Стальная тревога 5: Апокалипсис и анабазис

Танин голос прервался, она замолчала надолго. Потом пробормотала едва слышно:

— Да вот ни фига. Не было, как говорится, печали...

— Насчет горнил не надо! Другие народы заплатили куда большую цену за свое счастье. У вас было иго, но не было ни Столетней войны, как у Франции, ни эпидемий чумы, от которой население Европы сокращалось в десятки раз, ни Реформации и гражданской войны, как в Германии, от которой населения стало в четыре раза меньше, чем до нее. Не было у вас ни сгона людей с земли, как в Англии, где за бродяжничество вешали без суда и следствия. Я уж молчу про инквизицию... Три раза вы действительно страдали — татары, Смутное время и всю первую половину двадцатого века. Все остальное — результат ваших захватнических имперских войн. А за новый путь уважаю. Старым путем вам все равно не светит, так что надеюсь на лучшее.

— А вот не надо путать европейские войны с нашими. За исключением религиозных войн, вроде гугенотских и гуситских, спор велся за власть над землей. И инквизиция ваша — ерунда, по количеству погибших. Вот на психологический портрет она повлияла, это верно.

Поэтому в ваших европейских войнах население, которое должно было перейти в подчинение новому сеньору, никогда специально не уничтожалось. Кочевники же в силу своего экономического уклада, когда на человека требовалось в десятки и сотни раз больше территории, считали своим долгом вырезать всех, до кого руки дотянулись. Кроме того, у них был еще и мощный психологический стимул к истреблению соседей — они ведь летом кочуют рассеянными семьями и практически беззащитны перед набегом противников. Поэтому, встречаясь в степи с неизвестными лицами, они стремятся их упредить, и напасть первыми — иначе племени не выжить. Условия изменяются быстрее, чем менталитет, поэтому война с кочевниками — на уничтожение.

Причем массовые нашествия типа Батыева погрома — лишь верхушка айсберга. Наши границы грызли постоянно, каждодневно — недаром обширные плодородные земли в центре нынешней России — к югу от Оки, например, — начали заселяться земледельцами лишь тогда, когда государство окрепло настолько, чтобы отметелить кочевников и отогнать подальше. До конца семнадцатого века там лежала Дикая Степь. И вы правы, герр Рихард, до той поры нам на серьезные междуусобицы не хватало ни времени, ни сил.

А как только мы ликвидировали угрозу в Востока, на нас поперли с Запада. Вам спасибо, сумрачным тевтонским гениям. Опять война на уничтожение, только на новом научном уровне. Ничего удивительного, что в русском народе очнулись оборонительные инстинкты, которые уже начали забываться за двести лет спокойной жизни, когда войны велись на чужой территории. Отчаянное, невиданное упорство в сорок первом — когда вся армия и почти все накопленные для войны запасы были потеряны, промышленность парализована эвакуацией — а ведь мои прадеды все равно цеплялись за каждую пядь земли, дрались зубами и ногтями, потому что оружия не было, кидались под ваши тевтонские танки с жалкими бутылками с бензином. А в тылу в голоде и холоде, дети, женщины и старики клепали оружие, не жалуясь и не скуля, в таких условиях, в которых и выжить-то было почти невозможно! И почему? Ни одна армия, ни один другой народ не смогли бы такого сделать. А именно потому, что проснулось старое знание — сдаваться нельзя, все равно вырежут. Нужно биться до последнего.

Как в песне: "а значит нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим"... Все так точно, что хочется плакать.

— В сорок пятом немецкие войска дрались не менее отчаянно, чем ваши в сорок первом. Причем намного профессиональнее. Хотя, возможно, в больших потерях вашей армии сыграли роль жестокость и стремление к результату здесь и сейчас вашего командования, когда гнали пехоту на неподавленные пулеметы и минные поля. Но даже несмотря на это — равными силами немцы били всех в ту войну. А доделай Рейх ядерное оружие — кто знает, чем бы это кончилось... Кстати, мы забыли про Восток. Там войны ВСЕГДА велись с тотальным вырезанием побежденных. И ничего, не перемерли.

— Это и называется — воевать профессионально, а не отчаянно. И в сорок пятом немцев держала дисциплина в первую очередь. Дух уже был надломлен, многие начали понимать, что действия фюрера были ошибочными — вспомните хоть заговор — и чем все закончится, поэтому сопротивление можно было называть каким угодно: умелым, злым — но не отчаянным.

Что до потерь — то больше половины наших потерь — сорок первый год, когда вы, умело уничтожив застигнутую врасплох у границы армию, далее спокойно перемалывали наспех сформированные необученные, почти не вооруженные и отвратительно управляемые части, которые последовательно появлялись перед вами. Когда мы научились воевать — с сорок третьего, потери были вполне сравнимыми. Учитывая еще, что нам приходилось пройти все оставленное, прежде чем добраться до логова фашистского зверя.

И разговор Жукова с Монтгомери до вас дошел, как водится, в искаженной форме. Жуков говорил, что иногда ситуация складывается так, что разумнее атаковать, не задерживаясь перед минными полями, поскольку они собственно и направлены на то, чтобы задержать противника и расстрелять артиллерией. Немедленная атака приносит успех в виде прорыва обороны и потери оказываются, как ни странно, существенно меньшими, чем в случае, если остановиться и ждать, пока снимут мины — и пока противник приготовится и подтянет резервы. Ползучие, как удав по битому стеклу, наступательные операции англичан и американцев, а также стремительные прорывы немцев и русских исправно это подтверждают. Такие дела.

А так — конечно, немцы обожают войну. Выдумывать разные убойные штуки, щелкать каблуками и маршировать, сочинять блистательные стратегические маневры — вы душу в это вкладываете, возводя войну на уровень искусства — как и японцы, кстати. Тут нам с вами не сравниться — мы воевать не любим, хотя и приходится.

Хотя, надо признать известную умозрительность ваших вдохновенных построений — потому вы и проиграли. Вы воевали, чтобы захватить чужое, а мы — чтобы выжить. Вот вам и разница.

И на Востоке, кстати, было все то же самое. Нормальные государства между собой воевали, как в Европе: те же мусульмане, арабский Халифат — задача была захватить, а не истребить. А вот тем, кто имел дело с кочевниками, типа китайцев или среднеазиатских государств, приходилось так же хреново. Хотя они справлялись с ситуацией по-своему. Уступали, по большей части, жертвовали частью населения и ассимилировали захватчиков через поколение.

Боюсь загадывать, но как бы на наших с вами глазах, герр Рихард, не пришлось в недалеком будущем проверить тезисы сего волшебного диспута на практике. Не с вами, конечно, нынешние немцы — тихие и смирные. И, чувствую, опять придется русским за всех отдуваться. А потом за это еще и плюнут — к бабке не ходи!

Мизуки поначалу прислушивалась к разговору, пытаясь вникнуть в суть вопроса, но вскоре, само собой, махнула рукой на это, осознав тщетность подобных попыток. Вместо этого она все больше внимания сосредотачивала на дороге.

Бедная я, бедная, — простонала она про себя. — Бедные мои ручки-ножки... Ну почему я всегда отлынивала и филонила на уроках Когуры-сенсея, когда он гонял на до Неримы и обратно?! Он, конечно, маньяк и самодур, но, видят боги, мне б сейчас было легче... Мамочка, как все болит...

Между тем Рихард с удовольствием продолжал дискуссию:

— Позволю себе не согласиться. У нас, немцев, война — не искусство, а наука. Анализ, синтез. Минимум интуиции и максимум выработки рациональных решений. Поэтому мы и побеждали равным числом. А что касается Жукова и компании — не будем же мы отрицать, что иной раз и города брали к датам, и танки без радиосвязи гнали на неподавленную артиллерию... Да и солдат вы своих похоронить до сих пор не можете.

— А ваши генералы прямо так уж не грешили такими штучками. Кто же тогда в Сталинграде бросил целую армию, а?! Западло было отступить, видите ли. Вот и вымерзли нафиг! — запальчиво отбрила Таня. — Вспомните лучше, что Бисмарк говорил. Ай!

С этими словами она споткнулась, взмахнула руками, пытаясь удержаться, и с размаху уселась на попу. Хорошо, что хоть не вперед — тогда лететь бы пришлось далеко.

— Черт, и как вы видите что-то?! Темно, как у негра в ж...желудке.

— Паулюс — единичный случай. А что касается Бисмарка — он был почти прав. Видно, конечно, плоховато, но я хорошо вижу в темноте плюс обостренная чувствительность, которая специально тренирована... — Рихард поставил Таню на ноги, — полезный навык, которого часто не хватает европейцам на войне.

— Мы же не могикане-чингачгуки какие-нибудь, — обиделась она. — Для чего тогда приборы ночного видения выдуманы?

Быстрый и довольно хаотичный спуск, сопровождавшийся полетами и скольжением на пятых точках, привел их в русло шумного ручья, который прыгал по камням и брызгался. Время от времени дорогу преграждали завалы поломанных стволов, через которые было трудно перелезать, но все же это было лучше, чем сплошная чаща по берегам, где елки уже начали уступать место густому широколиственному лесу. Через пару километров они справа пришел крупный приток, а параллельно ему обнаружилась тропинка, ведущая вниз. Усталые ноги отчетливо просигнализировали, что не желают более никакого бездорожья. Долина расширилась и впереди, еще метров на двести ниже и километрах в трех дальше, слабо заморгали огоньки какого-то селения.

Очень интересно. Похоже, наконец-то выбрались к какому-то прибежищу цивилизации. Видимо, снова начало везти, что в наше сложное время не может не радовать... Однако лучше устроить привал, а уже затем двигаться к населенному пункту — кто знает, что нас там ждет...

— Привал, госпожи пленные и посвященные! Итак, сейчас мы приближаемся к населенному пункту. Соответственно надлежит утроить осторожность, а также быть готовыми к нежелательным контактам. Сейчас перекусим, благо кое-что нам дали в дорогу добрые туристы, а то потом может быть некогда. Затем я медленно выдвигаюсь в сторону поселка, а вы следуете за мной метрах в ста. Если можно идти, дам сигнал — Рихард произвел горлом своеобразное мяуканье — тогда можно идти. Если сигнала нет — замрите и сидите тихо. Начинается стрельба — уходите, я догоню. Или попытаюсь выиграть для вас время. Как приблизимся вплотную к поселку, соберемся вместе. Вопросы и пожелания есть?

— Какие уж пожелания... — вяло пробормотала Мизуки, плюхаясь на землю прямо там, где стояла. — Домой бы добраться, желательно живыми... Рихард-сан, а во что посвященные? — Спросила она, зацепившись за самое странное из сказанных Рейнхельтом слов.

Татьяна, повалившаяся рядом с ней, мрачно пробормотала:

— Меньше знаешь — дольше живешь. Хотя, поздно предупреждать, ты уже по уши в этих поганых делах. Раз тебя сцапали и выдавали за мою сестру, значит следующий этап -в расход. Поэтому, прости, но мечтать о возвращении домой тебе не стоит. Если амальгамовцы узнают, что ты вернулась после Курской дуги, которую мы устроили, целенькая и невредимая, то тебе светит уже не быстрая смерть, а допрос с пристрастием: кто тебя вытащил, зачем, куда пошел потом и все такое. А потом — все равно, пулю в затылок. Не хочу тебя огорчать, но так оно и есть. Единственная у тебя возможность выжить — исчезнуть. Тогда они решат, что тебя просто разнесло на кусочки во время катаклизмов и забудут о тебе. Если у тебя нет собственных вариантов — а я думаю, что нет, едва ли у школьницы есть навыки ложиться на дно — держись пока с нами. Хотя нас и гонят, в одиночку ты сразу пропадешь.

Такие дела, подруга по несчастью Мизуки. Есть еще вопросы?

В ответ она опять только захлопала глазами. Потом грустно проговорила:

— Родителей моих наверняка уже удар хватил, с тех пор, как меня нет... Если бы им сказать, что я жива и частично здорова... Но, раз все так страшно, как ты говоришь, наверное, не стоит?..

— Так и запишем, настроение у вытаскиваемый пессимистическое, или хорошо информированное оптимистическое. Что в общем, одно и то же... Таня все верно сказала. Но сейчас меня интересует, есть ли какие-нибудь идеи насчет тихо проникнуть в поселок?

— Ну, Рихард-сан, это же вы специалист, какие, к примеру, у меня могут быть идеи, если уж у меня и в палатку тихо проникнуть не получилось? — развела руками Мизуки. — Таня если что предложит...

— Да упаси бог, я же городское дитя. Это деревенские ловко пробираются в огороды, картошку тырить. Полностью полагаюсь на нашего могучего тевтонца. Вопрос только в том, что нам там нужно? А то, как я слышу, собачки брешут, хозяйское добро стерегут.

— Ну, уж и тевтонец... А нужны нам следующие вещи: одежда — в нашей незаметно в город не пройти, любой вменяемый полицейский задержит, средство связи типа сотовый телефон — мой геройски погиб, и главное — транспортное средство либо возможность воспользоваться местным муниципальным транспортом — пешком слишком долго добираться, особенно по бездорожью.

— Мда, — пробормотала Таня, — уезжать автобусом отсюда будет слишком заметно. Наверняка все друг друга знают. Если выше по реке ездят туристы — можно было бы попробовать голоснуть, хотя едва ли нас возьмут — рожи побитые, и пулемет, опять же... Наверное, все же придется стырить машину. Некрасиво, но жить-то хочется. И нужно действовать быстро, потому что, когда об угоне сообщать в полицию, нашим ворогам тоже станет все ясно. За это время нужно уехать как можно дальше, в населенные места, где прятаться будет проще. Так?

— Интересно, если я посижу в кустах, а вы вдвоем выйдете тормозить машины — остановятся ли? Если да, можно прострелить одно колесо, чтобы сразу не уехал, почуяв неладное. Затем заменить его по возможности быстро, и вперед. Тогда даже в поселок можно будет не заходить....

— Хм. — Таня приложила ладошку ко лбу, всматриваясь вдаль. — Ни хрена не вижу. Но ежу понятно, что здесь какой-то глухой тупик, конец цивилизации, вон, кажется, за деревней видны несколько фонарей, значит, отсюда дорога идет только в одну сторону. И мимоезжих машин тут нет. Если мы двинем по тому проселку, то рано или поздно выберемся и на большое шоссе, но это может быть и десять и двадцать километров. Особенно учитывая вон те крутые склоны долины, там, похоже, наблюдается офигенный серпантин. Как-то меня не радует мысль одолевать пространство пешим порядком. Ножки подкашиваются, дальше не идут. Может, стырить какое-нибудь авто-мото средство? А, герр Рихард? Как вы на это смотрите? Потому как своим неимоверным шармом я, безусловно, смогу остановить любую попутку, но вот костюмчик подкачал, — она ущипнула глянцево-черный рукав комбинезона. — Не поймут-с.

— Хорошо. Пожалуй, так и сделаем. Пулемет я оставляю вам, если что — стреляйте. Мне и пистолета с ножом хватит, если что. Я постараюсь тихо пробраться в поселок, прихватить что-нибудь повместительнее, и выбраться на дорогу. Ваша задача — потихоньку дойти до обочины дороги где-нибудь на выходе из деревни. Там и встретимся...

— Вакатта , майн фюрер! — Таня четко приложила ладошку к отсутствующему козырьку. — Похромали, Мизуки. Дорога неблизкая, километра два, не меньше. Зато потом, будем надеяться, покатают на авто. Не журысь!