Парень был талантлив.
Был.
— Завтра появится врач, — Виттар прикинул, кому мог бы доверить нынешнее вскрытие. — И с ним — мой человек.
Крайту тоже не мешает осмотреть тело. Вдруг да почует нечто, скрытое от взгляда.
— После того, как они закончат, позаботься, чтобы его... — казалось, мертвый альвин смотрит сквозь веки. — Привели в порядок.
Не дело матери видеть сына в подобном виде.
— Отправишь курьера к "Грибсону".
Похоронная контора имела репутацию понимающих людей.
— Расходы пусть запишут на мой счет... — Виттар открыл альбом на последней странице.
Набросок, пара ломаных линий за которыми просматривался тонкий девичий силуэт. Показалось — знакомый, но... нет, показалось.
У Торы совсем иная фигура. Более зрелая, женственная.
— Второго — к его матери.
— Сейчас?
Время позднее, но Виттар сомневался, что эта женщина спит.
— Сейчас. Пусть передаст...
Записку он написал на соседнем столе.
С женщиной стоило встретиться. Возможно, она знает что-то о девушке с последнего наброска. Или о старых пожелтевших синяках. Почему-то Виттару казалось, что эти два элемента взаимосвязаны.
Покинув морг, Виттар направился не домой, но на улицу Королевских гончих. Именно там, за бакалейной лавкой, и обнаружили тело.
В полицейском отчете утверждалось, что свидетелей не было, и лишь оказавшись в глухом тупике — даже окна домов, выходящие на эту сторону, были закрыты ставнями и решетками — Виттар отчету поверил. Пожалуй, если кто и слышал крики, то вряд ли решился бы выглянуть.
А уж вмешаться...
На мостовой сохранились пятна крови.
И резкая вонь лилейного одеколона, из тех, дешевых, что продают в аптеках на разлив. Людям они нравятся, а вот псам... кто-то явно спешил скрыть свой запах
Виттару это не понравилось.
А еще меньше ему понравилась тень этого же лилейного аромата, витавшая у ворот его особняка. Аромат был зыбким, таким, на который вряд ли обратишь внимание.
Совпадение?
Виттар распорядился усилить охрану.
А Тора не спала — играла. Нежная мелодия, колыбельная почти, и клавесин, купленный не понятно за какой надобностью — Виттар даже не мог вспомнить, как именно инструмент попал в его дом — был всецело покорен хозяйке.
Она же сидела спиной к двери.
Прямая. Строгая. И такая мягкая.
Ей идет домашнее платье из светло-зеленого ситца. Волосы гладко зачесаны, и видна длинная шея с белым шрамом, о котором она не любит вспоминать, но и забыть не способна.
Музыка оборвалась.
— Не останавливайся, — попросил Виттар.
В доме стало теплее, он словно ожил, отзываясь на ласку этой женщины. И... хорошо бы, если бы будущая жена Виттара тоже поладила с домом.
И с клавесином.
Тора подчинилась, но теперь музыка звучала иначе. Ровно. Выверено. Идеально. Только исчезло что-то очень важное. Что?
— Я не слышала, как вы вернулись, — Тора доиграла-таки, а Виттар не стал просить, чтобы она повторила пьесу. — Распорядится, чтобы подали ужин? Или вы желаете сначала ванну принять?
Она действует по правилам, безукоризненно вежливая, воспитанная девочка.
Хрупкая, как сегодняшний альвин.
И Виттар, взяв ее руки, повернул их ладонями вверх. Белые и узкие. Мягкие. С сильными пальцами, но все же не настолько сильными, чтобы защититься.
Умеет ли она рисовать?
— Тора, — если прижаться к запястью губами, то слышен ее пульс. — Я тебе говорил, чтобы ты не выходила из дому?
— Да, райгрэ. Я...
Не нарушила запрет.
— И повторю. Пожалуйста, ни при каких обстоятельствах не выходи из дому. Кто бы ни пожелал с тобой увидеться. Твои со-родичи.
Рука дрогнула. Ей все еще больно оттого, что ее бросили.
— Мои якобы друзья... хоть сам Стальной Король. Не выходи. Ясно?
— Да, райгрэ. Что-то случилось?
— Возможно, что и нет...
И вовсе был ли тот запах у ворот? И не могло ли случиться так, что Виттар попросту принес его за собой, как принес шлейф иных ароматов.
— Но... пожалуйста.
Ее слишком легко напугать, пусть бы Тора и старательно пытается этот испуг спрятать.
— Поужинаешь со мной?
Конечно, если на то будет его воля...
Ей и намека достаточно. Но хочется иного, а чего — Виттар и сам понять не способен. Тора ведь рядом, так чего еще желать?
Разве чтобы музыка при его появлении не менялась.
— Тора, тебя больше не обижают?
— Нет.
— Тебе не плохо здесь?
— Нет, — в ее голосе тень удивления.
— Может... тебе что-нибудь нужно? Или не нужно, но хочется?
— Спасибо, у меня все есть.
А с собственными желаниями Тора разобраться пока не способна. Она долго выбирала платья, не из-за того, что была капризна, но потому, что отвыкла делать выбор. И в конце концов пришла к нему.
Ей нужно было знать, что нравится Виттару.
Тора не желала ошибиться.
И сейчас вновь действовала по правилам.
Ванна и мягкие полотенца, наконец, избавленные от цветочной отдушки — Виттар и словом не упомянул, что она ему не по вкусу, но девочка сама догадалась. Столик, накрытый для двоих.
Свечи.
Белый костяной фарфор и столовое серебро.
Неторопливая беседа ни о чем, от которой, однако, становится легче. Его постель и свежее белье. Мягкий батист ее ночной рубашки. И такая уже привычная робость, словно каждый раз Тора наново принимает то свое решение. А Виттару нравится дразнить ее.
Он изучает.
Щиколотку и мягкую линию голени. Ямочку под коленом. И на колене тоже. Нежную, такую чувствительную кожу бедра...
Наверное, ему будет неимоверно тяжело отпустить Тору.
Или отпускать не обязательно?
Многие ведь держат любовниц и после свадьбы.
Виттар купит ей дом, не в центре, естественно — это будет слишком откровенным нарушением приличий. Но настолько близко к центру, насколько это возможно.
Этажа два... и чтобы библиотека. Она любит книги. Музыкальный салон, светлый и с хорошей акустикой, такой, чтобы для музыки хватило места.
Спальня.
Вряд ли он сможет часто оставаться на ночь... но ведь иногда сможет?
И детская.
Виттар не станет забирать у нее ребенка.
Он попытался представить этот дом, и Тору, но картинка не складывалась. Проскальзывало в ней что-то фальшивое. И эта фальшь здорово мешала уснуть.
А Тора спала, как обычно, на боку, поджав ноги и руками себя обхватив, словно все еще защищалась от кого-то или чего-то. В темноте ее кожа выглядела белой.
Как у альва.
И Виттар, желая отогнать наваждение, коснулся шеи. Теплая. Гладкая. И шрам на ней сам под пальцы скользнул.
Третий день кряду Торе доставляли цветы: белые лилии в плетеных корзинах. Лилии были роскошны, но Тору волновали не они — запах. Мертвенный, тяжелый, сводящий с ума. Он существовал как-то отдельно от цветов, и некоторое время скрывался в сети узких листьев, но осмелев, выползал, просачивался сквозь прутья корзин. Запах растекался по полированной столешнице, спускался к полу и пропитывал высокий ворс ковра. А Тора не смела ему мешать.
Лилии вызывали в ней безотчетный страх, перед которым была бессильна даже Хильда.
На то, чтобы управиться со страхом ушло время. И в третьей корзине, обвитой белой похоронной лентой, Торхилд обнаружила записку.
"Я же обещал, что мы встретимся".
Тора провела пальцем по гладкому картону, выдавленным буквам, золоченым виньеткам, и вернула записку в корзину, а корзину, подавив первое желание, оставила на подоконнике. Белые лилии безвредны, в отличие от того, кто послал их.
Жаль, что райгрэ ушел. И хорошо, что райгрэ ушел.
Торе нужно хорошенько подумать о том, что именно ему рассказать и как это сделать. Хильда согласилась. Очевидно, лгать не стоит, но и правда имеет разные обличья.
Торе следовало выбрать то, которое защитит ее.
Рассказать так, чтобы поверил.
И захотел вмешаться.
Не как отец.
Запах лилий, сам вид их — тяжелые восковые бутоны и белоснежные звезды цветов с легкой позолотой пыльцы — был неприятен. И Тора покинула комнату. Но сегодня тишина библиотеки не принесла ожидаемого успокоения. А в кабинете окно было открыто, и Тора поспешно, пожалуй, слишком поспешно, его захлопнула. Задвижка вдруг показалась ненадежной.
И окон слишком много.
Торхилд проверила каждое, пусть бы и действия кому-то могли показаться престранными. Впрочем, вряд ли сейчас в доме нашелся бы кто-то, кто бы осмелился сделать Торе замечание.
Райгрэ защитил.
Но захочет ли защищать и дальше? Он определенно ценит Тору, если делит с ней не только кровать, но и сами свои комнаты. А в те дни, когда Торе все же пришлось уйти в одну из гостевых спален, был крайне недоволен. Он оплачивает ее наряды.
И дарит драгоценности.
Зачем ей столько? Тора не знает, но ему нравится делать подарки. И Хильда требует, чтобы Тора не отказывалась: потом, когда райгрэ найдет жену, драгоценности пригодятся.
Он позволяет Торе помогать в делах. И просто любит, чтобы она находилась рядом. Он позволил менять свой дом... но хватит ли этого, чтобы ввязаться в драку?
И если ввяжется, то сумеет ли победить?
Хильда молчала, полагая, что здесь бессмысленно гадать. А Тора волновалась, даже не столько за себя, что еще можно было бы понять, сколько за райгрэ. И Хильда, которая прочно обжилась в местных зеркалах, нашептывала, что это беспокойство делает Тору глупее.
Думать надо о себе.
Иначе Тора не выживет.
— Прекрати, — попросила Тора, касаясь отражения. И то протянуло пальцы навстречу, холодные, как само стекло. — Он добрый.
Потому что Тора делает то, что ему хочется. Она нужна ему. И хорошо, если будет нужна еще некоторое время. Но видеть в этой заботе нечто помимо самой заботы — бессмысленно.
— Мы должны предупредить.
И Хильда согласилась, что это разумно. Тот, другой, способен ударить исподтишка, и тогда у райгрэ не будет шансов. Хильде не жаль, если он умрет, но тогда Торхилд достанется победителю. А с ним поладить будет куда сложнее.
Он такой, как Королева.
Любит делать больно.
— Раньше, — Тора не любила думать о ком-то плохо. — Он мог измениться.
Хильда возразила, что уж на это рассчитывать не следует. Тора видела истинное обличье, пусть и давно, но время, как оказалось, значения не имеет.
Да и будь Тора права — она редко оказывается права — неужели получила бы она букет белых лилий? И эту записку в напоминание о давней встрече. Или предупреждение? Охота начата.
Сложно спорить с отражением, и Тора отворачивается от зеркала. Она подымается в спальню и, закрыв дверь — еще слишком рано, и ждать долго — ложится на кровать. Здесь два запаха, и его — сильнее. Тора обнимает подушку и лежит.
Так ей спокойней.
Хильда не мешает. Ей все равно, вот только платье наверняка помнется, а неряшливость в одежде недопустима.
А Торе почему-то думается совсем о другом. О журналах, присланных портнихой в огромном количестве, эскизах, образцах и собственной растерянности.
— Подумай, что тебе глянулось, куколка, — портниха подсовывала картинку за картинкой, и разноцветные клочки ткани, кружева, лент...
...и не понимала, почему Тора молчит.
Увещевала. Уговаривала.
Сдалась, велев позвать, когда Тора уже на что-нибудь да решится.
А Тора, набравшись смелости, взяла десяток эскизов наугад и подошла к райгрэ. И он не оттолкнул, хотя наверняка имел множество куда более важных дел.
— Найденыш, — он отобрал листы и образцы тканей, — это ведь твои наряды, ты их будешь носить. И нравиться они должны именно тебе.
— У меня несовершенный вкус.
— Это ложь, — райгрэ усадил Тору на колени. — Забудь ее... и его, если сможешь. Ты очень красивая девочка. И умная. Сильная. Тебе просто не хватает немного уверенности в себе.
Какое отношение уверенность и сила имеют к платьям?
— Вот скажи, если бы ты увидела это... на ком-то другом, — райгрэ взял эскиз платья с пышными рукавами и многочисленными оборками. — Что бы подумала?
— Что... это очень эксцентричный наряд.
— А это?
— Домашнее платье... для первой половины дня. Если в светлых тонах...
— Видишь, ты все сама прекрасно знаешь, — райгрэ поцеловал Тору в лоб.
— А если я выберу что-то ужасное?
— Тогда мы это "ужасное" в саду закопаем... у тебя очаровательная улыбка.
Хильда думала иначе, но рядом с райгрэ Хильда замолкала, а у Торы иногда появлялось желание улыбаться. Не сегодня... сегодня снова было страшно.
Когда же наступили сумерки, Тора спустилась в музыкальную комнату. Она умела ждать, но сейчас почему-то умение это не спасало.
А если она опоздала?
Если плохое уже случилось?
Хильда предложила не тратить нервы по пустякам, а подумать о побеге. Не сейчас, конечно, но подготовиться стоит...
Тора коснулась клавиш. Играть учила мама, говорила, что слух у Торы идеальный и руки подходящие. Талант опять же имеется... и конечно, на сцену ей нельзя — это совершенно неприлично, но вот если для себя... для семьи... для будущего мужа.
Хильда знала, что ни семьи, ни мужа у Торы не будет. Дети — возможно, и жаль, что Тора пока не беременна. Ребенок упрочил бы ее положение.
Клавиши откликались на прикосновение. Хороший инструмент, только давно им не пользовались, и настройка не помешала бы, но и той, что есть, хватит.
Тора играла.
Без нот. По памяти. Для себя... и оказалось, что не только. Надо же было пропустить его появление...
— Не останавливайся, — попросил райгрэ.
И Хильда потребовала сосредоточиться. Исполнение должно быть безукоризненно или настолько близко к таковому, насколько это возможно. Была ли она права? Тора не знала, но музыка перестала доставлять ей удовольствие. Впрочем, райгрэ подобные мелочи не интересовали.
И вечер был обыкновенен.
Разве что он снова задавал странные вопросы.
Подымаясь в спальню, Тора осмелилась посмотреть в зеркало. Хильда кивнула: все правильно, спешить не надо. В постели мужчина скорее выслушает женщину, если, конечно, она постарается.
Но Тора опять все испортила.
Почему-то рядом с райгрэ она забывала о том, что думать следует о себе... еще и заснула.
Хильда будет разочарована.
Глава 20. Прятки
Пятую ночь кряду я устраивалась на ночевку отдельно, да и днем старалась держаться в стороне от Одена настолько, насколько это было возможно. Нет, причина не в затаенной обиде, скорее уж после того разговора не могла относиться к нему по-прежнему.
Куда-то исчезла прежняя игривая легкость, которая ранее казалась вполне естественной, и теперь меня не отпускало ощущение, что Оден запоминает каждое произнесенное мною слово, каждый мой поступок. Запоминает. Взвешивает. И решает — наградить меня или наказать.
Наверняка, я не слишком-то успешно справлялась с ролью свиты.
Не нанималась.
Ребра мои зажили, и рука подозрительно быстро вернула утраченную подвижность. И о полученной травме напоминал лишь приятный, зеленовато-желтый окрас кожи. И если позавчера я еще сомневалась, выдержу ли дорогу, то сегодня сомнения исчезли.
