Стальная тревога 5: Апокалипсис и анабазис

Таня опустилась на колени, просунула голову в окошко и подперла щеку ладошкой. Вопросительно наклонила голову:

— Так ты ставишь какие-то там дурацкие аппараты выше собственной жизни? Я это могу понять, но... если уж помирать, то не лучше ли вцепиться в горло самому толстому и гнусному вражьему боссу? Я так считаю. И это не совсем вера, скорее уж научное знание, так будет правильнее сказать.

Она вздохнула.

— Домой я, конечно, хочу. Хотя ты ведь несерьезно, верно? Насчет прямо сейчас? Что-то не очень верится, что ты так вдруг кинешь своих новых товарищей — на тебя не очень похоже. Но даже если и не шутишь, не все так просто. Стоит мне войти в посольство, как оно или под землю провалится, или, наоборот, взлетит в небеса. В Амальгам тоже не дураки сидят. Добраться бы до берега, лодку, что ли найти...

— Стоило пройти тот же путь, что и я, чтобы понять — иногда имеет смысл погибнуть или рискнуть за внешне мелкой целью, чтобы другие смогли победить в общей войне. Я с Митрилом не потому, что они такие все из себя святые. Но потому, что сейчас они воюют против тех, кого я готов уничтожить даже ценой собственной жизни. И у них есть шанс довести дело до конца. А лично я вцеплюсь главному боссу в глотку или не лично — это не столь уж и важно... Кстати, на лодке нас завалить будет в разы проще.

— Вот как. — Таня покачала головой. — И снова ты меня удивляешь, суровый тевтонец. Не против, кстати, если я — на "ты"? Пуд соли мы еще не съели, но я уже и верхом покаталась, как-то неловко стало "выкать". О чем это я? А. И ведь такое самоотречение, готовность безвестно сгинуть, задержав захватчика в безвестном болоте на малую минутку — это скорее из восточного менталитета. В западном же — скорее готовность погибнуть, но под фанфары, на просторном ристалище, на глазах восхищенной публики и благодарного сюзерена. Да ты немец ли вообще? — она опять хихикнула. И снова посерьезнела, глядя на темную дорогу, несущуюся навстречу: — В кои веки, но в этом вопросе я сейчас на стороне западников. И дело не только в гордости — хотя я гордая, да! — а в осознании того, с кем сражаешься. Спокон веков люди дрались друг с дружкой, и правда у каждого народа была своя. Трудно было взвесить на весах совести — праведная война или нет. Всегда оставались сомнения, которыми питались трусы и изменники: а за то ли дело умираем? Все кричали : "С нами Бог!", "Наше дело правое", но и сами не всегда были уверены до конца. Так было всегда. Всегда, но не сейчас. Сейчас мы точно знаем, за что воюем. Когда понимаешь, что в самом деле существует зло абсолютное, сатанистское — это страшно. Но потом понимаешь, что это — счастье. Ведь еще церковники кричали, что стоит доказать существование Дьявола, и вот вам, пожалуйста, от противного — значит Бог тоже есть!

— Конечно, можно на "ты". Напомню, не такой я еще старый... А западный менталитет — он немного иной. Европеец рискует жизнью ради богатства, славы и власти. Если погиб — сам виноват, бизнес на крови штука опасная. Победил — весь куш его. Знаю я одного испанца по кличке Ветер. Кличку, кстати, я ему придумал. Очень милый парень, подготовлен не хуже меня, а кое в чем и получше. Обязательно тебя с ним познакомлю... Так вот, этот приятный человек вполне анархичен по личным убеждениям, и именно европеец с точки зрения выбора целей. Никаких дурацких идей, почти полностью рационален. А я не деловой человек. Просто эта война стала частью моей жизни, которую я себе сам устроил... А трусы и изменники — это те, кто не уверен в деле, за которое воюет. Потому, прежде всего, что не сами его выбрали. Знаешь, почему в 19 веке многие войны были с относительно гуманным отношением к пленным? Потому, прежде всего, что бывшие крестьяне с одной стороны, не имели зла на крестьян с другой. А когда пошел разговор о том, каким народам жить и господствовать, а каким в газовую камеру и лагерь — вот тут гуманизм сделался неуместен, как раввин в кирхе.

— Так крестьяне и в двадцатом веке махались. Но, видимо, им мозги промыли куда как капитальнее, с помощью передовой науки, блин, — Таня фыркнула. — А вот мне интересно, вдруг случится так, что паскудной Амальгам и их вдохновителям придет заслуженный конец. Как говаривали: "кишкой последнего попа последнего царя удавим". Сурово так. Что ты тогда будешь делать? Чисто теоретически?

— Именно мозги и именно промыли. Но остались те, на ком программа дала сбой. А последний вопрос весьма интересен. Знаешь, как-то разговаривал я с одним... скажем так, придурком-философом. И он мне сказал следующее: "то, что ты делаешь, бессмысленно. Стоит убить наркоторговца, как его место занимает новый. Так ничего не изменить." Я ничего ему не ответил, поскольку он и не хотел ничего слышать — ему нужно было оправдание собственной трусости и пассивности. А тебе скажу. Ни один нормальный человек не будет торговать зельем! Поэтому, если он начал им торговать — он негодяй и его надо убить. Наркоденьги — это всего лишь мед для мух, а не альфа и омега зла. Истинное зло — злые люди. Вот их и можно таким образом выявить и уничтожить. Они никогда не кончатся, как микробы вокруг нас. Но из этого же не следует, что иммунная система неправа, тщательно их уничтожая. Вот это я и называю битвой между добром и злом — борьбу за соотношение плохих и хороших людей. Она вечна.

— Насчет борьбы за соотношение я согласна. И длиться она будет еще долго-долго, это верно. Но вот способы вызывают сомнения. В человеке всего намешано, хорошего и плохого, и как мерить, чего там больше? Нужно этого человека уже того... состригать, или еще погодить? Ведь у садовника не только ножницы в руках, верно? У него еще подкормка, удобрения, инсектициды — чтобы от вредного влияния извне ограждать. Стричь, конечно, нужно, но в долговременной перспективе не полезнее ли растить, удобрять и направлять к добру? В нашей стране сейчас именно это и пытаются сделать: новые школы, институт Учителей, Советы Совести. Не без огрехов, как всегда, но хоть пытаются. Особенно Учителя. Из профессии сделать служение, не только тупо вкладывать цифры и буквы, а там — хоть трава не расти — а вести воспитанников своим примером, учить различать добро и зло, понимать радость труда,. Потом и отвечать за воспитанников до конца жизни... Я ими восхищаюсь. Но, увы, сейчас я тоже, это — с ножницами. Радует только то, что моя цель сомнений и моральных дилемм не вызывает. И кстати, ты так и не ответил. Или ответил? Кончится Амальгам, пойдешь на следующих ворогов. Но по какому принципу будешь отбирать?

— Хорошие вы люди, русские, но слишком уж масштабно мыслите. Если осчастливить, то сразу всех. Если добро, то всем и системно. Строить систему — так идеальную. Вот только в жизни все чуть-чуть иначе. Многие сложные системы при ближайшем рассмотрении оказываются совокупностью конкретных людей. Отдельный охотник за уродами легче может разобраться, кто урод, а кто — нет, чем сложная правоохранительная система. Что до меня — знаешь, что очень часто происходит с спецслужбистами в отставке? Сердце отказывает, спиваются, оказываются в психбольницах. Привыкли к иному образу жизни... А для выхода из него нужна специальная терапия. К чему пока совсем не тянет.

— Ох, опять вы свои заумные разговоры завели... — горестно вздохнула Мизуки, почувствовав, что снова теряет нить разговора. — Нельзя ж так, я себя сразу фикусом в уголке чувствую...

— Дело обязывает, увы... — Рихард подмигнул ей и добавил — не все же о парнях вам беседовать... Кстати о парнях. Когда вернемся в Токио, встретишь своего Иссея. Он, наверное, очень рад будет тебя видеть...

Справившись с внезапно нахлынувшими помехами — черт, неужели я передатчик повредил? работал же вроде... — Курц, наконец, смог восстановить связь.

— Урц-6 к Цунами, прием, что вас... Ответьте! Урц-6 к Цунами, ответьте! Запрашиваю транспорт для эвакуации!

Выглянув из кокпита, Вебер увидел все так же мирно дремлющую Мелиссу. Не долго думаю, он запустил в нее пачкой сухарей, оказавшейся под рукой, и залез обратно.

"Вернусь на ТДД — первым делом подам жалобу на пайки. Сами пусть сухарями питаются."

— Урц-6 к Урц-Х, прием. Урц-Х, блин, что б тебя... Ты меня слышишь?

Из передатчика, лежащего на соседнем с Рихардом сидении, донесся треск а затем прорвался голос Вебера:

— Урц-6 к Урц-Х, прием. Урц-Х, блин, что б тебя... Ты меня слышишь?

В это же время из ночной тьмы позади фургончика вынырнуло несколько мотоциклистов, которые стремительно догоняли машину. Отключенные фары и специально разработанный глушитель сделали невозможным заметить преследователей заранее. Самим же мотоциклистам, одетым в ПНВ, ночная тьма была нипочем. Приблизившись на расстояние выстрела, они открыли огонь по фургону. Судя по снопам искр, разлетающихся от заднего бампера, преследователи целились по колесам.

Маневренные и быстрые мотоциклисты не отставали от фургона, а двое из них даже начали сближение, обходя машину с боков, в то время как еще двое продолжали вести огонь, целясь по колесам.

Ответить Мизуки не успела. Татьяна среагировала, как всегда, мгновенно — вынырнула из задней форточки кабины, чувствительно при этом тюкнувшись затылком, и повалилась на пол кузова, увлекая ее за собой.

— Твою мать, — сквозь зубы прорычала она. — Да когда ж они отцепятся?! Черт, черт... И винтовка одна, и из гранатомета по ним не жахнешь, слишком близко подобрались, сволочи, только себя подорвешь...

Пули ж, однако, несмотря на их обилие, над головами не свистели, и Мизуки, не то осмелев, не то от отчаяния подхватила с пола M14 и, высунувшись над бортиком и отчаянно вереща, запустила в темноту очередь, мотая винтовкой, словно лейкой. Одному из мотоциклистов, зашедшему с борта, не повезло, его вынесло с сиденья, но Мизуки этого уже не увидела — Таня резко дернула ее за рукав, и она, всхлипнув, опять упала на пол.

События разворачивались стремительно. Рихард засунул руку в окно и втянул Таню, прижавшуюся к задней стенке кабины, внутрь.

— Извини, что некомфортно. Задание — управлять машиной, причем не свалиться никуда, и держать связь с Вебером. Ну а я на передовую, в кузов...

Рихард открыл дверь с той стороны, с которой находился злосчастный мотоциклист, чтобы сразу не попасть под обстрел с близкого расстояния. Высунувшись из кабины, он выпустил полный магазин — все 25 патронов в сторону приближающегося противника. Тот, чтобы не нахвататься пуль, вынужден был вильнуть под прикрытие кузова. Что и требовалось Рихарду. Взявшись правой рукой за край кузова, он туда же закинул левую ногу. Полсекунды на то, чтобы втянуть тушку в кузов, и можно было уже начинать игру.

— Я только Ниву училась водить! — закричала Таня, крепко вцепившись в руль — Черт его знает, где тут какие кнопки! А-а, пропади все пропадом!!! Погоняем!

Чуть не свалившись за борт во время влезания в кузов (Все благодаря таланту вождения одной девушки...), Рихард залег за борт и осторожно оттуда выглянул, выставив объектив ПНВ. В это время возобновилась стрельба по колесам, пока безрезультатная. Вам что, пойти помочь? Полные же импотенты... Даже колеса прострелить не могут. Наверное, стоило соглашаться на предложение Грина... Среди таких косых и одноглазый будет королем. Эх, не могу я без шуток... Ну ладно, пора что-то делать. Ход номер один! Рихард выкинул из грузовика очередную гранату. Так, чтобы она взорвалась позади мотоциклистов. Те мгновенно увеличили скорость — оказаться поблизости от взрыва не улыбалось никому. Но на близкой дистанции они автоматически попадали под огонь из кузова. Причем огонь более точный, нежели собственный в силу большей устойчивости транспорта противника. Такой вариант их тоже не устраивал. Поэтому все трое приняли единственно верное решение: они резко сблизились с грузовиком. Только успел грохнуть взрыв, как они уже были рядом. В этот момент раздались выстрелы у края кузова. Рихард успел скосить очередью одного, однако двое других успели подъехать вплотную к кузову. И ухватиться руками за край. Ближайший к Рихарду мертвой хваткой вцепился в скобу автомата, почти повиснув на нем. Чтобы не выпасть, стрелок был вынужден бросить оружие. А в это же время в кузов уже лезли оба амальгамовца.

Один почти свалился на Мизуки, и сразу попытался схватить ее за руку, чтобы заломить назад. Второй выхватил длинный обоюдоострый нож, и сделал резкий выпад, целясь острием в горло Рихарда.

Уклоняться или рвать дистанцию не было ни места, ни времени. Единственное, что осталось, так это защита. На скоростях работы ножом никаких сложных техник не провести, остаются самые простые и быстрые. Рихард вскинул локоть левой руки, закрывая горло от укола. Нож наткнулся на кость предплечья, покрытую одеждой, и скользнул в сторону, распарывая по пути куртку, свитер и кожу на предплечье вплоть до кисти, заведенной за шею. Глубже лезвие пройти не смогло, все же удар пришелся вскользь. А второго удара не последовало. Рихард резко сблизился с оппонентом, так что на возвращение ножа тому потребовалась пара секунд. Прихватив левой за плечо правой противника, а основанием ладони правой ударив в подбородок, Рихард провел борцовский прием под названием "зацеп снаружи". Оба рухнули, причем Рихард добавил в падение свой вес, продолжая отжимать правой голову врага назад. Так, чтобы тот ударился затылком при падении. Такой удар, как минимум, имеет следствием тяжелый нокаут. А нередко приводит и к смертельному исходу. Так разбивают себе головы об пол те, кто получают неожиданный нокаутирующий удар в стойке.

Но тут вышло даже лучше. Основанием черепа амальгамовец ударился как раз в край борта кузова. Шейные позвонки не выдержали усилия и хрустнули. Что имело следствием паралич с последующим смертельным исходом. Сам Рихард прошел лбом впритирку к борту. После треска шеи он откатился в сторону и обратил свое внимание на врага номер два. Тот уже почти скрутил бедную Мизуки, и так увлекся процессом что потерял контроль окружающей обстановки. Ну и зря...

Тяжелый удар ботинком в голову пришел будто из неоткуда. Амальгамовец молча свалился набок.

— Как самочувствие?

Мизуки отчаянную пыталась отползти, но это оказалось не так просто, к тому же амальгамовец был явно гораздо ловчей и вскоре совершил задуманное, причем со всей старательностью — от боли у Мизуки потемнело в глазах, но хватка спустя несколько мгновений ослабла. Рихард не подвел.

— Нормально... — пробормотала она, схватившись за пострадавшую руку.

— Эй, Татьяна, у нас одноруких прибыло. И что это за напасть такая... Что ни кавалер, так норовит руки ломать... Ну ничего, этот вроде жив пока. Сейчас мы его спеленаем. Вот и новый язык нарисовался... А что там слышно от Курца? Надеюсь, он спешит к нам на помощь?

Из кабины донеслось:

— Молчит как партизан. Ну что за повороты здесь такие... Ай!

Грузовичок занесло на очередном повороте, он задергался как в припадке. Но удержался на дороге и снова помчался в ночь.

— Молчит? Ну и ладно... И без него найдется с кем поговорить.

Рихард вынул из аптечки нашатырь и начал приводить пленного в чувство, не забыв его обыскать и изъять все режущее и стреляющее. А заодно связать руки и ноги.