Маршал Конфедерации

— Да я не об том! Зарруга! Причём здесь девки? По окончании практики, в гости набились мы к начальнику тамошнего Учебного центра, Сашке Самсонову, помнишь? Деньги все пропили, а кушать, по-чёрному хотелось! Вот он и сжалился, позвал... Грек ещё с нами увязался ваш, маршальский... Как его... Смешное имя такое, типа, Карабас Барабас... Бл*дь, напрочь забыл!

— Радуйся, бубёныть! Почти что вспомнил. Керберос Барнабидис. Керберос — демон в переводе с ихнего. Гм! Соответствует. Хороший, кстати, боец, выручил недавно меня в одной весьма щекотливой ситуации. Крепко плечо подставил, спасибо ему.

— А никто его в "плохиши" и не записывал. Он просто, помнится, тогда маму Сашкину, светлая ей память, как раз-таки мусаку готовить и пытался учить. Мама, правда, блюдо фирменное свое немножечко по-другому звала-величала — "мусаха". Без разницы... Так вот эти твои Карабас с Барабасом, как сейчас помню, вдвоем набросились, засранцы, на Галину Семёновну по тому самому поводу: типа, в их дремучей эллинской мухосрани благородную мусаку с плебейской картошечкой принято мутить. Кто только за язык тянул?! Дрек мит Пфеффер! Это они зря! Хе-хе! Крупная дама была, видная, красивая... — восстановление в памяти шаг за шагом событий давно минувших дней, доставляло рассказчику явное удовольствие. — В молодости греблей академической увлекалась, загребной на "восьмёрке" весловала. Короче, тяжеленная по жизни вышла рука у мамы Гали, хоть и музыкальная. Преподавала она, значится, если, кто не в курсе, в свободное от хм... загребания время по классу фортепиано. В общем, летал демон наш по кухне, пока форточку не нашёл. Вандаба! А ответ ее турецкому, то бишь — греческому султану, мне почему-то в память врезался не хуже таблицы умножения. Местами, может, и лучше. "Не знаю, — басила она, грозно схмурив брови, — из чего там у вас, пиндосов, мусаху кулёмают, моя бабушка-армянка завсегда с баклажанами готовила и дело с концом! А кому не нравится, пусть топают, нах, к Иван Иванычу прогуляться!".

— Прямо так, дозвольте полюбопытствовать, и рекла: "Топают, нах, к Иван Иванычу"?

— Ну... почти...

— А это далеко, простите?

— А в пудр-клозет!

— Куда, куда?!

— У них, провинциальной юго-рассейской интеллигенции, означало буквально то же, что и ваше среднерусское "до ветру". В туалет, то есть. Оставь-ка, брат, свои сортирные вопросы, гааш! Вслушайся лучше в просторечное, родное такое, столь милое слуху, словцо — "кулёмают". Особо тогда восхитило, не забуду!

— Понятно... Как ты все эти мелочи помнить ухитряешься? Ума не приложу! Столько лет прошло, а ты все кулёмаешь, кулёмаешь... У меня словно вода сквозь сито... Не втыкает, кстати, что-то словцо твоё... хм... милое. Стоп, машина! Зарруга! Откуда здесь пиндосы-то взялись? Ну, откуда?! То ж американцы, они мусаку не едят!

— Э-э-эх! Тёмный ты, Юрка, что липовый арап сажей вымазанный! Оттуда же, откуда и остальное недопонимание, от дремучести твоей безмерной. Сие, впрочем, к сожалению, явление ныне массовое, смело констатируем — повальное. А любое недомыслие, оно ведь в большинстве случаев от никудышного образования, доннерветтер! Вместо того, чтобы, понимаешь, знания базовые получать, регулярно закрепляя и проверяя их экзаменами серьёзными, вы, мой милый друг, как и многие-многие другие, ребусы-кроссворды на своих сраных ЕГЭ отгадывали! Думм ваши копф! Типа: "А ну-ка угадай!". Ещё и выбирали, красавчики, носы воротили, это, мол, не хочу сдавать, сиречь — изучать, слишком сложно для молодого неокрепшего мозга, это, вроде того, полегче, значит, так уж и быть — хочу. Тьфу! Хансвурсты! — Роланд помаленьку, так, полегоньку всё более входил в раж. — Потому-то, к слову сказать, Академия у нас в Берлине базируется, а не в ваших Москве, Вашингтоне или, скажем, Париже, где тоже всё сплошь неучи, Шайссе!

— Ага! — пробурчал себе под нос Маршал. — Особенно в Силиконовой долине!

— Какой? Что ещё, брат, за долина такая силиконовая? Сиськи, что ли, искусственные делают?

— Извини, погорячился! У вас и Соединённых Штатов-то нет как таковых.

— И, должен тебе сказать, слава Богу, что нет! Гвоздь в седле! Мы, немцы — люди консервативные, ни к чему нам штучки всякие фильдеперсовые. Зато у нас, в Фатерланде, как, к слову, и в приснопамятные времена в вашей России многострадальной, по старинке учатся, согласно заповедям, наказам мудрого дедушки Хумбольдта. Коими славными традициями и гордимся весьма, весьма, считаю, заслуженно! Жуйте кизяк!

— А в том... в вашем... Советском Союзе, как нынче со школьным обучением дела обстоят?

— Как, как... Вполне ожидаемо, как в песне! Впереди планеты всей!

— А-а-а-а... Повезло кому-то! Наверное...

— Тебя кто к вступительным экзаменам в Академию натаскивал? ...Сам Брукмюллер? Недолюбливаю австрияков, больно заносчивые. Но этот, признаюсь, хорош! Он же читал потом пару курсов у нас, помнишь? Чертовски хорош! Хоть и молодой... был... но старой закалки, основательный дядька! Голимую мартышку основам психостатики обучит. Как раз ярый сторонник концепции Вильхельма фон Хумбольдта. Спорить на темы образования сутками мог, иной раз до хрипоты... Что? ...Ты, бесспорно, не мартышка, старик, тем более, даже не голимая, тебе до неё, как до городу Парижу раком! Шучу! ...Ладно, не взбухай, я же, любя! Согласись, всё-таки базовые знания по всем основным предметам обязательно нужны. Математика, физика, там, биология, родной язык, литература, прочее... Да, не нужна тебе квантовая теория поля, ясный пень! Вандаба! Ты в элементарной-то физике не особо шаришь! И не сомневайся, мусаку лопают америкосы со страшной силою! Предостаточно греков там живёт-поживает.

— Позвольте, позвольте!

— Не позволю, милейший! — жёстко пресечена очередная робкая попытка, хоть словцо вставить. — Вы, батенька, Чехова, небось, и вовсе в руки не брали, так же, как, собственно, Ильфа и Петрова, Достоевского и многих, многих других. Зарруга! Рефератами, поди, из интернета обходились? Чирей на пятке! Экспозе бессмысленными?

— Чем, чем?

— Экспозе, грубо говоря — краткое содержание какого-нибудь документа или произведения. Уяснил? А Галина Семёновна вот читала, будьте покойны! Я-то дома у них собрание сочинений Антона Палыча сразу заприметил в библиотеке. Потёртое изрядно, читаное-перечитаное. И для неё, поверьте, Николай Анастасьевич Ананьев со всей своей простецкой, в чём-то буддистской, но всё ж философией отнюдь не пустой звук, а пища для ума. Там же, в частности, и пиндосы прямо упоминаются. А если б кое-кто повнимательней был, всенепременно услышал бы, как бабушка внучонка носатого своего, Лёшку — Самсонова младшего, пиндосиком ласково называла. Что же он, по-твоему, янки, что ли?! Пиндосами, чтобы вы знали, дорогой Маршал, издревле на русском Кавказе понтийских греков звали. Вслушайся-ка: пин-дос. Услышал? Фонетика явно не кельтская. Балканская фонетика в славянском исполнении. Так-то, дружище! Гут гекаут ист хальб фердаут! Жуйте кизяк...

Роланд прикрыл глаза и проникновенно с какой-то грустной чувственностью декламировал:

— ...Я не без нечистых мыслей глядел на её бюст и в то же время думал о ней: "Выучится музыке и манерам, выйдет замуж за какого-нибудь, прости господи, грека-пиндоса, — здесь бош голосом-то поднажал, дабы последние сомнения собеседника развеять, — проживёт серо и глупо, без всякой надобности, народит, сама не зная для чего, кучу детей и умрёт. Нелепая жизнь!" — Антон Павлович Чехов, "Огни". Услышал, повторить? Или вот ещё оттуда же...

— Ладно, ладно! Достаточно! С пиндосами грамотно уел ты меня, зарруга-гааш! Соглашусь, бубёныть! Готовился, небось? Словари академические штудировал? Вандаба!

— Чо ты ругаешься через слово, будто сапожник? Манеру взял, понимаешь! Вовсе нет. Брабусы-Барнабусы твои на "пиндосов" никак не отреагировали, привычно, видать, им, меня же словцо это весьма заинтриговало. Как, впрочем, заметь, в отличие от хм... присутствующих, и всё новое, живое. Когда ж вы, говнюки, ни дать, ни взять — гусеницы яблонной плодожорки, по саду расползлись, якобы воздухом свежим подышать, а на самом деле фрукты хозяйские хищничать, мы с Галиной Семёновной на веранде уединились. Она с неизменной своею папироской, я с сигареткой...

Некоторое время пожилой немец молча вспоминал, размышлял о чём-то. Задумчиво тёр переносицу, пальцами шевелил. Наконец, очнулся, будто с забытья, продолжил:

— ...Красота вокруг, лепота-а-а-а! Жердели рыжебокие пухленькие переспелые — вокруг шмяк-шмяк, шмяк-шмяк! Ты не поверишь, в стаканы с чаем норовили упасть! Ну, просто самки домашней собаки! Хюндинен, доннерветтер! Руками отбивался! Обожаю, по большому секрету тебе признаюсь, чаёк из стаканов в подстаканниках попивать. С сахарком, знамо дело, с лимончиком, на ложку дуешь, губы обжигает! Мама Галя, по всему выходит, тоже любительница была. Вот не из чашечек нелепых с блюдечками-вензелёчками, а именно из стаканов. Понимаешь? Причем, заметь, из самых-самых об-нык-но-вен-но-вых, гранёных. Есть в том видимо что-то раздумчиво-поездное, такое, вагонско-ресторантовское...

Юра, как ни странно, тоже, подобно многим, питал слабость ко всяческим, с незапамятных времен, уж почти повсеместно вышедшим из употребления, культовым штучкам, как-то: старинные бензиновые зажигалки, виниловые пластинки, кассеты магнитофонные, фарфоровые статуэтки, разномастные блюдечки, тарелочки, монетки, марки почтовые, трусики женские. Удивительное дело, да? Совпадение ли, быть может, всех нас в душе тайно влечёт милая сердцу, уютная житейская архаика, судить не беремся, тем не менее, подставки с ручками, обычно металлическими, в кои, по свидетельству ещё самого Дмитрия Николаевича Ушакова, когда-то вставляли стаканы, блистали в буфете на даче у него изрядным количеством начищенных бочков. Начиная от простейших алюминиевых, неизменных завсегдатаев советских ведомственных столовок и заканчивая изящными серебряными вещицами из Кубачей. Даже Гжель расписная мелодичная с ложечками керамическими в наличии имелась. Но самые свои разлюбимые экземпляры надыбал он, проходя лётную подготовку в тихом, до тошноты душевной провинциальном, подмосковном городке Жуковском. Там, глубоко в чаще таёжных дебрей славного наукограда, в краю непуганых Знаек-зазнаек, эдаком затерянном мирке динозавров рассейского наукообразия, вдали от мирской суеты попались ему на глаза мельхиоровые безмолвные и, одновременно, весьма красноречивые свидетели событий дней минувших.

Посвящённые некогда юбилеям вождей пролетариата, помпезным вехам в развитии воздухоплавания, космонавтики, грандиозным стройкам коммунизма, иным эпохальным достижениям народного хозяйства и прочего оленеводства, выштампованные в металле отголоски былых великих свершений, никому уже неинтересные, сальные, грязные, потёртые, доживали теперь свой век в затрапезном институтском буфетишке. Откуда взялись? Чёрт их знает! Верно, какой-нибудь Гарри Поттер местного розлива тайную комнату с хламом древним хозяйственным распечатал. Хе-хе! Разумеется, как и у всякого нормального человека, первым же Юркиным неодолимым желанием, естественным образом, возникшим при виде такого богачества, было их попросту спереть, но... Увы! К великому сожалению, положение обязывало. Не пристало, согласитесь, будущему Маршалу Конфедерации, без ложной скромности — воплощению вселенского порядка и законности, мелочь, понимаешь, по карманам тырить! Не комильфо, знаете ли. Ничего не поделаешь, пришлось, тайком уронив скупую мужскую слезу, добровольно расстаться со скудными остатками и без того куцей стипендии. Но оно, други мои драгоценные, уж поверьте, того стоило!

К слову сказать, и недели не прошло с момента, когда счастливый обладатель совковых раритетов, бесцеремонно расталкивая замшело-степенную учёную братию, с сияющей физиогномией вывалился из столовки таща охапку общепитовского барахла, как все подстаканники удивительнейшим образом куда-то вдруг исчезли! Испарились! Мистика! Полтергейст! Феномен исчезновения коих, при всём том, разумного объяснения так и не получил, вследствие чего был признан Явлением Необъяснимым, что подтверждено документально замначальником института по АХЧ, скреплено Большой Круглой Печатью, а посему останется непреложным фактом на веки вечные. Мда-а-а-а... Есть, как бы ни были убедительны противники дарвинизма, есть в людях что-то от мартышек. Во-первых, внешнее разительное сходство у некоторых несомненно просматривается, а уж обезьянничает-то народ и вовсе почём зря!

— ...Я, видишь ли, Юрка, — продолжал размеренно бубнить Роланд, — паровозом люблю путешествовать и тележками самодвижущимися. Самолёты, дирижбандели, там, шары дурацкие, иные воздухоплавательные мудовые рыдания, честно говоря, никогда недолюбливал. Чирей на пятке! Может, клаустрофобия, аэрофобия, какие, случились со мной в младенчестве, головкой о кафельный пол в роддоме уронили, сказать затрудняюсь. В одном абсолютно уверен, железный птах летать не должен, он же, надо понимать, тя-же-лен-ный! Короче, рождённый ползать, сам знаешь... Вот поезд — совсем другой коленкор! Трюхаешь себе, скажем, из Москвы в тот же Краснодар к Самсоновым, колёсные пары на стыках постукивают — тыгдым-тыгдым, тыгдым-тыгдым, тыгдым-тыгдым. И вдруг! Тыгдыбыды-быдыбы-дыбыдыбым-дыбыдыбым! Чего испереживался-то? Хе-хе! Это мы стрелку проехали, гвоздь в седле! Сидишь, значится, лежишь, размышляешь о том-сём, мастурб... тьфу ты, ну ты, яйцы круты! — медитируешь, зельбстферштендлищь, в такт передвижению. Мимо реки, леса, поля проплывают, полустанки, грады и веси, а на столике махоньком прикроватном, как в фильмах о войне, обязательно чай в стаканах с подстаканниками горячий, обжигающий. Сахар по два кусочка в упаковке, мне отчего-то аэрофлотовский запомнился и незабвенный дежурный ломтик лимона. Стаканчики покачиваются, ложечки звенят, судочки носят туда-сюда из вагона-ресторана. Борщик столовский! М-м-м-м! Вундерба-а-а-ар! Котлетки общепитовские с пюрешечкой, компотик! Ой-и-и-и! Держите меня семеро, щас ухо тебе отгрызу!

— Бл*дь, ты достал уже! Опять песнь о жратве завёл, чучело иноземное?! Вы мне это прекратите, гражданин-товарищ Роланд! Я этого не люблю! Я этого так не оставлю, понимаешь!

— ...А ещё обычно курочку варили в дорогу, — ворковал неуемный германец, — и бульончик крепкий в термос наливали с собой. Куры в те далёкие времена, не уверен, правда, молодой человек, застали ли? — жирные, наваристые были, не чета нынешним безвкусным задрыгам клонированным. Знаю не понаслышке, приходится ведь заказывать иногда по праздникам пролетарским. Адскую плоть местных-то птеродактилей вообще прожевать невозможно, сколь её не вари! — безнадежно махнул рукой. — Фер-р-ргебенс! Вот ежели, натурально, в мелкий фарш изрубить, тогда другое дело... Только, бывало, поезд тронется, подсядешь к столику, хлебушка нарежешь, сала, огурчик порубишь солёный бочковой, яичко облупишь, курочку холодную распластаешь, точно лягушонку препарированную, рюмочку нальёшь, выпьешь, сальца в топку бросишь... и хорошо-о-о-о! Натюрлищь гу-у-у-ут! Зер гу-у-у-ут! ...Не перебивай! В Европах так не принято, там кайфа вагонно-жрачного не догоняют. Они там много чего недопонимают, чудаки из Кро-Маньона! Поэтому мне в молодости завсегда по Союзу больше нравилось разъезжать. Огромная удивительная страна! Нда-а-а... Бульончику в крышку от термоса, плеснёшь, а он будто янтарём подёрнут. Зер шён! Корочку хлебную тудысь р-р-раз! — обмакнул, и она янтарно-жёлтая делается! А запах, запах-то какой! М-м-м-м! Вундершён! — вошел-таки в раж злой тевтон, прёт рiдна мова без удержу из него, аки иголки и булавки из Страшиловой башки. — С ума сойти можно, крышу сносит! Как слюни-то потекли, сразу же ещё рюмочку, хлоп! Острым огурчиком квашеным занюхал, корочкой бульонною горячей закуснул и ты в дамках, фикен всех в Арш! А уж после третьей, как говориться, не закусывая, и расслабиться впору, слюни подобрать, морду потную вытереть, с попутчиками потрындеть. Лучше, безусловно, с попутчицей. Разумеется, с хорошенькой... Гвоздь в седле! Сам-то, когда крайний раз на поезде мотылялся куда-нибудь, а, служивый?