Зона контакта

Когда Мезенцев открыл глаза, он совершенно точно помнил, что ему ничего не снилось. Он провалялся в самой темной, глубокой яме, которую только мог себе вообразить, и при этом чувствовал себя прескверно, словно после дикого перепоя, в котором, кстати сказать, никогда не оказывался. Голова болела невыносимо, слезились глаза, во всем теле ощущалась дикая слабость. Ему было тяжело дышать. Да что там дышать... лежать было тяжело, не говоря уж о чем-то большем.

Сильно болела грудь. Складывалось такое впечатление, что на нее положили пару десятков килограмм груза, и теперь Григорию приходилось дышать, преодолевая этот вес.

Он с большим трудом открыл глаза, осмотрелся по сторонам. Все та же палата реабилитационного центра, те же приборы над головой, капельница, провода, шланги, мониторы — ничего не изменилось. Хотя...

Первым по-настоящему неприятным сюрпризом стал факт обнаружения себя прикованным к больничной койке. Запястье левой руки было закольцовано в холодную сталь наручников, а короткая цепочка не позволяла совершать руке сколько-нибудь сложных действий.

Кроме того, Мезенцев обнаружил у себя еще один нежелательный сюрприз. Его правая сторона лица была парализована. Парень понял это, когда попытался получше открыть глаз, который был закрыт лишь наполовину. Это ему не удалось. В добавок ко всему, не слушались губы, да и лицевые мышцы с правой стороны не хотели подчиняться простым и привычным командам. Полностью отсутствовала всякая мимика, складывалось такое впечатление, что Григорий получил сильную дозу ультракаина или другого анестетика. Мезенцев неоднократно лечил зубы, и с подобными ощущениями сталкивался не единожды, вот только сейчас парень сильно сомневался, что этот паралич пройдет столь же быстро.

Григорий попытался произнести простую, элементарную фразу. Вышло с пятое на десятое. Язык заплетался, губы практически не слушались, рот перекосило. Что же с ним произошло, пока он провалялся в отключке? Он хорошо помнил, как за ним пришли ликвидаторы, посланные самим генералом Суворовым. Он помнил, как попытался предупредить Кондратьева и Макса об уготованной им ловушке, но что было потом? Судя по всему, ему удалось выжить после той дикой энергозатратной работы, но что случилось дальше? Кто нацепил на него наручники? Он что, под арестом?

Открылась дверь, и в помещение вошел человек в белом халате. Не Тамара Геннадьевна — врач выглядел незнакомо. Конечно, Мезенцев не мог похвастаться тем, что знал всех работников реабилитационного центра в лицо, но этого джентльмена он совершенно точно раньше не видел. И еще у Григория сложилось такое впечатление, что доктор был здесь чужим. Поведение человека, который первый раз видел то или иное помещение, кардинальным образом отличалось от поведения человека, который много раз там бывал. Мезенцев это видел. В конце концов, он был специалистом по чтению людей.

— А вы крепкий экземпляр, — произнес незнакомец, пристально, словно под микроскопом, разглядывая лежащего пациента. — Мне еще никогда не приходилось работать с таким интересным... человеком.

Григорий попытался возбудить свой паранормальный резерв, чтобы узнать о человеке, говорившем с ним, несколько больше.

Ничего не вышло. С таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть гору. Его организм истощился до предела, и требовался довольно большой промежуток времени, чтобы восстановить силы, как физические так и парапсихические.

— Как-то не важно выглядите вы, молодой человек, — сказал незнакомец, критически осматривая Григория. — Неужели мой помощник переборщил со средствами?

Интересно развивалась ситуация. О каких средствах шла речь? Пока он спал, ему что-то вкололи? Зачем? Уж не для того ли, чтобы обезопасить себя от сверхспособностей псионика Мезенцева?

— Фто фы имеетхе ффиду? — прошамкал Григорий.

Говорить было неудобно. Язык во рту ощущался как самое настоящее инородное тело. Управлять им было непривычно.

— О чем? О спецсредствах? — Незнакомец развел руки в стороны, словно собрался с кем-то обняться. Он мило улыбнулся, но его глаза сверкнули леденящим душу холодом. Он был опасен и очень расчетлив. — Видите ли, молодой человек, вы представляете собой не совсем обычный экземпляр, точнее, совсем не обычный. У вас имеются неординарные способности, и огромный потенциал для их использования. Даже находясь не в лучшем физическом состоянии вы смогли себя защитить. Мои вам аплодисменты. Однако... мне бы не хотелось пострадать от ваших необдуманных поступков. Молодость, знаете ли, горячность, способны толкнуть вас на лихие дела. Оно вам надо? Мне — точно нет, поэтому я перестраховался и ввел в ваш организм кое-какие препараты.

Внутри Мезенцева все перевернулось. Только сейчас он постепенно начал осознавать, чего именно его лишили. Это походило на то, если б ему отняли руку или ногу. Как можно существовать неполноценным?

— О, не волнуйтесь вы так, — человек напротив замахал руками, — они не смертельны, и полностью покинут ваше тело в течении нескольких дней. Я дико сожалею, что, похоже, незначительная передозировка одного из компонентов привела к этому досадному недоразумению с вашим лицом. Третичный нерв — вещь тонкая и в случае воспаления кране неприятная, но это излечимо. Современная медицина способна творить чудеса.

По правде сказать, Григория меньше всего сейчас волновали его лицо и какой-то там нерв. Отсутствие способностей, с которыми он не расставался на протяжении последних двух лет, — вот что действительно напрягало. И очень сильно.

— Штхо, фы отх меня хотхитхе? — задал вопрос Мезенцев.

Он успел понять, что очутился в лапах противника, с которым совсем недавно боролся. Несмотря на свое совсем уж незавидное положение, парень не собирался сдаваться. Он решил действовать по ситуации, а любая ситуация становится понятнее, если появляется исчерпывающая по ней информация.

— Самую малость, — улыбнулся лже-доктор. — Я хочу, чтобы вы чисто сердечно и абсолютно правдиво ответили мне на несколько вопросов. У нас это не займет и пяти минут, при условии, если вы, конечно, будете со мной искренни. После чего, я покину сие гостеприимное заведение, и вами займутся врачи.

— А если я отхошшусь? — поинтересовался Мезенцев.

Улыбка не покинула лица человека в больничном белом халате, но его глаза буквально метнули молнии.

— Тогда наш с вами разговор затянется, и он... будет неприятен. Для вас не приятен. — Человек резко развернулся на сто восемьдесят градусов, подошел к окну, посмотрел на улицу. — За свою жизнь я повидал очень много. Я служил государству, оказывал услуги иным представителям власти, но от меня всегда требовали одного: четко и в срок выполнять задачи. И знаете что? — Он обернулся, взглянув псионику прямо в глаза. — Я ни разу не прокололся. Я никогда не отступал перед трудностями и всегда добивался успеха. Не советую вам вставать у меня на пути. Не советую сопротивляться. У вас просто нет опыта, чтобы водить меня за нос. Я и не таких раскалывал, поверьте мне. Я очень не люблю всю эту... жестокость, но, порой приходится заниматься своим делом. Что касается вас, молодой человек, то я искренне надеюсь, что у вас достанет мозгов ответить на мои вопросы честно и... в режиме "А". Согласны со мной?

Делать было нечего. Григорий находился не в лучшем состоянии, чтобы сопротивляться допросам, тем более, если они будут вестись с пристрастием.

— Я схохласен, — сказал Мезенцев, морально готовясь к трудной беседе.

Незнакомец хлопнул в ладоши, потер одну руку об другую.

— Я знал. Я знал!! — воскликнул он столь радостно, словно на краткий миг перенеся в свое детство и получил в подарок дорогущую машинку на пульте управления. — Меня, собственно, не так много интересует. Вы ведь с господином Кондратьевым довольно близкие люди, так?

Глупо было утаивать истину, которая была многим известна.

— Тхак. Тфаа гхотха снаем друх дйухха, — прошипел Мезенцев.

— Отлично, просто отлично, — расплылся в улыбке незнакомец. — А раз два года вы друг друга знаете, то наверняка должны быть в курсе его секретов. Так?

"Вот значит в какую сторону собирается склонять беседу этот затейливый дядечка,— подумал Мезенцев. — Интересно."

— Смотйя кхахие секйетхы, — аккуратно ответил Григорий.

— Например, про то, что Михаилу Кондратьеву известно о делах генерала Суворова. Это, собственно говоря, мой первый вопрос, а второй касается некоего Максима Долматова. Полагаю, вам знакомо это имя? Или может быть вы предпочитаете его позывной? Как там, Удав? Я ничего не путаю?

— Утафф, — Мезенцев подтвердил слова незнакомца.

— Да, я знаю, — с готовностью кивнул дознаватель. — Так вот, что вы о нем знаете? Что вам известно? Меня интересуют все, подчеркиваю это слово, абсолютно все подробности. Удовлетворите мое любопытство?

Григорий бы с радостью это сделал. А еще с большей радостью, проломил бы череп этому придурку. Но в настоящее время силы оказались не равны, и парню пришлось играть по чужим правилам.

— Кхонтратьефф фместе с Максом отпьяафились на тачу к генейалу. Он претатель. Нушны докасательстфа...

Чем больше он говорил, тем хуже слушались его язык и губы. Мезенцев почувствовал как его жевательные мускулы наливаются свинцом, начинают болеть зубы. Он почувствовал горько-соленый привкус крови.

— Доказательства измены генерала Суворова, я полагаю?

— Аха. Я... снаю, что он послал наемникоф сса... мной.

Глаза дознавателя буквально пригвоздили Мезенцева к койке.

— Вам удалось... как же это назвать..., прочесть их, я прав?

— Ф некхотором роде.

— Поразительно, — сказал он, — выше всяких похвал. Итак, что вам еще известно о господине Кондратьеве?

А что ему еще было о нем известно? По большому счету ничего. Если у Михаила и Макса существовали какие-то сторонние планы, то они не сподобились посвятить в них Григория. Зачем, если парень был далек от рабочих кондиций и ближайшее время обязан был провести в стационаре.

Мезенцев об этом так и сказал, чем поверг господина в белом халате в тягостное раздумье. Тот надолго ушел в себя, подошел к окну и стал сосредоточенно наблюдать за улицей. Молчание длилось как минимум пару минут, после чего дознаватель резко обернулся, щелкнул пальцами и произнес:

— Нет, мил человек, так дела не делаются. — Он замотал головой, словно отказываясь поверить в то, о чем только что подумал. — Я вынужден пойти на крайние меры. Извините, но ваша голова, точнее информация, которая содержится в вашей голове, для меня чрезвычайно важна. И я обязан знать все, что знаете вы.

— Штхо фы имеетхе...

Опешивший Мезенцев не успел договорить, как в палату заявился еще один тип, худой, неказистый и мрачный. При себе он имел небольшой кейс, который тут же разместил на столе перед монитором.

— Мне очень жаль, — произнес дознаватель, — но я не могу ничего с собой поделать. Работа и результаты — превыше всего, молодой человек. Пожалуйста, поймите это и постарайтесь меня... нет, даже не простить, а просто понять. Чисто по-человечески.

У Григория внутри все оборвалось.

— Штхо фы сопираетесь...

— То, чего не собирался делать с вами, но то что вынужден делать. Сейчас вам введут препарат, и вы станете очень сговорчивым. В простонародье его называют сывороткой правды. Я называю это спецпрепаратом или десяткой. Не буду вдаваться в подробности, почему десятка а не, скажем, восьмерка или шестерка, это не интересно. Могу сказать лишь, что спецпрепарат отлично себя зарекомендовал и великолепно работает. Естественно, кому-то нужна доза больше, кому-то меньше. У каждого свой волевой порог, который, в любом случае, нужно преодолеть. Я уже проделывал это не единожды, и процедура сия мне досконально знакома, правда в вашем случае есть одно небольшое "но": вам уже вводились специальные препараты, эффект от которых вы сейчас можете наблюдать на своем... хм... лице. А химия — наука не такая уж и простая, и пока что не универсальная. Одни препараты вполне себе неплохо взаимодействуют с другими, а вот другие... либо теряют свою эффективность, девствуя в сочетании, либо вызывают побочные эффекты, зачастую фатальные. Мне очень жаль, молодой человек, но в вашем случае вам ничего не остается как только дождаться смерти. Она не будет мучительной, хотя, вполне возможно, она будет долгой. К тому времени вы уже перестанете что либо понимать и адекватно воспринимать окружающий мир, со всеми вытекающими...

Тем временем, пока дознаватель со вкусом живописал Мезенцеву преимущества и недостатки сыворотки правды, его ассистент деловито раскрыл чемоданчик, извлек из него ампулу, содержимое которой спустя несколько мгновений перекочевало в обыкновенный одноразовый шприц.

— У нас все готово, — скрипучим, неприятным, режущим слух голосом проскрежетал он.

— Раз готово, то приступайте, — велел дознаватель.

Худощавый медленно подошел к вертикальному штативу с установленной на нем капельницей, перекрыл клапан подачи жидкости.

Григорий зашипел, попытался отстраниться от нависшего над ним человека. Безуспешно. Тело его не слушалось, сил сопротивляться практически не осталось. Он находился в настолько подавленном состоянии, что сейчас не мог, казалось, даже пальцем пошевелить.

Ассистент ловко извлек катетер из вены, отбросил ставшую бесполезной трубку. В его глазах сверкнул огонь превосходства. Он наклонился, примеряясь.

Игла коснулась бледной человеческой кожи.

Дверь в реабилитационную палату распахнулась от удара ноги. Раздались два сухих щелчка, и человек со шприцом, забрызгав Мезенцева собственной кровью и осколками костей черепа, плюхнулся на пол. Вслед за ним упал дознаватель, не успевший толком понять, что происходит.

В помещение ворвались две живые тени, быстро оформившиеся в человеческие фигуры.

— Живой, — с облегчением выдохнул первый, оказавшийся Михаилом Кондратьевым.

— Надо уходить, — коротко бросил Макс.

Он развернулся в сторону открытой двери, словно ожидая появления непрошенных гостей.

Но никто не появился.

Михаил быстрыми движениями снял с тела Григория провода и присоски, заговорщицки подмигнул парню.

— Держись, брат, надо тебя перетащить, — сказал он, бережно взваливая на плечо до предела изможденное тело.

— Пока что чисто, — раздался голос Долматова.

Мезенцев услышал его отстраненно, словно во сне. Ни боль в сраставшихся уже ребрах, ни давящие ощущения в груди его уже не тревожили. Он потерял сознание еще до того, как очутился в коридоре.

В себя он приходил медленно и крайне неохотно. Впрочем, в последнее время для него подобное стало нормой жизни. Палата реабилитационного центра стала для Мезенцева своего рода домом, в котором, правда, он не чувствовал себя в безопасности. И вот новое пробуждение, явившее его глазам новые интерьеры.

Григорий лежал в благоухавшей свежестью мягкой, чистой постели, рядом с окном, сквозь которое просматривалось раскидистое дерево сирени, а так же несколько клумб, изобилующих цветами. Мезенцев крайне слабо разбирался во всех этих "астрах" и "анютиных глазках", что однако не помещало ему заметить огромный куст пионов и роскошные розовые розы. В кусту сирени во всю заливалась стайка воробьев, а по карнизу окна прыгала трясогузка, презабавно дрыгая своим хвостом.