Двойной кошмар

— А этого куда? — Ромка мотнул головой в сторону тела.

Двойник глянул на покойника и отвернулся. Видно было, что возиться с телом ему совсем не хочется.

— Потом уберём. Не убежит.

Дед опять махнул рукой, и они двинулись за ним.

Серая галька сменилась выгоревшей под солнцем, в редких пучках травы, каменистой почвой. Потом трава стала гуще, а дорога ощутимо пошла в гору. Появилась узенькая тропка, она извивалась вверх по склону горы, густо поросшей зарослями ежевики. Ромка с двойником едва поспевали за шустро перебиравшим ногами по тропе дедом.

Солнце пекло отчаянно, но на высоте дул лёгкий ветерок, и Ромка с наслаждением подставил ему горящее лицо. Нагретые полуденными лучами листья ежевики, и заросли фиолетовых и алых цветов вдоль тропинки источали густой аромат, превратив воздух в пьянящий коктейль. Низко гудели толстые пчёлы, и большая стрекоза пронеслась над тропинкой, сверкнув металлически зелёным телом.

Тропинка вильнула несколько раз, и они потеряли деда из виду. Потом он вынырнул из-за куста и поманил их за собой. Ромка отодвинул шуршащие ветки, и вышел на крохотную каменную площадку, посыпанную свежим песком. Здесь камни горы торчали неровными уступами, и, облепленные усами ежевики, нависали козырьком над входом в пещеру. Вход представлял собой овальную дыру, слегка закопчённую поверху. Должно быть, старик готовил себе на открытом огне.

Дед нырнул в дыру. Роман согнулся почти вдвое, чтобы пролезть вслед за ним. Воздух в пещере был прохладный, камень горы не пускал сюда дневной зной. Сквозь невидимую щель в потолке пробивался солнечный луч и перечёркивал золотой полоской посыпанный песком пол пещеры.

Старик засеменил куда-то в темноту, и вернулся с тощим бурдюком и свёртком из грубой ткани.

— Присаживайтесь, дорогие гости, у очага, отдохните с дороги, — дед встряхнул бурдюком. В глубине кожаного мешка звонко булькнуло. — Глоток вина, хлеб, сыр — вот и вся моя пища. Угощайтесь, не побрезгуйте.

Очаг, сложенный из грубых камней, почерневших от жара, возвышался над полом. По периметру он был выложен плоскими камнями, явно принесёнными от озера.

Старик положил свёрток возле очага и опять скрылся в углу пещеры. Повозился там и принёс несколько глиняных кубков и кувшин с широким горлом.

Дед поставил кувшин на плоский камень. Булькнула вода, выплеснувшись на золу.

Потом старик распрямил спину и неожиданно громко гаркнул, озирая пещеру:

— Козочка!

Ни козы, ни другой животины на зов не явилось, и дед махнул рукой:

— Всё сам, да сам...

Он поворошил угли очага, подложил хворост, и заалевшие угли выпустили язычки огня. Хворост затрещал, разгораясь. Старик развернул тряпицу и выложил по углам импровизированной скатерти плоский хлеб, сыр и пригоршню оливок.

— Мяса нет, дорогие гости, чем богаты, — пробормотал дед, привычным жестом откупорил бурдюк и наклонил его над кувшином.

— Что же вы, дедушка, вино так сильно разбавили, — спросил глюк, тоскливо глядя, как вода в кувшине поглощает живительную влагу. — Это уже не вино будет, а кошачья мо... вода одна!

— Что же мы, дикари, неразбавленное вино пить? — изумился старичок.

Они жадно осушили свои кубки, и старик налил ещё. Кисленькая жидкость хорошо утоляла жажду, и Ромка быстро допил второй кубок.

Плоский, наломанный кусками хлеб с сыром быстро исчезли. Дожёвывая последнюю оливку, Ромка благодушно посмотрел на гостеприимного старичка и улыбнулся. Тощий дед с его блестящей лысиной уже не казался ему противным старикашкой.

— Дедушка, спасибо за угощение. Не знаю, чем тебя отблагодарить. Мы сами не местные, у нас нет ничего в подарок...

Старик замахал руками:

— Что вы, гости дорогие, ничего не надо! — он поднялся и посеменил к выходу из пещеры. — Побудьте тут, гостюшки, а мне надо до ветру сходить. Старость, что поделать!

Дед исчез из вида, а Ромка тихо сказал двойнику:

— Надо бы подобрать тебе имя. Не могу же я тебя "эй, ты!" называть?

— Тебе надо, ты и подбирай, — лениво ответил двойник. Слабенькое вино, как видно, ударило ему в голову. Лицо его покраснело, глаза блестели в свете костра. Глюк удобно привалился к стене пещеры и оглядывался вокруг с добродушной улыбкой.

— Нет уж, — возразил Ромка. — Ты ещё предложи нам таблички нацепить: Роман-один и Роман-два! Давай сделаем, как в телефонной книге. Какая следующая буква после "о"?

— "П"? — лениво предположил глюк.

— Да нет, гласная!

— Тогда "и".

Ромка задумался.

— Это будет Римка. Женское имя! И вообще, это не по порядку.

— По порядку будет "У", — глюк противно захихикал. — Румка! А если дальше, так ещё смешнее — Рюмка! Сам бери себе такое имя.

— Ну почему, — обидевшись, сказал Ромка. — Там ещё "Э" есть. Рэмка.

— Собачье имя, — прокомментировал двойник.

— Тогда я буду звать тебя Чипполино, — злорадно заявил Роман. — Простенько и со вкусом!

— Чёрт с тобой, — согласился двойник. — Пользуйся моей добротой. Рэмка так Рэмка. Помнится, у старика Адольфа был соратник по имени Рэм. Так что не обижайся, если я тебя по ошибке фюрером обзову.

— Ага, — ехидно ответил Роман. — Рём. Он ещё очень плохо кончил. Учи историю, студент!

Новоявленный Рэмка махнул рукой и засмеялся. Ромка тоже фыркнул, и они оба покатились со смеху.

— А вот и я, гости дорогие! — пропел нырнувший в пещеру старик. Он положил на пол свёрток, в котором Ромка с удивлением узнал мохнатую шкуру убитого ими громилы. — Вот, принёс вашу добычу. Не пропадать же добру.

Рэм развернул свёрток. Внутри оказался свёрнутый ремешок с прицепленной к нему кожаной фляжкой и длинный предмет в меховом чехле. Двойник развязал тесёмки чехла и вытянул на свет странного вида дудку.

Дудка была длиной в локоть взрослого мужчины, имела неширокий раструб на конце и несколько отверстий. Рэмка повертел дудку в руках и тихонько подул в неё, вызвав свистящий звук.

— Да это свирель, — он опять приложил её к губам и сыграл несколько нот.

— Ты умеешь играть на свирели? — спросил старик, жадно взглянув на дудку. Он облизнул губы и уставился на Рэма блестящими, выпуклыми глазами.

— Когда-то умел, — нехотя ответил двойник, бросив быстрый взгляд на Ромку.

Музыкальная школа была одним из нерадостных воспоминаний детства. Гобой, от которого болели усердно раздуваемые щёки, и фортепиано, за которое Ромку усаживали с рёвом, сменились домрой и аккордеоном, и через несколько лет мучений благополучно ушли в небытие. Зато умелая игра на гитаре снискала Роману заслуженную славу у девчонок.

— Сыграй что-нибудь, — попросил дед, не отрывая глаз от держащего дудку Рэма. — Порадуй старика!

Рэмка пожал плечами, на пробу вывел несколько дрожащих тактов. Пожевал губами, приложил свирель к губам и заиграл. Вначале мелодия не давалась ему, но вскоре Ромка узнал песню и подпел в такт:

— О, мами, о, мами мами блю, о, мами блю...

— Что это вы поёте? — беспокойно спросил старик, заёрзав на песке.

— Да ты слушай, дед! — бесшабашно махнул рукой Ромка. Ему стало весело. Дед уже вызывал у него умиление своими тощими ногами и загорелой лысиной. Ему захотелось сделать что-нибудь приятное всему миру. Двойник играл, и Роман затянул тенорком:

— Я дом покинул в двадцать лет

И потеряла ты мой след

Вернувшись, с грустью я узнал —

Тебя уж нет... (*)

Старичок внимательно слушал, переводя блестящие глаза с играющего на свирели гостя на певца. Голова его мерно кивала в такт песне.

Ромка закончил петь и жадно отпил разбавленное вино прямо из кувшина.

— Как хорошо ты поёшь, славный гость, — выговорил старик, подхватив бурдюк и торопливо долив вина в кувшин. — Спой ещё!

Ромка откашлялся. Что же, надо отплатить деду за гостеприимство. Он сделал хороший глоток из кувшина, и кивнул двойнику. Тот проиграл несколько тактов.

— Выпей — может, выйдет толк

Обретёшь своё добро

Был волчонок — станет волк

Ветер, кровь и серебро...

Старик слушал, тощая нога его непроизвольно постукивала по полу пещеры в такт Ромкиной песне. Обхватив руками коленки, дед покачивался, шмыгал покрасневшим носом и помаргивал увлажнившимися глазами. Потом он неожиданно вскочил, просеменил вглубь пещеры и вернулся с музыкальным инструментом, похожим на арфу. Поставил его перед собой, уселся, скрестив ноги калачиком, и проворно забегал пальцами по струнам. К удивлению Ромки, дед сразу попал в мелодию, и песня обрела дивную красоту.

— Не ходи ко мне, желанная

Не стремись развлечь беду

Я обманут ночью пьяною

До рассвета не дойду... — напевал Ромка, и голос его, хриплый от волнения и выпитого вина, разносился по пещере, отражаясь диковинным эхом.

— Пряный запах темноты

Леса горькая купель

Медвежонок звался ты

Вырос — вышел лютый зверь...

Тени, отбрасываемые Ромкой от костра, качались вместе с ним, то вырастая, то уменьшаясь. Дым от потрескивающих веток поднимался к потолку пещеры и уползал прочь серым волчьим хвостом.

— Выпей — может, выйдет толк

Обретёшь своё добро

Был волчонок — станет волк

Ветер, кровь и серебро... (**) — последние слова песни Роман то ли пропел, то ли прошептал. Музыка свирели смолкла, и только арфа бренчала, затихая, позванивая всеми семью струнами.

Он вдруг увидел себя со стороны, сидящего на песке у догорающего очага. Этот Ромка сонно покачивал головой, упираясь в пол руками. Глаза его неестественно блестели под набухшими веками.

Он видел и своего двойника, тот полулежал, привалившись к стене пещеры, раскинув руки по сторонам. Выпавшая из вялых пальцев свирель лежала на песке.

Затуманенным взглядом Ромка еще успел заметить, как старик деловито отставляет в сторону свою арфу и поднимается на ноги. Как разматывает обёрнутый вокруг пояса узкий длинный ремешок и подходит к лежащему у стены Рэму. Как, сложив ему руки на животе, проворно связывает ремешком двойнику запястья, и затягивает двойным узлом.

Глава 12

Ромка услышал звон и открыл глаза. Возле щеки покрутился и замер осколок разбитого глиняного кувшина. Несколько капель воды попали на лицо и скатились в песок.

Должно быть, он выпал из реальности всего на несколько минут. Костёр ещё дымил. Потрескивали, догорая, последние обугленные ветки, осыпаясь сизой золой на камни очага.

Блестящие глаза, обведённые каймой угольно-чёрных ресниц, смотрели на него сверху. Тонкие пальцы отвели с его лба прядки волос, пробежали по щеке, скользнули по шее, словно нащупывая невидимую жилку.

— Козочка! — прокаркал голос старика.

Угольные глаза пропали, пальчики соскользнули с Ромкиной груди, и он увидел тонкий силуэт, метнувшийся в сторону.

Роман повернул голову. Возле дымящего очага сидела на корточках и подбирала осколки разбитого кувшина худенькая, темноволосая девушка. Неопределённого цвета тряпка, свисающая с угловатых плеч и закреплённая на талии ремешком, не скрывала загорелых коленок. Коленки тоже были тощие, в свежих царапинах, какие получаются, когда лазаешь по зарослям ежевики.

Его двойник лежал на боку, возле закопчённой стены пещеры, и старик стягивал с него сандалии. Снял одну, покрутил перед глазами, дальнозорко щурясь, и положил на песок. Кряхтя, принялся стаскивать вторую.

Ромка попытался крикнуть. Сухие губы с трудом разлепились, из горла вырвался хриплый звук. Старик обернулся и хихикнул.

— Славная добыча, — сказал, дробно смеясь и покачиваясь на корточках.

Рэм шевельнулся, и дед придавил его коленом.

— Сразу два петушка попались в силки. Два сытых, беленьких петушка, — старик приподнял Рэму край набедренной повязки и звонко похлопал того по бедру. — Вот пожива, так пожива!

Роман попробовал встать. Тело было как деревянное. Должно быть, старик что-то подмешал в вино. Он с трудом дёрнул руками, и ремешок, стягивающий запястья, врезался в кожу. Ноги тоже оказались связаны.

Девочка подобрала осколки кувшина и отнесла их в угол. Вернулась и присела на корточки возле очага. Ромка повернул голову и с мольбой посмотрел на неё. Молоденькие девочки должны испытывать сочувствие к симпатичным парням, а не к облезлым старикашкам. Хотя бы теоретически.

— Помоги, — сказал он одними губами.

Старик закатился визгливым смехом.

— Не надейся, мальчик. Козочка тебе не поможет. Ведь это её отца вы убили там, у озера. Моего друга. Сколько мы с ним людишек наловили в этом лесу...

Дед сощурил слезящиеся глаза и мечтательно покачал головой:

— Сколько людишек... А вы его прикончили! Как нам теперь жить? Нам... — он бросил взгляд на девочку: — с Козочкой?

Девочка сверкнула глазами на старика и опустила голову. Волосы её, забранные сзади в пышный хвост лентой из той же ткани, что и платье, окружали узкое личико тёмным, курчавым облаком.

Ромка подвигал руками. От страха или от злости, но кровь по жилам побежала быстрее, и непослушное тело стало оживать. Ноги потеплели и уже не казались холодными деревяшками. Руки. Надо освободить руки.

Узкий ремешок скользил по коже, стоило ему попытаться высвободить хоть одно запястье. Ромка затих, глубоко дыша. Успокойся. Только зверь, попавший в капкан, отгрызает себе ногу от безысходности.

Он вспомнил, как однажды на спор высвободился из наручников. Была вечеринка, на них смотрели девчонки, и отступать он не мог. Ромка тогда приёмом, описанным в книжках и многократно обыгранным в шпионских фильмах, вывернул себе из сустава большой палец руки и стянул наручник под восхищённый визг девушек и свист парней.

Если бы вместо скользкого ремня была железка... Ромка зажмурился, стараясь максимально расслабить ладони, и сосредоточиться. Перед глазами плавала темнота, разбавленная медленно растекающимися цветовыми пятнами. И почему-то возникло в темноте лицо Кубышки. По круглым щекам её катились слёзы, как тогда, при расставании на лесной дорожке. Она улыбнулась Ромке, и подняла руку. На запястье у неё была точно такая же шерстяная нитка-амулет, которую она повязала им обоим.

Нитка. Он вспомнил, как его мать не могла снять с распухшего пальца кольцо, и кто-то посоветовал намотать нитку на палец.

Ромка затаил дыхание, плавно потянул руку, обмякшую, словно лишённую костей. Ремень слегка сдвинулся, толстая шерстяная нитка амулета провернулась, как ролик, на коже.

Не дыша, Роман пальцами другой руки дёрнул сустав большого пальца, и, не обращая внимания на вспыхнувшие в глазах искры, вытянул запястье из ременной петли.

Вспышка боли вбросила в кровь дозу адреналина. Он приподнялся и принялся распутывать связанные ноги.

— Ах ты, сын пещерной ящерицы! — визгливо вскрикнул старик, заметив движение Ромки.

Дед с неожиданным проворством вскочил на ноги и кинулся к пленнику.

Роман судорожно дёрнул ремень на ногах. Узел был затянут плотно и никак не поддавался. Он поднял глаза и увидел в руке у деда нож с широким прямым лезвием. Жилистая, коричневая пятерня старика сжимала рукоятку с уверенностью опытного живореза.

Ромка зачерпнул горсть песка и бросил деду в лицо. Тот на мгновение замешкался, отвернув лицо. Но только на мгновение. Проморгавшись, старик взмахнул ножом... и внезапно, дрыгнув ногами, упал на спину. Это спутанный, как колбаска, Рэм, с трудом извернувшись, пнул его сзади и свалил на песок.