Двойной кошмар

Лохмач в бурой шкуре выставил нож и скакнул к Ромке. Глухо хакнул и выбросил руку вперёд, целя в живот парню. Ромка отшатнулся, и тут же сильный толчок свалил его с ног. Он упал на траву и уставился на обломок корыта. Из деревяшки торчал ушедший почти по рукоятку нож. Когда он успел вскинуть корыто, и заслониться им, Ромка не помнил.

Лохмач с рыком дёрнул нож на себя, и Ромка отпустил корыто. Лохмач пошатнулся назад вместе с насаженным на нож обломком. Роман тут же поддал босой ногой по деревяшке. Загрубевшая от битья по тренировочным грушам и кирпичам нога только слегка заныла от удара, зато обломок вместе с заклинившим ножом взлетел в воздух, и, описав красивую дугу, шлёпнулся в ближайшие кусты.

Ромка проводил его взглядом, поэтому не заметил опомнившегося длинного, который успел подобрать свою палку. Он увидел только размытую тень, и тут же скорчился на траве от удара по рёбрам. Опять мелькнуло, на этот раз над головой, он едва успел уклониться, как торец палки, скорее похожей на гибкий шест, ткнулся в землю возле уха. Вырвав клочок травы, шест ударил опять, и Ромка перекатился, никак не успевая подняться на ноги. Где-то сбоку орали и визжали. Земля гудела от топота босых ног, и падения тяжёлых тел.

Шест падал прямо в глаза. Ромка отбил его открытой ладонью и зацепил ногу подступившего слишком близко длинного. Тут же пятка лишившегося своего ножа мужика в облезлой шкуре ударила ему в бок. В глазах вспыхнул фейерверк, но он сжал зубы, и свалил длинного на траву. Извернувшись по-кошачьи, ткнул облезлого костяшками пальцев под колено. Вцепился в упавший на него тонкий шест, и вскочил на ноги.

Длинный лохмач поднялся на колени, и Ромка злорадно пнул его в лицо. "Запомни, на лбу есть такая точка", — вспомнился насмешливый голос тренера, — "третий глаз называется. Так вот, бить туда не надо. — Тут тренер фыркал, и добавлял: "без необходимости".

Глаза длинного закатились. Он повалился навзничь на траву и затих. Разошедшийся Роман ещё раз пнул охромевшего облезлого, и опрокинул его поверх отключившегося длинного.

Рядом взвизгнули, и он обернулся. Поле боя было уже изрядно истоптано разгорячёнными мужиками, нарезавшими по траве круги за вредным глюком. Тот, добежав до камней у ручья, резко свернул, оттолкнувшись босой ногой от ближайшего валуна, и сбившиеся в кучу, не успевшие затормозить лохмачи тут же получили палкой по ушам и нечёсаным макушкам.

Пока обозлённые, упревшие в своих шкурах мужички разворачивались, глюк успел двумя точными тычками вывести из строя ещё одного противника. Тот, получив концом палки под ложечку, согнулся, и выплеснул на травку свой завтрак. Зато остальные бросились на нахального парня всей гурьбой. И худо бы пришлось Ромкиному двойнику, если бы пришедший в себя дядька Толстопуп не поднялся с земли, подхватив свою дубинку, и, издав воинственный клич, не бросился в бой.

Ромка обернулся как раз в момент, когда на ногах остались двое лохмачей и Толстопуп с глюком. Ещё двое мужичков валялись под ногами. Один тихо корчился, зажимая голову, а другой лежал неподвижно, и Ромка с ужасом увидел кровь, текущую у того из ушей.

"А ведь они не шутят" — с ужасом подумал он, сжав вспотевшими пальцами чужую палку. Тут дядька Толстопуп хакнул, его дубинка мелькнула и врезалась в живот одного из противников. Тот кашлянул и согнулся пополам. Толстопуп добавил ему сверху, и поверженный лохмач кувыркнулся на траву.

Другой, оставшись один, дико огляделся, сверкая белками глаз на покрытом загаром и пылью лице, и прыгнул к женщине. Та стояла у края травяной площадки, в бессильном волнении ломая пальцы, и смотрела на битву. Оставшийся без поддержки лохмач в два прыжка достиг женщины, и ухватил её за плечи. Женщина взвизгнула, дёрнулась, но он сжал пальцами её горло, и хрипло крикнул:

— А ну в сторону! Придавлю сучку!

Глюк шагнул было к нему, но остановился в нерешительности. Толстопуп не двинулся с места. Он тяжело дышал, волосатая, мокрая от пота грудь ходила ходуном. Дубинка в его руке подрагивала, и Ромка почему-то подумал, что жизнь женщины для Толстопупа не главное. И дядька сейчас просто решает, как бы с честью выйти из щекотливой ситуации.

Глава 6

Толстопуп всё молчал. Глюк помялся, поглядел по сторонам, остановил взгляд на Ромке и шмыгнул носом. На лице его, таком знакомом и чужом одновременно, наливался багровым цветом свежий синяк. Кто-то из лохматых мужичков, видно, сумел задеть его.

Ромка переступил поближе к женщине. Боль в ушибленном боку тут же дала о себе знать. Он согнулся, закряхтев, как старик, и опёрся на отнятый у длинного лохмача шест. Сам длинный заводила лежал на спине, и вяло ворочался, скребя пальцами траву. Лёгкий ветерок шевелил его спутанные волосы и волоски на одежде из козьей шкуры.

— Придавлю! — снова выкрикнул мужик, сжимая горло женщины.

Ромка потихоньку, сдержав дыхание, выпрямился. Ребро отчаянно ныло, но терпеть было можно. Главное, не дышать слишком глубоко.

Сзади зашуршало, и послышался торопливый топот человека, удирающего со всех ног. Это был мужичок в облезлой бурой шкуре, которого Ромка метким ударом свалил рядом с длинным. Только что лежавший смирно, как мышка, он подскочил, оттолкнулся от лежавшего навзничь заводилы, и бросился бежать.

Добежав до ручья, мужичок, не останавливаясь, сиганул в воду, и, торопливо подгребая руками, перебрался на другой берег. Выскочил на травку, отряхнулся по-собачьи, и сделал в сторону дядьки Толстопупа неприличный жест. Потом рысцой двинулся в сторону леса и исчез из вида.

— Послушайте, как вас зовут? — насколько мог вежливо, спросил Ромка озверевшего мужика. Он в своё время ходил на лекции по психологии, и даже был лучшим на тренингах по конфликтным ситуациям. — Мы можем решить вашу проблему...

— Дорогу! — не слушая, хрипло выкрикнул мужик. — Сначала её, потом себя убью!

Дядька Толстопуп набычился и сказал:

— Последыш, как был ты недоумком, так и остался. Неужто не знаешь, что мне твои сандалии без надобности?

Ромка удивился. При чём тут сандалии? Этот Толстопуп, конечно, ловко орудует старинным оружием, но в психологии ничего не понимает. Натурист, что с него взять.

— Послушайте, отпустите женщину, и мы решим дело мирным путём, — Ромка попытался обратить на себя внимание, но мужик, названный Последышем, только сверкнул на него диким глазом, и опять повернулся к Толстопупу.

— Дай дорогу!

Глюк внезапно засмеялся. Он согнулся, хлопая себя по коленкам, и так мерзко, визгливо захихикал, что Ромке захотелось огреть его шестом по затылку.

— Ты сказал, что убьёшь себя, так чего стоишь, байки травишь? — сказал глюк глумливо. — Давай уже, убейся об стенку. А то тут солнышко печёт, мочи нет.

Ромка услышал, как всхрапнул дядька Толстопуп, втянув в себя воздух, как вздохнула женщина. Мужик перекатил выпученные, в красных прожилках глаза на глюка, и хотел что-то сказать, даже открыл рот для ответа.

"Щёлк!" — звонко шлёпнул камень, ударив ему прямо между глаз. Мужик застыл с открытым ртом, потом руки его разжались, он отпустил шею женщины и осел на траву.

Ромка оглянулся. Возле ручья, где теснились кудлатые овцы и брызгал радужной струёй сквозь мокрые камни ручей, стоял давешний малец, росточком метр с кепкой. В руке у мальца болтался какой-то ремень. Малец улыбался, скалил мелкие белые зубы и помахивал ремешком.

Дядька Толстопуп крякнул, опустил дубинку и шагнул к поверженному мужику. Наклонился над телом, повертел безвольно качнувшуюся лохматую голову, и выпрямился. С силой почесал затылок, от чего кудлатые волосы его стали дыбом.

— Достойный сын своего папаши, — пробурчал дядька, яростно почёсываясь. — Как есть Мухобой-младший.

Женщина тоже наклонилась над телом, и горестно помотала головой. Волосы её, выбившись из узла на затылке, разметались по плечам.

— Хорошо ли, муж мой, что вы эдакое дело сотворили? — сказала она, выпрямившись и взглянув на дядьку.

— Молчи, женщина, — отрезал Толстопуп. — Мальчик должен когда-то стать мужчиной. А эти сами виноваты. Нечего наших овец воровать.

— Они даже не твои, овцы-то! — с сердцем ответила женщина, подбирая волосы, и заправляя их в пучок. — А хозяйские!

Ромка зыркнул на её гладкие, лоснящиеся от загара руки и открывшиеся подмышки. Женщине было на вид лет тридцать, а может, и побольше, но Ромке нравились такие, упругие, как упитанные тюленихи. Ему вспомнились слова отца, сказанные как-то под хмельком: "мужики не собаки, на кости не бросаются". Отец при этом взъерошил малолетнему Ромке волосы, подмигнув соседке по праздничному столу, тётке Лене, а мать ткнула мужа локтем в бок.

Дядька Толстопуп только хмуро поглядел на женщину, и присел над телом лохматого мужика. Покопался в своей набедренной повязке, и вытащил ножик, похожий на тот, что был у сбежавшего лохмача, и который улетел в кусты вместе с обломком корыта. Принялся деловито снимать с тела одёжку из козьей шкуры, одним взмахом перерезав скреплявшие её кожаные шнурки.

Сняв шкуру, отложил в сторону, и стал снимать с ног недвижимого лохмача сандалии. Снял один, бросил на шкуру. Посапывая, стащил другой, и бросил рядом с первым.

Ромка, преодолев боль в ноющем ребре, присел на корточки рядом с Толстопупом. Протянул руку и дрожащими пальцами пощупал на шее лежавшего неподвижно лохмача сонную артерию. Пульса не было. Мужик не дышал.

— Чего стоишь, — бросил дядька наблюдавшей за ними жене, — пойди, в кустах пошарь. Там его деревяшка с ножом валяется.

Он мотнул головой в сторону застывшего на корточках Ромки, в оцепенении смотревшего на раздевание покойника. А то, что мужик умер, можно уже было не сомневаться.

Женщина посмотрела на мужа, на Ромку, повернулась и пошла к ближайшим кустам. Зашуршала там среди веток, и вскоре вернулась, неся тот самый кусок корыта, который спас Ромке если не жизнь, то живот от удара ножа. Из корыта торчал глубоко ушедший в дерево короткий нож.

— Забирай, — коротко сказал дядька Толстопуп Ромке.

Ромка, опираясь на шест, поднялся на ноги. В глазах потемнело, ребро словно прострелило, но он сумел даже выдавить улыбку, забрав у женщины кусок корыта с торчащим оттуда ножом. Что-то здесь было неправильно. Но боль в боку мешала думать, и он решил отложить выяснение на потом.

— Скажите, — спросил он, пока дядька деловито заворачивал в шкуру снятые с покойника сандалии, — скажите, как мне добраться до ближайшего города?

Дядька поднялся на ноги, пристроив свёрток под мышкой. Женщина, нагнувшаяся над мужиком, которого лохмачи огрели по голове, и у которого кровь залила пол-лица и запачкала грудь, обернулась. Ромка увидел её внимательный, задумчивый взгляд. Глюк, до этого молча наблюдавший за обдиранием покойника, придвинулся поближе.

— До города? — спросил дядька, опять принимаясь скрести бороду. — А чего вам там надо?

— У меня родители волнуются, — сказал Ромка. Он знал, что родители ждут его обычного звонка, и если он не даст о себе знать в течение дня, мать поднимет такой шум, что будет слышно на другом конце города.

— У тебя родители в... городе? — удивлённо спросил дядька, а Ромка зажмурился от внезапно загудевшего эха его голоса в голове.

Он уже было забыл об этом странном эффекте, пока бегал по лесу за своим двойником, и в пылу драки. Но теперь заметил, что при разговоре, особенно когда появляются новые слова, голова будто превращается в пустой, продырявленный в нескольких местах котелок.

— А что, дядя Толстопуп, далеко ли до города? — вкрадчиво спросил придвинувшийся ближе глюк, метнув взгляд на женщину. Та подняла с земли раненого мужичка, и, придерживая его под руку, отвела к ручью. Усадила у воды, и ловко выхватив из складок юбки кусок ткани, принялась омывать тому окровавленное лицо.

— Да не близко, — ответил дядька, продолжая скрести пальцами в бороде. — К ночи только дойдёте.

— А чего же нам пешком-то идти? — всё так же ласково спросил глюк. — Разве тут нет дороги?

— Дороги? — дядька хмыкнул. — Да ты шутник, парень. Никак, у тебя лошадь за деревом спрятана?

— Почему лошадь? — отозвался озадаченный Ромка. — Тут что, совсем никто не ездит?

— Почему не ездит, ездит, — сказал Толстопуп, внимательно оглядывая глюка и Ромку с его корытом. — Вчера хозяин заезжал. Так что его теперь до новой луны не будет. А вы, если не хотите к ночи волкам в зубы попасть, здесь обождите. Утром и пойдёте, если надо. Местечко у костра найдётся.

— Но хоть телефон-то у вас есть? — в отчаянии спросил Ромка. Вдруг жутко разболелась голова, и от гудения чужого голоса и от событий сегодняшнего странного дня. В глазах поплыли круги, и он ухватился вспотевшей рукой за свой шест. Земля стала покачиваться. Как сквозь вату, он услышал ответ Толстопупа:

— А кто такой этот ваш Телефон?

Глава 7

Ромка приоткрыл глаза. Темно. Темно и тепло. Ещё рано, и можно поваляться в кровати, пока не зазвонит будильник.

Он вздохнул и потянулся. Ну почему этой псине обязательно надо забираться в постель? Всё одеяло пропахло мокрой шерстью.

— Альма, Альма, — пробормотал он, шаря рукой возле себя. Пальцы нащупали лохматую, кудрявую шкуру. Совсем не похожую на короткую, гладкую шёрстку Альмы.

Ромка приподнял голову и заморгал. Не было никакой комнаты в родительской квартире, где он жил теперь наездами. И мать не жарит его любимые отбивные. Хотя запах жареного мяса так и лезет в ноздри.

Ромка поднялся на колени и стразу уткнулся макушкой во что-то твёрдое, шуршащее. Ветки. Ветки шалаша, куда его отнесли, когда он свалился в обморок. Он тогда спросил дядьку со смешным именем Толстопуп о телефоне, а земля почему-то вдруг завертелась, стала дыбом, и опрокинула Ромку навзничь. Очнулся он на вонючей, лохматой шкуре, чьи-то руки придерживали ему голову, а в рот лилась вода. Он проглотил немного, его оставили в покое, и он уснул.

Ромка на четвереньках выполз из душного шалаша на свет. Его пошатывало, и он едва не свалил сложенную из веток конструкцию. Свежий, густой воздух леса сиропом потёк в горло, расправил лёгкие, и Ромка сел на землю у входа, вдыхая эту божественную амброзию.

Было раннее утро. Небо, нежно-голубое, ещё не выцветшее от ослепительной жары полдня, пересекали тонкие струйки облачков. Их волокнистые бока розовели от невидимого отсюда, из глубины леса, солнца. Тишина, особая тишина места, где даже нет телефонов, казалась осязаемой.

Потом он различил звуки. В кустах насвистывали мелкие пташки, тонкие ветки и густые листья от их суетливой возни качались и шуршали. А возле костра, где трепетал полупрозрачный в утреннем свете огонёк костра, сидел Ромкин двойник и тискал женщину дядьки Толстопупа.

Ромку они не заметили, и он минуту просто сидел и таращился на то, как его копия, до боли знакомая даже со спины, мнёт роскошную грудь сидящей на козьей шкуре женщины. Двойник тихонько мурлыкал, зарывшись лицом в глубины пышного, покрытого лёгким загаром бюста.

Ромка даже узнал слова старинной песенки, которую, бывало, напевал его дед, собираясь на рыбалку, когда раскладывал на специальной тряпочке крючки и блесну. "Я назову тебя зоренькой, только ты раньше вставай..." — вытягивал глюк, утонув меж двух атласных округлостей, — "я назову тебя солнышком, только везде успевай..."