Маршал Конфедерации

Б.Собеседник

Юлия Дии

Блуждающие в мирах

Книга первая

Маршал Конфедерации

"...Долго скитался Ваагл Всемогущий, отдыха место искал, размышлений и трапезы скромной.

Здесь, на склоне горы, где небесные птицы в деревьях спасутся от летнего зноя, на камень-валун преклонился устало.

Свон простирался пред ним красотою окрестных земель и притягивал путника взор восхищённый.

Веры незыблемой символ — величие древнее гор поражало

Резчик искусный, в озере горном своим вдохновлён отражением, прочного древа акации белой подобие Богово режет умело.

Ставит фигурку на камни, вмиг оживает она, духом земли первородным объята, вниз устремляется, радуясь жизни и солнцу приветному.

Плотью животной на каждом шагу прирастая, кровью полнясь животворной, пристанище вечной души обретается в теле заветном.

В месте покоя и силы, мира оплот и божественной воли, град заложён, Карстою назван, на древнем наречии — Обителью Смелых..."

Ждать и догонять, как известно, занятие препротивнейшее. М-да-а-а... Уж, поверьте на слово, милостивые государи мои! Примерно в том же ключе текли мысли несвежего вида чрезмерно крупного для окрестных мест сеньора, коротавшего одиночество у чадящего всеми своими древними швами и трещинками камина в злачной таверне на окраине Карсты — Оплота Веры дистрикта Святого Кууна, без сомнения, зловоннейшей дыры Королевства Свон. А иначе, смею вас уверить, и быть не могло, ибо сей замечательный Куун, согласно всё той же Священной Книге Ваагла, будучи первым Прелатом Ордена в тутошних краях, сам по себе не мылся никогда и пастве страждущей наказывал. Побегает, бывало, голышом под летним дождичком, ветошью оботрется, вот и вся недолгая. Зимой червей на себе разводил, взращивал. Мучился адски! Коими, собственно, склонностями мазохистскими, а отнюдь не житием праведным, если верить злым языкам, и выстрадал причисление лика своего к многочисленному сонму святых свонских.

Впрочем, вряд ли найдется в нынешнюю смутную годину смельчак, отважившийся заявить во всеуслышание нечто подобное. Святой как-никак! Язык же, согласитесь — вещь нужная, редкая, дана человеку единожды, и лишаться её попусту нет никакого резона. Орден силён как никогда! Адепты его повсюду, да благословит Святой Куун их чудный смрад! С приснопамятных времён чистоплотность в сём захолустье — сущий грех, а всяк уважающий себя человек, будь то зрелый муж, мальчик-паж, или дева непорочная, подванивать должен и, чем ядрёней, забористей, тем — лучше, дабы, к примеру, курзоном презренным не прослыть. Потому как, не привечают аборигены содомию. Забить могут. Насмерть. Что и делают с превеликим удовольствием при любой оказии. Не по злобе, конечно же, нет, а попросту ввиду отсутствия каких-либо иных достойных развлечений.

Земля здесь тяжёлая, родит бедно, иной раз и вовсе не плодоносит. Летом наводнения часты, зимой — морозы лютые. Не редко бывает, отлучится пьянчужка из кабака по нужде, да не и возвратится боле. Лишь посветлу найдется бедолага, в собственное дерьмо вмерзший. Без порток, без сапог, брюхо собаками вспорото, лицо кошками изгрызено. Сапоги, верно, крысы уволокли. Зачем они им? Оченно морозы бывают сильные! Разумеется, как и любая, малоприспособленная для жизни местность, край здешний припасами для деятельности человеческой зело богат — рудой болотной, углём, камнем, лесом. Однако промысел оружейный испокон веков исключительно монахам дозволен. Монополия, так выходит, государева. Множество, должно отметить, средь них взросло оружейников умелых, металлургов, мужей к иным наукам способных. Но, то все, в массе своей, люди пришлые, народец же туземный на весь Свон исключительно выносливостью, да силой недюжинной славен. С раннего детства только и приучены, что глыбы в каменоломнях ворочать, тачки тяжеленные с углём, рудой до домниц катать, лес сплавлять.

И ведь всякий мудрый правитель тем или иным способом пытался коренной дурной люд осёдлый к ремёслам привадить, труду общественному. Будь то корабельное дело, строительное, мануфактура ткацкая или, положим, гончарная. Тщетно! Рано или поздно, как водится, разворуют все, пожгут, передерутся и айда по домам, жён мять, бражничать. А чтобы, значит, с голоду не помереть, в сезон на юга батрачить подаются, в поля, шахты, на лесосеки. Кондотьерствуют, в наёмники подвизаются, на ристалищах потешных бьются, живота не щадя, другой раз грабежом не брезгуют. К зиме возвращаются, по трактирам сидят, заработанное прожигают, морды в кровь бьют друг-другу, девок в закутах портят. Монету, как бы то ни было, в налог исправно несут, иначе ведь и на кол недолго угодить! Соображают! Кому охота кишки-то рвать? Словом, нечего брать с голытьбы, к тому ж злые они, точно псы цепные.

Опять же по весне рекрутеры разномастные, судейские до лёгкой наживы охочие со всего королевства съезжаются. Глядишь, кого за долги на галеры определят, кого в копейщики за мелкие провинности. Мало-мальски сообразительные, денежек от жён и собутыльников утаив, индульгенции покупают. Членовредительство или, скажем, самосуд неправый амнистии не подлежат, каторгой сурово караются. И никому ведь с копей соляных еще сбежать не удалось. Гиблые места, да убоятся все! Заграничные визитёры носы свои изнеженные совать сюда не брезгуют, наёмников вербуют, крупными барышами заманивая. Особняком держатся Ланисты из земель Святого Сииркса, покровителя воинов и, вообще, всех любителей подраться.

Множество желающих отправиться, счастья попытать бойцовского на аренах Керка, да немногие живыми возвращаются. Поговаривают, убиенных "гладиаторов" не хоронят вовсе. Мёдом пчелиным заливают, воском укупоривают и после свозят далеко на юг, где в урочищах тайных, ночами темными безлунными, в час, когда Ваагл Всевидящий, веки усталые сомкнув, от трудов праведных отдыхает, меняют вождям пустынных племён на каменья драгоценные. Нигде более в Своне и окрестностях самоцветов подобной красоты не сыскать. У пустынников, в свою очередь, мяса недостаток хронический, тогда, как редкое праздничное застолье без лакомств скоромных должно обходится. К иной же плоти животной издревле не приучены они, не добыть её, попросту, в песках раскалённых. Контрабанду монахи жестоко пресекают, границу патрулируют, убивая нещадно, обращая в рабов любителей лёгкой наживы. Коих, впрочем, всё одно меньше не становится. От же натура человечья, лишь бы не работать, а урвать-то всяк горазд! Так и повелось к всеобщему благоденствию, процветанию приграничному: свирепые кочевники людей в полон толпами не угоняют, разве, что изредка потаскушек для утех плотских, Свону войска регулярные на границе держать без надобности. Выходит — каждому по потребностям, при неукоснительном соблюдении интересов государевых.

Богатеи в своем отдельном мирке жируют при казне под защитой Претонов местных или Прелатов орденских за мзду немалую. С последними шутки плохи, нипочем не спрятаться от длани их карающей, наказания не избежать. Шибко разрослось Братство Ордена, с королевскою Тайной Канцелярией соперничает. Шпионов, агентов не счесть с обеих сторон, табели о рангах, пределов, преград не существует для них. Всяк без суда и следствия в подземелья пытошные легко на дыбу угодить может. Страшно жить стало. Затаились разбойнички, разбежались по городам и весям. Кто в Сагрию мародёрствовать подался, кто на западное побережье в контрабандисты, каперы, пираты Гемурские. От того и зачах окрест промысел лихой, некого судить, да колесовать-потрошить, жечь-рвать калёным железом на лобном месте.

Прошли времена весёлые, когда люди со всей округи чуть ли не через день поглазеть на публичные истязания и казни съезжались. Лицедеи бродячие, клоуны, крики, вопли пытуемых, кишки на помосте, запах горящей плоти, рёв экзальтированной толпы, кровь, эль рекой, блудницы с бесстыдно нагими грудями, пьянка-гулянка до утра. Было, да прошло... Палач с уныния лавку мясную держит. Всего-то и радостей осталось: воришку на рынке изловят, жену неверную с любовником застукают, ведьму-ведунью или, к примеру, вот курзона изобличат. Какой-никакой, а повод с родственниками встретиться, поговорить, руками помахать, размяться на свежем воздухе. Изменника, еретика ли, фальшивомонетчика поймать — редкая удача! И палачу любо-дорого стариной тряхнуть, шкуру крючьями с кого заживо содрать. Всяко и помельче, известно, случается, шлюху грудастую не поделят, собаку чужую зашибут, ногу в сутолоке базарной отдавят. Всяко. Дерутся тогда словно оглашенные, зачастую, до смертоубийства доходит. Опять-таки, кто-то же должен соль-матушку в Сагрийских горах ковырять-добывать, света белого не взвидя, в страшных копях заживо гния? Мрут там даже самые отчаянные и выносливые, точно тараканы на морозе, оттого пополнение постоянно требуется.

Что ж, поговорили о том, о сём, подошло времечко, в таверну возвернуться, дабы горло промочить, трескотней несущественной иссушенное. За период недолгого отсутствия нашего, декорации, поверьте, нисколько не менялись. На изрядно полинялой, жалобно скрипящей под порывами ветра, вывеске все так же гордо значилось: "Первый Мечник". По слухам, лет двадцать тому назад основал сие угодное Вааглу заведение, вышедший на пенсию бывший лучший в округе, но опальный боец на мечах. Здесь его, немного погодя, будто свинью, в пьяной драке и прирезали. А память осталась. Однако поспешим вовнутрь.

Уютное местечко, в коем, по неведомым пока ещё причинам, праздно томился, упоминаемый в начале нашего повествования, господин, являло собой небольшое, сравнительно чистое, насколько позволяют туземные обычаи, помещение посетителей, эдак, на двадцать пять — тридцать, с огромным камином посередине, единственным квадратным маленьким окошком, тщательно забранным мешковиной и предназначалось, по-видимому, для обслуживания уважаемых людей по особым случаям. Ни дать, ни взять — банкетный зал! Несколько коптящих под потолком толстенных свечей давали в достатке мутного дрожащего света, кроме того, о невиданная роскошь! — подсвечник стоял на каждом столе. Не-е-ет, черни явно не место здесь!

Иной расклад там, за стеной! М-м-м-м! Громкая ругань, хохот, глухие удары, крики, женский виг, чёрти-какие еще музыкальнейшие звуки варящегося, бурлящего, рвано-вонючего необычайно живого перфоманса, проникая урывками сквозь худую перегородку, вызывали неудержимое желание поучаствовать, напиться до соплей, помацать огромные упругие грязные сиськи, вполне возможно, схлопотать по физиономии, вывалятся в грязи и, сломав, наконец, к всеобщему удовольствию пару-тройку челюстей и носов, провести остаток ночи за решёткой в тёплой компании, потерявшего всякий облик человеческий, разномастного отребья.

Впрочем, гость наш никакого интереса до всеобщего веселья не проявлял либо весьма деликатно заинтересованность эту свою скрывал. С трудом вмещающийся за низеньким колченогим столом, незнакомец походил на огромный валун посередь вспаханного поля, такой же одинокий и неуместный. Схожесть вдобавок усугублял неимоверно грязный камзол, ещё верно при жизни Святого Кууна потерявший первоначальный цвет, взамен приобретший, столь любезный взору истых приверженцев чумазых добродетелей Преподобного, равномерный землистый оттенок. Видно хозяину его всё ж не раз приходилось искать приюта в хлеву, деля ночлег с нищими, свиньями, кошками, да крысами, изобилующими, надо полагать, блохами, вшами, вонючими клопами и прочей паразитской живностью. Не так ли? Сапоги, однако, добротные, воловьей кожи, да и накидка меховая, небрежно брошенная на соседний стол — знатная, даром, что заляпана изрядно. Удивительное дело, но за всё это время незнакомец ни единого раза не почесался! Хотите, верьте, хотите — нет! Он вообще не делал ровным счетом ничего такого, присущего и привычного всем без исключения горожанам, приятнейшего до рези в животе, до коликов печёночных, как то: не пердел, не рыгал, в тарелку не блевал, на пол не сморкался, под себя не гадил. Можете себе представить? Нет? То-то же! "Неужто чужеземец?! — удивленно воскликнет проницательный наблюдатель. — В такой дыре? Каким лихом его сюда занесло?" И, конечно же, будет прав.

Внешность чужака, несомненно, заслуживала особого внимания. На вид ему было эдак лет сорок пять-пятьдесят. Глядишь, и поболее, а приглядишься, и поменее. Никогда ведь доподлинно не угадаешь, что скрывается под грязно-русыми кашлатыми лохмами, бородою клочной, да двухнедельным слоем грязи с копотью. Бывает, обреют лицо злодею, приговоренному к пытке грушею, такие юнцы желторотые обнаруживаются, хоть святых вон выноси! Не наш случай, ясный пень, но всё же... Широченные покатые плечи венчала огромная лобастая голова, вмещающая, осмелимся предположить, столько мозгового вещества, коего иному умнику и малой толики хватило б, дабы мужем ученым прослыть. Не каждому ведь по зубам, согласитесь, постичь магию букв, словообразование из оных или, положим, цифирное исчисление мудрёное осилить. Живописать же Заповеди Ваагла вензелями орнаментальными, судить со знаньем дела о движении светил небесных и философствовать непринуждённо лишь немногим образованнейшим монахам доступно! К тому ж злишнее это, кому-то нужно ведь и закуты выгребать, топором орудовать, за плугом ходить, руки-ноги-головы на поле брани рубить.

Почти полностью сокрытое косматой неухоженной бородищей, лицо под ней просматривалось волевое и решительное. Крупный, преломленный чуть ниже переносицы нос, нависая над тяжёлым, далеко выдающимся подбородком, придавал незнакомцу сходство с огромной хищною птицей. Схожесть вдобавок усиливали глубоко посаженные серо-стального цвета глаза, при всей своей напускной осоловелости, чутко реагировавшие на каждый звук, каждое дуновение сквознячка, любое мимолетное движение. У такого орла, в народе молвят, мышь за спиной не проскочит незамеченной! В то же время, кажущееся нарочито медлительным и неповоротливым, это грузное человечье нагромождение излучало некую затаённую энергию, силу недюжинную звериную, готовую в любой момент разжаться, развернуться пружинною стальной и молниеносно ударить насмерть. Справедливость подобных предположений совершенно недвусмысленно подтверждал и немереной длины обнажённый двуручный меч, возлежащий здесь же, на столе, под правой рукой хозяина. О-о-о-о, что это был за меч! Чудесное оружие! Великолепный фламберг! Огненный клинок — Посланник Смерти! Воины, когда-либо державшие его в руках, прекрасно осведомлены — повреждения, нанесённые волнообразным лезвием, почти всегда смертельны. Поражённый им либо умрёт на поле боя, корчась болью, источаемой страшными рваными ранами, либо незначительно позже в адском пламени пожирающей плоть гангрены.

Гм... Увечья и болезни, без сомнения, проявления бытия интереснейшие во всех отношениях, однако, всему свой черёд. Мы все ж таки в таверне и всякому, попирающему землю грешную, отлично известно, ничто не скрашивает томительное ожидание лучше отменной свиной ножки, сдобренной, ко всему прочему, парой кружек чудесного монастырского эля. Незнакомец наш, невзирая на внешний вид весьма непрезентабельный, человеком был, видимо, благородным, к тому же, как мы уже выяснили, неглупым, потому именно так он и поступал, отрезая закопчённым кинжалом добрые ломти сочащегося, обжигающе горячего мяса, серого ноздреватого хлеба и, монотонно перемалывая их отменными зубами, периодически запивал все это сомнительного вида бурой жидкостью, распространяющей вокруг тошнотно-кислое благоухание. Изредка благородно отрыгивал, брал меч, некоторое время задумчиво, словно оценивая его железную, всеразрушающую тяжесть, будто свыкаясь, роднясь с ней, держал грозное оружие в вытянутой руке, вставал, делал несколько искусных выпадов, хитроумных, доведённых до автоматизма, сочетаний кустодий, обсессий и инвазий, вращал, колол, рубил воображаемых противников, плотно заполняя пространство вкруг себя пронзительно свистящей сталью. Обычные ратники и двумя-то руками схожие железки с трудом ворочают, здесь же... Нда-а-а! Силища! Немного подустав, осторожно, с потаённым уважением, долго и тщательно протирал блестящее лезвие сальной тряпицей, смазывая остатками свиного жира из тарелки, правил небольшим оселком, после чего водружал ровно на то же место подле себя. Затем подходил к очагу, прокаливал кинжал в раскалённых углях и снова неспешно принимался за еду. Причём, ритуалы эти, абсолютно, заметьте, бессмысленные с точки зрения любого нормального жителя Карсты, осуществлялись после каждого упражнения без видимых на то причин. Знатный аккуратист, по всему видать, этот чужеземец! Тем не менее, ждать одобрения столь вопиющего чистоплюйства в здешних краях, уж, вряд ли когда-либо приходилось. Напротив, стоило бы опасаться оказий малоприятных! Но человек, в большинстве случаев, действует по заведённой им традиции, следуя привычкам, кажущимся в иной реальности правильными, незыблемыми. Беспечно забывая порой о том, что всякие слабости, втайне от глаз любопытных взлелеянные: в носу, к примеру, остервенело ковырять, ногти грызть, в паху, заднице чесаться самозабвенно, папиросу о ноготь выстукивать, материться на родном языке или вот оружие с маниакальным упорством начищать, нет-нет, а обязательно проявятся в непредвиденных ситуациях и выдадут вас с потрохами.