Двойной кошмар

— Бог явился моей матери из пепла прогоревшего очага. Он не назвал ей своего имени, но она приняла его, как мужа.

Рэм услышал, как рядом судорожно вздохнул Ястреб. Старик в белом плаще поднял руку с изогнутым жезлом, и Рэм приготовился отобрать у жреца его оружие. Игольчатое жало глянуло ему в глаза, металл острия блеснул серебром.

— Когда моя мать родила, её отец велел забрать у неё родившихся близнецов, и бросить их в реку...

— Подожди, — слабым голосом прервал Рэма жрец. Рука его, прижавшая жезл к груди, дрожала. — Ты сказал, вас велели бросить в реку?

— Да. Нас положили в корыто и отнесли к реке. Но мы не утонули. Нас вынесло на берег, и мы лежали там одни.

— Как же вы не умерли? Ведь брошенные младенцы обречены на смерть, — глухо спросил Ястреб.

— К нам прибежала волчица, и согрела нас. Она была мягкая и пушистая, — Рэм вспомнил Альму, как она забиралась к нему на одеяло, когда думала, что он спит, и прижималась мохнатым боком к его ногам. — Она кормила нас своим молоком. Потом ещё дятлы всякие летали, гусениц приносили.

Он даже не соврал, ведь Ромка вправду ел гусениц. И, может быть, её выронил с высоты какой-нибудь зазевавшийся дятел.

— Вас воспитала волчица? — старик, не отрываясь, смотрел в глаза пленника. Лицо жреца стало похожим на засушенную маску, что висела у него за спиной на стене.

— Я помню, как мы бегали по лесу и искали пристанища, — честно ответил Рэм. — Мы убили разбойника, который грабил людей, и разогнали грабителей, которые хотели отнять овец у хозяина.

— Подожди, — глаза жреца расширились от удивления. — Так это вы убили людей Громкоголоса, когда они пытались увести стадо?

Рэм пожал плечами:

— Они начали первыми. Я не хотел никого убивать.

— Как звали вашу мать? — Ястреб обошёл своего пленника и заглянул ему в лицо. — Как её имя?

Старик кивнул, жадно глядя на Рэма. Рука его, сжимавшая жезл, побелела.

— Мы не знаем. Нам никто этого не сказал. Ведь её отец до сих пор хочет нашей смерти. Если он найдёт нас, то убьёт.

Ястреб положил ладонь на пояс. Пальцы его охватили рукоять меча. Рэм увидел, как зрачки советника расширились, и тут же сузились до чёрной точки.

Старый жрец поднял руку с жезлом и медленно описал в воздухе круг. Всмотрелся в центр получившейся фигуры, в которой оказалось лицо Рэма:

— Он уже нашёл вас.

Глава 26

— Этого не может быть, — хрипло произнёс Ястреб, не отрывая взгляд от пленника. — Прошло столько лет...

— Дай я посмотрю на тебя, мальчик, — старый жрец взял Рэма за руку и повернул к свету. — Ты не похож на мать.

— Глаза, — тихо подсказал советник. — Фиалка, ваша дочь...

— Да, — жрец сглотнул, складчатая кожа на его тощей шее задвигалась. — У Фиалки глаза, как у покойной матери. Этот юноша высок и силён. Он может быть сыном бога. В его взгляде виден ум.

Старик выпустил руку Рэма и отвернулся. Шагнул к алтарю, опёрся ладонями на каменную плиту и опустил голову. Ястреб молча смотрел на него, пальцы его на рукояти меча сжимались и разжимались.

— Разве такая великолепная жертва не угодна богам? — спросил в темноту жрец. — Разве не приносим мы ему в дар самое лучшее, что у нас есть?

— Это подарок, — ответил Ястреб. — Подарок вашего брата.

Старик хрипло засмеялся. Его тень, бесформенная от накрученного на плечи широкого плаща, качалась вместе с ним. Светильники испускали едкий дым, фитили догорели почти до конца.

— Дары моего брата бесподобны. Разве не оставил он мне самый ценный дар — мою жизнь?

— Это может быть сын Фиалки, — настойчиво сказал советник. — Вы хотите зарезать его на алтаре?

— Служба царю помутила твой разум, Ястреб, — со смешком ответил старик. — Ты видишь только тело, но не душу. Откуда мне знать, что внутри этого мальчика? Может быть, он не имеет души, и прах его развеется по ветру, как зола? Он просто красивое животное, которым мы выпускаем кровь на этой плите в радость богам.

— Вот папа огорчится, — проворчал Рэм. Внутри у него всё завязалось узлом. Дедуля-то, оказывается, вовсе не рад увидеть внука. Совсем обкурился в своём склепе.

— Огорчится? — машинально повторил за ним советник, не снимая руки с меча.

Рэм не смотрел на его руку, чтобы не насторожить Ястреба раньше времени. Пусть думает, что мальчишка обомлел со страха и ни на что не способен.

— Конечно. Сначала богу принесла жертву наша мать, отдав ему свою... своё девство, — Рэм решил выражаться повычурней. Может быть, так до них лучше дойдёт. — Потом её жизнь принесли в жертву, посадив под замок, как преступницу. — Он увидел, что лицо советника, до этого суровое и гордое, свела судорога. — А теперь и детей...

— Такова жизнь, — отозвался жрец. Он поднял взгляд к засушенным головам: — Вот лицо человека, что висит прямо надо мной. Он был моим предшественником. Когда я пришёл сюда, чтобы занять его место, он смеялся надо мной. Гордость сгубила его. Он решил, что знает мысли бога.

— И что с ним стало? — спросил Рэм, сделав шажок к Ястребу. Теперь останется только протянуть руку, и дело в шляпе. Вернее, меч.

— Я доказал, что он просто червяк в пыли. Боги отвернулись от него. Он больше не смеялся.

— Зато как посмеётся ваш брат. — Старик дёрнулся, и Рэм понял, что ткнул в больное место. — Да ему уже смешно.

— Смешно?

— Ну да. Когда меня привели к нему с верёвкой на шее, он кувыркался с какой-то девчонкой. — Жрец помрачнел, и Рэм развил успех: — Отдай, говорит, моему братцу мальчишку. Ему и этого хватит. Царь-то, говорит, здесь я.

Старик несколько раз открыл и закрыл рот, словно ему не хватало воздуха.

— Он так сказал?

— Я сам слышал. Что ему внуки, у него девчонки в бассейне младше меня.

— Он не знал, — сипло сказал Ястреб. — Мой господин не знал, что мальчик его родственник.

— Нет! — крикнул жрец. Он отступил на шаг, взмахнул рукавами плаща. Вслед за ним махнула широкими крыльями птица-тень. — Он знал! Ему мало погубить мою дочь в темнице. Ему мало запереть меня здесь, среди могил предков. Он хочет, чтобы я своей рукой лишил себя внука!

— Вы сказали, что он просто красивое животное, и в нём нет души, — медленно произнёс Ястреб.

— Я не уверен, — задыхаясь, сказал старик. Он взглянул на свой изогнутый жезл, который до сих пор сжимал в руке: — Но я узнаю ответ. Идите за мной.

Он шагнул в темноту за алтарём. Звякнуло железо, тошно заскрипел камень о камень. Жрец появился вновь, теперь лицо его скрывал край плаща. Молча повёл жезлом, приглашая за собой.

Ястреб шагнул в темноту и исчез. Рэм торопливо шагнул вслед за советником. Лучше неизвестность, чем остаться здесь одному, в пятачке тускнеющего света. Перед изрезанной ножами каменной плитой, среди догорающих фитилей и засушенных голов.

Он ударился лбом о камень. В глазах вспыхнули искры, но светлее не стало. Кто-то взял его за руку и потащил вперёд. Ему пришлось сильно пригнуться, и Рэма втянули в узкий коридор. Холодные стены каменной кишки сочились влагой. Затылок то и дело ударялся о жёсткий свод.

Под ногами что-то прошуршало, щиколотку мазнул голый крысиный хвост. Рэм дёрнулся от неожиданности и набил шишку на лбу.

— Чёрт!

— Это крыса, — спокойно отозвался Ястреб.

Впереди опять заскрипело, зашуршало, словно из одной ёмкости в другую пересыпалась куча песка. В образовавшемся проёме мелькнула сгорбленная фигура жреца.

Рэма потянули за руку, и он, согнувшись в три погибели, вскарабкался по узким ступеням, последний раз ударившись головой о край каменного свода.

Они стояли под открытым небом. Если небом можно назвать кружок размером с донышко пивной кружки. Рэм поднял голову и взглянул вверх. Нельзя было даже сказать, ночь наверху или день. Говорят, если залезть в колодец, можно увидеть среди дня звёзды. Рэм не увидел ничего, кроме мутной синевы.

Позади зияла чернотой дыра коридора, что привёл их сюда. Прямо впереди вверх вели грубые ступени, и упирались в круглую площадку, перегороженную барьером из кольев. За кольями смутно виднелась противоположная стена, освещённая зыбким огоньком лампы. Там, в полутьме угадывались очертания ложа, застеленного покрывалом. Возле ложа возвышалось ещё что-то, похожее на раздвинутую ширму.

Жрец поднялся на три ступени, вышел на площадку, приступил вплотную к кольям. Рэм хотел пойти за ним, но советник удержал его.

— Я здесь, — позвал старик.

На ложе смутной тенью шевельнулось покрывало, прошуршали шаги, и из полутьмы выступила фигура человека. Это была женщина.

— Господин? — голос её звучал хрипло, словно со сна.

Рэм вгляделся в лицо женщины. Круглое, с припухшими веками и бесцветными ресницами. Редкие волосы торчали над ушами жидкими прядками. На месте бога он ни за что не польстился бы на такую красоту. Он и из очага бы не вылез, хоть зови его всю ночь.

— Как твоя госпожа? — спросил жрец.

— Она только что уснула, — произнесла женщина всё с той же хрипотцой. Она подступила ближе к ограде, так, что её полный живот и торчащие груди вмялись в прутья. — Ей привиделись кошмары. Я едва успокоила её.

Она улыбнулась толстыми губами, и стало заметно, что у неё не хватает двух передних зубов.

— Разбуди её, — приказал жрец.

— Я только что её уложила...

— Ты хочешь спорить со мной, женщина? — рокотнул старик.

Та хмыкнула, лениво повернулась, показав внушительный зад, и ушла в темноту. Послышался плеск воды. Кто-то охнул.

Потом к решётке вышла женщина. Мокрые тёмные волосы облепили ей щёки и высокую шею. Плечи женщины окутывала плотная белая ткань, закрывая её до пяток. Глаза её влажно блеснули, когда она взялась за прутья и посмотрела на старика:

— Я видела сон, отец.

— Фиалка, — оборвал её старик. — Ты моя дочь. Ты унаследовала мой дар — видеть то, что скрыто. Я не стыжусь признать это, хоть ты и женщина, и не имеешь души. Здесь на нас смотрят только боги. Взгляни на этого юношу, — жрец жестом подозвал Рэма, — и скажи мне, что ты видишь?

Ястреб легко подтолкнул Рэма вверх по ступеням. Сам он сделал только один шаг наверх вслед за ним, и остановился, не отрывая глаз от Фиалки.

Рэм встал рядом со старым жрецом и поглядел на женщину. Взгляды их встретились. Ему внезапно стало холодно, будто из коридора за спиной потянуло ледяным сквозняком. Потом ледяная волна сменилась волной кипятка, совсем как накануне, когда его тащили на верёвке за хвостом коня.

Тогда резкая боль внезапно полоснула его по животу, ударила в пах. Он упал, натянув верёвку, и лошадь тащила его по дороге, пока солдат, ругаясь на чём свет стоит, не заставил толстого раба остановиться.

Рэм корчился в пыли посреди дороги, не видя ничего, кроме фейерверка в глазах и чувствуя только тошную боль в паху. Потом его словно окунули в кипяток, сразу после этого бросив в ледяную воду, и так несколько раз. Солдат над ним кричал и ругался, колотя Рэма по щекам.

Наконец последняя судорога вывернула его наизнанку, и всё кончилось. Слабый, как младенец, он лежал в пыли и тяжело дышал, глядя в испуганное лицо стражника. Потом его подняли и повели дальше, и он едва плёлся за лошадью на дрожащих, будто ватных ногах. А позднее, когда они остановились ненадолго, чтобы толстый раб и стражник могли перекусить и облегчиться, он, стоя поодаль от них у обочины, заметил на коже свежий шрам. Шрам был розовый, тонкий и длинный, как от пореза ножом.

Сейчас ощущение было гораздо слабее. Просто горячая волна пробежала по спине, и растаяла щекоткой в пятках. Женщина обвела его расширенными зрачками и моргнула.

— Зачем ты привёл его, отец?

— Кто это? — настойчиво спросил жрец. — Что ты видишь?

— О, богиня, — слабо проговорила Фиалка и взялась ладонью за лоб, словно у неё заболела голова. — Мне дурно.

Она пошатнулась, цепляясь тонкими пальцами за прутья ограды, и тихо осела на каменный пол.

Глава 27

Толстая служанка подступила к своей госпоже. Посмотрела на неё сверху:

— Что вы с ней сделали?

— Это знак, — пробормотал старый жрец. Он протянул дрожащую руку сквозь решётку, и коснулся руки дочери, бессильно лежащей на каменной плите пола:

— Фиалка!

Женщина шевельнулась, провела ладонью по лбу:

— Что... что это было?

— Вы упали в обморок, госпожа, — сухо проговорила служанка. — Давайте-ка, я помогу вам...

Толстуха пригнулась, кряхтя, расставила ноги, приготовившись поднять свою госпожу с пола. Фиалка отмахнулась от неё.

— Я видела сон. Странный сон.

Она поднялась на колени, взялась тонкими пальцами за решётку:

— Ко мне пришла богиня. Она была печальна и не показала своего лица. Богиня возложила на меня свою руку. Она молча плакала, и я чувствовала, как капают горячие слёзы. Я спросила: "Мать, что недостойная дочь может сделать для тебя?" И тогда богиня посмотрела на меня.

Фиалка вздрогнула, вцепилась в решётку:

— Её глаза как два огненных колодца. Её рот и губы — пещера без дна. Всеобщая мать смотрит на тебя, и видит насквозь.

— Госпожа, мужчинам неинтересно слушать женские сны, — скрипуче сказала служанка. — Стоит ли утомлять их разговорами?

— Богиня показала мне мою душу. Там пусто и холодно, и посредине пустоши, присыпанной пеплом, стоит одинокое дерево. На дереве, на самой верхушке, где сохранилась зелёная ветка, сидит птица, и ждёт. Ждёт так долго, что оперение её покрылось пылью.

Рэм услышал, как позади, в темноте подземелья тихо вздохнул Ястреб. Женщина не могла видеть его из своей клетки.

— Потом среди этой мёртвой пустыни я вдруг увидела его, — Фиалка посмотрела на Рэма. — Он сиял и дробился, как отражение солнца в воде. Вдруг он рассыпался и вновь стал целым, только их было уже двое. У одного в руке был жреческий жезл, у другого — меч. И голос великой матери сказал мне: "Они идут!"

— Госпожа! — крикнула служанка. — Замолчите!

— Я в страхе проснулась, а голос всё звенел в моей голове, всё повторял...

Служанка вцепилась Фиалке в волосы и дёрнула вверх:

— Замолчи!

Держа свою госпожу за волосы, служанка зажала другой рукой Фиалке рот. Та укусила её за палец. Толстуха вскрикнула и отдёрнула ладонь.

— Это знак. Я видела царский трон, он развалился от удара! Мир никогда не станет прежним!

— Отпусти её! — крикнул жрец. — Как ты смеешь!

— Нет, — хрипло ответила служанка, наматывая волосы Фиалки на кулак. — Она умрёт. Мне дан приказ убить пленницу, если она скажет лишнее.

— Царь не мог отдать тебе такой приказ! — Ястреб взбежал по каменным ступенькам к прутьям решётки, и встал рядом с Рэмом. — Отпусти её!

Толстуха сипло рассмеялась, оттащив Фиалку подальше, в темноту камеры. Женщина выворачивалась, брыкалась, но служанка крепко держала пленницу. Плотнее перехватив волосы на макушке Фиалки, она приподняла её с пола, выхватила из складок юбки короткий нож. Блеснуло узкое лезвие.

— Во славу богини! — хрипло выкрикнула толстуха.

— Нет!

Рэм не успел разобрать, кто это крикнул. Возможно, это был он сам. На краткое мгновение, на один удар сердца время застыло, застыл нож в руке служанки, замер с открытым в немом крике ртом старый жрец. Мгновение всё длилось, а Рэм медленно, словно во сне, взял изогнутый жезл из руки старика и швырнул его между прутьями решётки. Поблёскивая в застывшем, густом воздухе серебром наконечника, жезл, неторопливо крутясь, пролетел через камеру, и ударился в лоб толстухи.