцевать — но она умеет за двоих.

Света выразительно посмотрела на меня. Ах да!

Из рук родилась одна звездочка и сделала вокруг нас оборот. И еще одна, еще несколько — пока не замкнулся круг, двигаясь вслед за нами, продолжая композицию, завершая ее.

Из зала послышались жиденькие аплодисменты. Слишком тускло? А если сделать ярче?

Звездочки моргнули во вспышке, но тут же ужались до половины яркости — будто что-то вытягивало из них силу. Но у меня ведь ее — океан!

А тут и партия скрипки вступила, и на душе стало пронзительно-радостно. И будто бы воздух вновь стал дышаться полной грудью, и больше не тянуло плечи невидимым грузом вниз. И мир вне сцены стал совсем невидим в сиянии ярких точек.

Да и зачем на него смотреть — ведь любоваться Светланой гораздо интереснее. Вот для кого танец — не испытание, а счастье. Ее движение словно рождается само, не требуя контроля и усилия. Вот она шагает, пропуская под подошвой линию круга, вот закручивается с закрытыми от удовольствия глазами, вот... Расстегивает тайный механизм, который должен потихоньку отматывать край платья, чтобы лезвие кольца его срезало! А кольца нет!

Справимся, главное улыбаться и не подавать виду. Мерно звучит фортепиано, мурашками по коже отзываются маракасы, пронзительно вплетается скрипка. Вьется ткань у ног, мелькает свет вокруг — и в этом свете на мгновение сверкает отрезанный кусочек фольгированного полотна. Получилось! — бьется в сердце, и тут же сменяется недовольством — в свете круга, полет крошечного фольгированного отрывка почти незаметен. Интересно, а можно сделать так, чтобы его отметили?

Свет — чуть тише. Чтобы было видно! И от круга отрывается крошечный разряд, ударяя в лоскут и поднимая его ввысь!

Я не контролирую это, я прошу у звездочек, а им несложно. Так же, как и двигаться, чтобы наш шаг их переступал.

Вновь отрывок ткани мелькнул в свете — и снова крошечный разряд от круга не дал ему упасть, со вспышкой откинув чуть дальше. И тут же — подхватить первый. А потом и еще один! И еще! Скоро треск стал заметен, и его пришлось вплетать в один ритм с музыкой, выбивая вспышками паутины молний ритм. Целый океан искр вокруг нас! И счастливый смех Светы, который дороже всех аплодисментов в мире!

Последний аккорд воспринимаю уже с неким неудовольствием — эмоции затягивают, радость переливает через край, и хочется двигаться дальше! Успокаивает только одно — сразу за танцем полет в деревню и вареники.

Мир вспыхивает искорками в последний на сегодня раз. В глазах медленно исчезают радужные и световые разводы — надо только проморгаться тщательнее. Исполняем последний элемент на сегодня — поклон. И внимательно прислушиваемся к аплодисментам. А их нет.

— Не понял? — Протерев глаза кулаками, с изумлением обозреваю пустой зал.

— А где все? — Громко вторит удивлением Артем.

— Так это, — раздается из другого края, возле самого выхода для гостей. — Эвакуация, стало быть.

— Какая еще эвакуация? — Возмущаюсь я. — Что случилось?

— И почему нас не предупредили? — В тон возмущается Артем. — Мы тут, выступаем, а у них ЧП!

— Так это, стало быть, пробой высшего уровня защиты, стало быть. — Откашлялся собеседник. — На сцене, стало быть. Вот всех и эвакуировали.

— А вы почему тут? — С сомнением поинтересовался я.

— А я из гардеробной, это самое. — Хмыкнул он. — Я-то уйду, а если сопрет кто чего?

— Ясно, — задумчиво протянул я.

— Ребята, смотрите, — пересушенным от волнения голосом просипел Паша, показывая рукой ввысь.

И только после этого мы обратили внимание на трибуну судей. Залитую светом.

— Семь, восемь, — не веря, сияя от счастья, шептал Федор вслух, — девять, десять...

Возле окон, размытые оптикой стекол, стояли арбитры. И будто заметив наше внимание, демонстративно обозначили хлопки ладонями.

— Одиннадцать? — Словно не веря, с удивлением произнес брат.

За одиннадцатым стеклом не было никого. Пустая, сияющая светом комната. С бронестеклом, покрытым сеткой от чудовищных по силе ударов. Будто кто-то ломился изнутри.

— Одиннадцать, — с удивлением обвел нас взглядом Артем.

— Одиннадцать, — повторил за ним Паша.

— Одиннадцать...

— Ребята, вертолет! — Нетерпеливо напомнила Света.

— А? — Обернулся к ней капитан.

— Кто-то сломал защиту. И выжег все прожектора, — указала она жестом на отчего-то не светящиеся лампы. — И слегка подпалил экран за сценой, — еще один жест в сторону желтоватого в коричневую крапинку полотна. — И...

— Ребята, вертолет! — Подхватил я товарищей за плечи и повел к выходу.

* * *

Перед трехэтажным домом царила деятельная суета, созданная из трех десятков коробов и страшно недовольного старика, таскающего их с кухни во двор.

— Еще никогда! Никогда в моей практике преподавателя! — Доносились возгласы в те периоды, когда старик выныривал из дома, чтобы поставить очередную шикарно и волнительно благоухающую коробку на заведомо подготовленную ткань. — Никогда в моей жизни!

Наверное, если пройти за ним внутрь дома, то можно и узнать, что именно — 'никогда', но Михаилу было слегка боязно. Оттого он наблюдал за происходящим с безопасного удаления. Позади стратегически грамотно разместились дочери, с любопытством поглядывая из-за спины. И Брунгильда, успевшая вымахать до такого размера, что удерживать ее от 'вкусного аромата' приходилось им вдвоем.

'Интересно, какой она породы?' — мельком пролетело у Михаила в голове, но тут же было сметено очередным 'никогда'.

— Никогда в жизни у меня не было такого ученика! — Поставив последнюю вынесенную коробку на другую, провозгласил старик. — Пропадает черт те знает где! Возвращается с какой-то баб...бабушкой! Громит сцену! И что я слышу после всего этого?! 'Пришлите тридцать этих замечательных шоколадных тортов?!'

Нет, Михаил понимал причину такой бури эмоций. Он, в принципе, и сам переживает за сыновей. И тоже имеет свою точку зрения на их поведение. Весьма, между прочим, строгую, особенно в связи с путешествиями без присмотра! Куда только Долгорукие смотрят! А Князь?! А сами ребята?!

Но у него совершенно не укладывалось в голове, что их домоправитель, уже ставший незаменимым и практически членом семьи, все-таки сделал эти торты. Сразу же! Все тридцать! Что как-то не очень вязалось с той волной гнева, что изливалась на всех доступных для звуковых волн окружающих.

— За всю мою практику такого не было! — Воскликнул старик вновь и требовательно посмотрел на дорогу, пока еще пустую.

— Может, я сам вас отвезу вместо такси? — робко предложил Михаил.

— Не надо беспокоиться, — буркнул тот. — У меня все равно дела в городе. На пару дней.

— Да мне совсем не сложно...

— Вон, уже едет, — махнул домоправитель в сторону роскошного лимузина. — Сюда заворачивай! — Махнул он им рукой.

Из черной машины выскользнули услужливые водители и заспешили к коробкам.

— Руки! — Рявкнул он на них так, что мужчины подняли их над головой. — В смысле, сам загружу, еще помнете, — ворчливо поправился он.

Один из них тут же ринулся открывать багажник, а второй — дверь в салон.

— Надо будет спросить номер такси, — цокнул Михаил, оценив сервис.

— Уроки делать! — Напоследок гаркнул наставник, указав пальцем на воспитанниц.

Кивнула даже Брунгильда.

Машина медленно покатила со двора. Грустно вздохнул Михаил — как бы он хотел навестить сыновей. Но, как объяснил наставник детей, даже его, со всеми связями и сетью благодарных учеников, к участникам вряд ли пустят. Вот торты — те да, доставят. Позади так же грустно вздохнули дочери — тоже скучали. Ладно хоть Брунгильда есть в качестве источника шума, иначе в доме стало бы совсем тоскливо.

Михаил отправил дочерей в дом, прошелся до калитки, затворил ее, походил по совсем пожелтевшему саду, скрипнул ступенькой лестницы, ведущей в домик на дереве, и с непонятным тянущим ощущением в душе вернулся в здание. Странно, вроде огромная площадь, но на троих с собакой — совершенно пустынна, а на шестерых — идеально заполнена, обжита и даже слегка — по приятному — тесновата. А ведь эти трое — старик и два школьника. Казалось бы, много ли им места надо... Вот в его сердце — там да. Дочери, жена, Максим, Федор... Особенно Федор.

Как-то незаметно для себя, Михаил дошел до комнаты младшего сына и остановился возле двери. Заходить внутрь — не совсем педагогично. У сына должна быть личная площадь, гарантированная от чужих посягательств. Там, где он будет чувствовать себя комфортно — и еще уйма других слов, налагающих табу на вход без стука и ведома.

Но на душе такая тоска... И телефонный разговор только ее разбередил, а вовсе не успокоил. Тем более, сын мог оставить что-то скоропортящееся, а Михаил глянет-то всего одним глазком, и ничего трогать не будет.

Решившись, Михаил приоткрыл дверь и буквально просочился внутрь. В свете дня, пробивавшегося сквозь высокие окна, виделся 'хаотичный порядок', непонятный пришедшему со стороны, но привычный самому отцу семейства. Все разложено по мере использования. Порядок определен расстоянием вытянутой руки. Блокнот и ручка разложены в трех местах. Заготовки изделий лежат так, чтобы не сбросить случайно на пол, а нагромождение рядом с ними — это материалы для продолжения работы, чтобы не искать и не потерять мысль. Обычного подросткового мусора нет — мама научила, что чисто там, где не мусорят и убирают за собой сразу.

Михаил довольно хмыкнул и собрался было покинуть комнату, как взгляд зацепился за ячеистое полотно с камнями, отданное Федору на прошлой неделе. Щедрый жест, желание показать, что отец всегда поддержит. Хотя, если честно, слегка избыточный — как и бывает в любом ремесле, на изделия уходит только ограниченный спектр кристаллов. Так проще, удобнее, дешевле. Нет смысла использовать нечто крайне дорогостоящее там, где пойдет стекляшка или янтарь. Федор научен этому в первую очередь и не станет предаваться расточительству.

Не смотря на это, ряд специфичных камней отсутствовал. Крайне специфичных, не годных ни для чего, кроме... А вот это можно было выяснить. Михаил вытянул ленту с ячейками целиком и положил на стол, напряженно вглядываясь в отсутствующие элементы. Затем, не скрывая волнения, достал из кармана блокнот с ручкой и выписал всю гамму вновь. Резко зачеркнул, выдернул лист и еще шесть, что были под ним, из блокнота и тщательно порвал, сложив обрывки в карман. Позже он сожжет их, чтобы никто со стороны никогда не получил часть тайны себе в руки.

— Федор, не надо. — Прошептал Михаил после порыва немедленно куда-то бежать, звонить и лететь самому, наплевав на все запреты.

Он доверяет сыну. Доверяет, как мастеру, не смотря на его юный возраст. Он лично учил его и принимал экзамен. А значит, он не станет это использовать.

— Пожалуйста...