Но при этом какая-то часть внутри тихо бурчит, что хорошо быть умным, когда все разжуют, а в процессе обо всем догадываться очень непросто. Что хорошо критиковать со стороны, ничего не делая, ведь кто не делает — тот не ошибается. Что я несправедлив к Дамблдору, ведь не он внушил всем этим противникам отмены и гоблинам такую ненависть, нет, она была в них, Дамблдор лишь создал условия, при которых ненависть вылезла наружу. Что он действительно хотел, как лучше.

Можно только усмехнуться в ответ, что получилось, как всегда, но это будет как-то жалко выглядеть.

— Пришли, — ворчит Грюм, останавливаясь перед кабинетом ЗОТИ.

— Разве мы шли не в кабинет директора?

— А что там делать? — Грюм снимает заклинание с двери. — Благодаря Фоуксу мы сумели проникнуть туда, вынести то, что оставил Дамблдор, но делать там нечего, пока не будет назначен новый директор, пока его не примет замок. Не хватало еще остаться куском слизи на полу, уж лучше погибнуть в бою с врагами!

Хочу сказать, что уж Аластору это не грозит, но вовремя прикусываю язык. Уж кто-кто, а Грюм дожил до сегодняшних дней потому, что никогда не терял бдительности и не расслаблялся, в отличие от меня. Но это еще ничего не значит, конечно, напавшие на нас — нехорошие пидарасы, но не будем забывать первопричину нападения, корень всех зол, так сказать.

— Вот, — Грюм ставит на стол передо мной склянку, смотрит мрачно. — Думосброс в углу, если не доверяешь, можешь наколдовать себе свой в безопасном месте.

Смотрю на него и понимаю, что он даже не хотел оскорбить, лишь высказал разумное с его точки зрения предложение. Но имеет ли смысл забиваться в уголок и наколдовывать там ведро, когда Грюм сотню раз мог уже прикончить в спину, очаровать, заколдовать и так далее? Мне известны свои пределы, да я подтянул за этот год Трансфигурацию, но боевка — Грюм прибьет меня и не пикнет, мог прибить, даже когда шел впереди, и я бы не успел ничего понять.

— Вы смотрели его?

— Смотрел, и должен заметить, Грейнджер, что это было неосторожно.

— Что?

— А ты посмотри и поймешь, — ухмыляется Грюм одной половинкой рта.

Ладно. Даже если Дамблдор там записал домашнее порно, как мы с Луной кувыркаемся, то переживу, как-нибудь. Наверное. Луна — сильное успокаивающее, знаете ли.

Выливаю серебристую слизь в непроницаемо-темную жидкость в думосбросе и ныряю головой.

Горы и снег, почти моментально узнаю пейзаж — передо мной здание, в котором проходила конференция в Альпах. Из окна вылетает могучим прыжком тело, и несется вниз, мелькая силуэтом на фоне луны, и Альбус делает шаг вбок, словно уступает место даме, и ветер вскидывает его бороду, треплет, как флаг на ветру. Тело приземляется с глухим стуком, и Альбус подходит ближе, наклоняется, хотя я уже знаю, кого он увидит.

Та пророчица, что едва не обрекла Луну на смерть.

И я неожиданно, находясь в чужом воспоминании, понимаю, что пророчица была настоящей, не рискнули Луне ложную подсовывать. Понимаю, насколько глупо я себя повел тогда, и ощущаю, как от стыда краснеет даже то, что вне думосброса. Ведь я даже не проконтролировал, не вспомнил о ней, отдал приказ выпрыгнуть и пошел спать, удовлетворившись прыжком, даже в окно не стал выглядывать! Впору застонать от собственной глупости и утопиться прямо в думосбросе!

А ведь Дамблдор, получается, все же прикрывал.

Все это мелькает вспышкой, Дамблдор наклоняется к изломанному телу, наполовину скрытому под снегом, и глаза пророчицы распахиваются, а рука ее хватает Альбуса за бороду, наклоняет ниже. То ли меня, то ли Дамблдора пробивает холодком по спине, осознанием того, что на этот раз пророчество подлинное, что провидица в трансе. Она говорит на каком-то незнакомом мне, но, видимо, отлично известном Альбусу языке, и для меня все звучит мрачными рифмованными двустишиями, не знаю уж, как Дамблдор добился такого эффекта, наверное, и вправду был сильнейшим легилиментом, способным творить со своими воспоминаниями и такое.

Провидица вещает, и холодок превращается в озноб.

Когда над миром феникс огненный взойдет

То старый мир дотла он пламенем сожжет

Огонь с небес себе не выбирает путь

Но фениксу по силам в сторону свернуть

Но чтобы смог хоть кто-то уцелеть

Кому-то нужно в том огне дотла сгореть

А чтобы смог на пепелище новый мир взойти

Кого-то нужно будет в жертву принести

Рука отпускает бороду, и глаза провидицы закрываются, словно жизнь ее отлетает вместе с паром дыхания. Альбус стоит некоторое время, затем его палочка взлетает и тело превращается в булыжник, улетает куда-то в сторону гор, и воспоминание обрывается, меня выбрасывает наружу.

Сижу на полу кабинета, едва ли не задыхаясь, хватая воздух ртом, красный и злой, как тысяча чертей. Вот значит, почему Дамблдор завел тот разговор, перед отъездом, с объяснениями и не высказанными вслух, но легко читающимися между строк извинениями. Он может и не знал наверняка, что произойдет — иначе хотя бы Орденцев предупредил, дал хотя бы намек, оставил записку, но ведь ничего не сделал, нигде и никак. Или решил не играть с пророчеством, не давать даже намеков на вариант "по силам в сторону свернуть?" Кто теперь поймет, да и имеет ли это значение? Главное — то, что Дамблдор знал, что что-то да будет, и твердо решил принести себя в жертву, решил действовать, и когда момент настал, он не колебался и действовал, и тем самым спас, если не всех, то хоть кого-то.

Но какова цена? Или Дамблдор верил, что предупреди он своих заранее, то погибнет больше людей, и мир сгорит дотла? А сейчас что? Не сгорание? Заварил дедуля кашу и свалил в поля вечной охоты, а нам теперь расхлебывать. Нам? Я уже что, готов поддержать его дело? Принять, простить, понять?

— Вижу, что поняла, — говорит Грюм, — и да, вас прикрывали, как могли.

— Только как-то слабо могли!

— Любая недостоверность, фальшь, помощь извне могли спугнуть врагов и нарушить план, — говорит Грюм и добавляет после моего мрачного взгляда. — Так, по крайней мере, говорил Дамблдор.

— Ну, договаривайте, — говорю после затянувшейся паузы.

— Нам нужна твоя помощь, Грейнджер, без тебя мы проиграем эту войну, — отвечает Грюм, глядя в сторону.

Глава 10

15 июня 1997 года, Хогвартс

Меня настолько искренне пробивает на хохот, что слезы наворачиваются на глаза. Нет, не спорю, немного истеричные нотки в том хохоте есть, но все же, смех смывает все эти гадостные нотки Дамблдора, пророчества, осознания собственной оплошности там, на конференции, того, что творится вокруг, облегчает душу на какое-то время.

— Уф, давно не слышала такой хорошей шутки, — сообщаю Аластору, просмеявшись и утерев слезы. — Вы же десяток таких, как я, на свою палочку намотаете и даже не вспотеете!

— Дора постоянно жаловалась на твои двусмысленности, — неожиданно усмехается Грюм, — теперь вижу, что ты совсем выросла.

Он стирает ухмылку с лица и подается вперед.

— Только дело тут не в магической силе, хотя и она нам пригодится, зря тебя учил и гонял, что ли?

Не в силе дело?

— Если вам нужно официальное знамя, Гарри на палку насадите, он лучше на эту роль годится.

— Гарри, насаженный на палку, — усмехается Грюм, — здесь не годится, но в остальном ты права.

Он держит паузу, наклоняется вперед, впивается взглядом.

— Нам нужно официальное знамя. Символ. Продолжательница дела Дамблдора, его внучка, самая сильная ведьма столетия, выигравшая Турнир и силой вырвавшая у Визенгамота право на Род, гроза гоблинов. Кровавая Грейнджер.

— Вы же знаете, что это не так! — вылетает из меня яростный вопль.

— Знание здесь неважно, — отрезает Аластор, — важно то, кем тебя считают все остальные.

Вот это удар ниже пояса, некоторое время только открываю и закрываю рот, словно репетирую роль рыбы в спектакле. Все становится настолько прозрачно и ясно, что ноют зубы, болят сжатые до побеления кулаки, и внутри что-то потрескивает, перекатывается, накапливается заряд магии.

— Я призову его обратно с того света и запихаю ему бороду в жопу! — вырывается у меня.

Это ж надо так подставить! Все, теперь пути назад нет, отрезано нахрен все, мосты сожжены, обвалились, и обвал продолжается, настигает по пятам. Как там было, у классика — чтобы стоять на месте, нужно бежать, а чтобы прийти куда-то, нужно бежать вдвое быстрее? Прямо про меня! Ни гоблины, ни противники отмены никогда не оставят в покое внучку Дамблдора и продолжательницу его дела, и тех, кто ей дорог, тоже, и у меня теперь только один выход — сражаться и победить. Дамблдор, даже мертвый, опять припер меня к стене, и невозможно отступить, а ведь я клялся, что больше никогда! Никогда!!! Сколько еще людей ляжет на этой войне? Смогу ли я сдержать свою клятву, даже приложив все усилия?

Нет, я собирался сражаться, но такое!

— Я охотно указал бы тебе могилу Альбуса, — продолжает Грюм, и в голосе его слышится, как ни странно, искреннее сочувствие, — только от него и крошки пепла не осталось. И нет, он не мог спастись, я проверял.

— Не мог? — ибо дедушка регулярно и отлично прикидывался, что чего-то не может, чтобы потом смертельно удивить противников.

— Не спасся, — поправляет сам себя Грюм и качает головой. — Был бы Альбус жив, ничего этого не было бы.

Вот уж выбор, да, из двух зол. Но, положа руку на сердце, разве он есть у меня, выбор, в смысле? Луна за спиной, и значит нужно биться, опрокинуть всех, довести до конца то, что начал Дамблдор, хотя бы потому, что только в том, новом мире, который хотел создать дедушка Альбус никто не будет за нами гоняться. Добить, разгромить, опрокинуть всех врагов, втоптать и вбить в землю по уши, разве не было у меня такого желания на той конференции? Не надо сдерживаться, можно жахать от души, тем более, что душевного накала хватает, и так далее.

Не в силах больше сдерживаться, истерично ржу и всхлипываю.

Он боялся, что я стану новым Темным Лордом? Так я им и стану, когда приму предложение Аластора! Загеноцидить гоблинов, убить массу существ, да что там людей и магов — сколько крови у меня на руках за все, случившееся в прошлые года? Сколько добавится за этот? Попытки изменить судьбу, и в итоге выкованное им оружие поразило самого создателя, превратилось в его наихудший кошмар, это ли не ирония, нет, насмешка со стороны судьбы?

Аластор смотрит на меня подозрительно, словно прикидывает, не сошел ли я с ума.

— Дамблдор оставил мне не только это воспоминание, — оборвав свои всхлипы, говорю Грюму. — Думаю, вам тоже будет интересно посмотреть.

Особенно в свете его заявлений о символах и знамени. Воспоминания выходят легко, им всего лишь пять дней, да и я сам на взводе, это всегда помогает. Мешает, но и помогает тоже. Аластор дернув щекой, ныряет в думосброс, а я вижу все наяву

10 июня 1997 года, Хогвартс

Дамблдор появляется рядом и смотрит, я невольно встаю и смотрю в ответ. На нем повседневная мантия, даже без блесток, шапочки нет, разве что борода как-то чересчур вымыта и ухожена. Вокруг никого, все на экзаменах, лишь солнце, раскаленная громада Хогвартса выше по склону, и волны Черного Озера, накатывающие на берег. Дамблдор начинает говорить, легко и просто, словно не было последнего полугода.

— Когда-то здесь же, на берегу озера, у нас состоялся разговор, в котором мы заключили соглашение. В тот день, Гермиона, я увидел обратную сторону твоей силы, одиночество, легкое безумие и одержимость, стремление к некоей цели такое сильное, что оно ломает моральные барьеры и принципы, опустошает человека. Я уже видел подобное, в юном Томе, позднее ставшем Волдемортом, в своем страхе смерти, в поисках бессмертия зашедшем слишком далеко.

Пауза, внимательный, проницательный взгляд. Мысленно посылаю его в ответ нахер.

— Ты, конечно же, спросишь, почему я все же заключил соглашение, почему помогал тебе? Я решил, что смогу не допустить повтора истории Тома, если буду действовать сам и вмешаюсь в твою судьбу, и мне казалось, что помощь Гарри и все с ней связанное поможет и тебе, поможет не переступить черту. Не говоря уже о том, что помощь и защита Гарри действительно требовались, и Волдеморта не удалось бы победить только словами и уговорами. Поэтому получилось так, что я изменил твою судьбу, Гермиона, направил на иной путь, выковал из тебя оружие...

Ну, херовый тогда из тебя кузнец, дедушка Альбус, и да, чтоб ты сдох! Мало мне было заброски сюда, еще ты вылез, менятель и вершитель судеб хренов!

— Томом двигал страх смерти, тобой же движет страх за дорогих тебе людей, страх, проистекающий из любви к ним, любви, которой не знал Волдеморт. Прошу, Гермиона, не забывай об этой разнице, надеюсь, она не даст тебе переступить черту.

Ты мне еще морали будешь, борода из ваты? Да чтоб ты сдох! Сдох! Но Дамблдор уходит, не пытаясь напомнить о своих заслугах, спасении, обучении, выполнении соглашения, и это хорошо, потому что в тот момент для меня все это не имеет значения. Только возмущение, вздыбливание шерсти в ответ на мораль, только пожелание ему сдохнуть, меня трясет и швыряет, словно щепку в шторме, и только оставшийся кусочек здравомыслия удерживает меня от того, чтобы засадить ему в спину заклинанием.

Грюм, конечно, не видит моих мыслей и чувств в тот момент, но зато я отлично их помню. Стремление к цели такое сильное, что оно ломает моральные барьеры и принципы? Хорошо же! Да будет так! Моя цель — защитить Луну, ее отца, Гарри, всех, кто еще жив, и отомстить за тех, кого не успел защитить. Новый Темный Лорд? Вряд ли. Кровавая Грейнджер? О да, детка, до последней запятой. Я возьму этот грех на себя, чтобы Луне не пришлось убивать, чтобы не лилась в будущем кровь, о да. Мы растопчем мятеж так, что никто уже больше не встанет, никто больше не посмеет посягнуть на мир и спокойствие!

Оружие? Да будет так!

Грюм выныривает и смотрит задумчиво в мою сторону.

— У меня есть условия, — говорю ему почти спокойно.

— Ты можешь просить практически о чем угодно, — пожимает плечами Грюм.

Кидаю на него яростный взгляд. Да? Как тебе понравится просьба отдать мне Тонкс в наложницы, для укрепления боевого духа? Выдыхаю, ибо опять глупо срываться на других за Дамблдора, но мать-мать-мать, как же хочется! В смысле сорваться, а не Тонкс.

— Луна хочет сражаться, но ее нужно держать в Хогвартсе, и она не должна знать об этой моей просьбе. Разумеется, я окажу содействие, но все должно быть мягко и без насилия.

Грюм задумывается на несколько секунд, потом кивает. Хочу еще добавить "хотя бы на лето", но останавливаюсь. А будет ли учебный год? И кто станет новым директором? И Министр погибла, так что кто там станет во главе? Дамблдор может и пользовался влиянием, но огрызки Ордена — это не Дамблдор, и вряд ли сейчас пропихнут своего ставленника.