Попутчики-2

Швартовые концы, поданные для буксировки, то и дело рвались, не выдерживая бешеных рывков ветра. И лишь цепи, которые заменявшие на линкорах новой постройки — "Константине", "Париже", "Трех Святителях", "Двенадцати апостолах", — якорные канаты, сопротивлялись напору стихий. Оборвавший буксиры "Храбрый" кормой навалился на "Колхиду", пытавшуюся развернуть носом к волне горящий "Ягудиил". Лейтенант Кузьминский до последнего момента не хотел бросать гибнущий линкор, а когда все же решился и скомандовал "руби!" — было уже поздно. Массивная туша "Храброго" ударила в корму пароходофрегата, в воздух полетели обломки. С "Колхиды" малое время спустя отсемафорили флажками "Не могу управляться", и Андрей увидел, как пароход неуклюже отходит от сцепившихся реями парусников, подрабатывая реверсами то правого, то левого колеса. Он был бессилен: единственное, что мог еще сделать капитан, так это уберечь от беды свое судно. "Храброму" и "Яшке" предстояло пополнить собой разношерстую коллекцию кораблей, оказавшихся сегодня на мели.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

Крым, Альма

28 сентября 1854 года.

Князь Лобанов-Ростовский

Сентябрьские сумерки подкрались незаметно. С востока, из-за гор подступала мгла. Короткий ливень прибил пыль, пороховой дым, и воздух над берегами Альмы был теперь пронзительно прозрачен и чист. Небо на западе, над морем налилось золотом. Солнце — огромное, багряное, — садилось в узкую полосу облаков, и на ее фоне чернели кое-где еще мачты фрегатов Черноморского флота.

Прямо напротив плато, под дулами давно замолкших батарей из воды торчали мачты затонувших кораблей. Еще один — небольшой колесный пароход, приткнулся к самому берегу, почти на оконечности мыса Лукул. Это был британский "Карадок" — когда эскадра повернула вспять, он попытался протиснуться между высоким берегом и погибающими линкорами Лайонса, но запоролся на камнях. После нескольких ядер, прилетевших с берега, на "Карадоке" выкинули белый флаг, и теперь там хозяйничали матросы-севастопольцы под командой мичмана.

Еще больше кораблей сгрудились у берега к югу от устья Альмы. Даже без бинокля Лобанов-Ростовский различал повисшие в безветрии полотнища кормовых флагов — кое-где андреевские, а по большей части, белые, обозначающие капитуляцию. Часть кораблей стояли, сильно накренившись на борт, на иных недавно только погасили пожары, и дымок до сих пор курился над обугленными палубами и мачтами. Глаза разбегались считать эти неуклюжие, черные с белыми полосами туши, выброшенные на мелководье яростью стихии. Французский "Юпитер", "Алжир", за ним — выгоревший до квартердека "Ягудиил". Дальше — "Вилль де Марсель", наша "Чесма" и снова француз. Ближе к берегу, у самой кромки прибоя волна мотает французский пароходофрегат с изломанными гребными колесами, рядом увяз на песчаной мели "Громоносец". Видно, как на него заводят шлюпками длинные буксирные тросы с подошедшей с моря "Одессы".

Лобанов-Ростовский перевел взгляд на сушу. По всему длинному подъему на плато, от русла реки и до гребня, бродили группы людей, стояли повозки. На них навалом, будто кули с мукой, грузили мертвецов в сине-красных мундирах. Солдаты в белых рубахах и бескозырках собирали брошенные ружья, патронные сумки. Вели, волокли на носилках раненых.

— Да, славно потрудились, — сказал Николай Николаевич, складывая подзорную трубу. — не меньше батальона здесь осталось. Неудивительно, что французы так поспешно кинулись в отступ!

— Полагаю, Ваше высочество, на них так подействовал разгром флота. В конце концов, одна отбитая атака — это всего лишь одна отбитая атака. Не так уж много они здесь потеряли, больше перепугались. Помните, как драпали за реку — только пыль столбом!

— А все же страшное оружие, эти ваши пулеметы. — сказал после недолгой паузы великий князь. — Знаете, мне становится не по себе, когда я пытаюсь представить себе поля сражений ваших войн, где господствуют подобные средства уничтожения. Это, вероятно, настоящая преисподняя!

"Вы еще не знаете, какая", — хотел ответить прапорщик, но промолчал. Успеется.

— Кстати, князь, а вы из каких Лобановых-Ростовских? — неожиданно сменил тему Николай Николаевич. — Михаил Борисович Лобанов-Ростовский, флигель адъютант папеньки, с вами в каком родстве? Он, помнится, женат на дочери фельдмаршала Паскевича, был при штабе зятя во время осады Силистрии, произведен в подполковники. Я ехал в Севастополь из Кишинева вместе с князем Горчаковым и его штабом — тогда мне и представили Михаила Борисыча. Вы с ним еще не имели случая встретиться?

Бог миловал, подумал прапорщик. До сих пор ему даже в голову не приходило, что здесь, в России 1854-го года от рождества Христова он может запросто встретить массу своих дальних и ближних родственников — это не считая бабушек и дедушек. А ведь они сейчас вполне молодые люди, вряд ли сильно старше его самого. Да, пердимонокль, как любил говорить покойный Ваня Скирмунт, сгоревший три недели назад вместе со своим аппаратом при налете на английский караван.

— Увы, ваше высочество, я никогда не увлекался генеалогией. Сами понимаете, у молодого шалопая несколько иные интересы, нежели копаться в Бархатной Книге. А потом началась мировая война, и стало уж совсем не до изучения фамильных архивов. Помню кое-что, урывками. Вот, к примеру, двоюродный дядя моего отца, Алексей Борисович Лобанов-Ростовский, будущий министр иностранных дел, сейчас в дипломатической миссии в Берлине. Он потом стал... то есть станет министром иностранных дел и, кажется, ученым-историком.

— Вот как? Любопытно, любопытно. — отозвался великий князь. — А у меня к вам, Константин Борисович, просьба, и как раз по этой части. Вы не могли бы рассказать, — разумеется, когда будет свободное время, — Что ожидает Россию в ближайшие несколько лет?

— Признаться, я не силен в истории. И потом... — Лобанов-Ростовский испытующе посмотрел на собеседника, — вы уверены, что хотите это знать?

— Какие могут быть сомнения? — удивился Николай Николаевич. — Разумеется, хочу. Вот, например..

— Давайте поступим так, — перебил прапорщик. — На днях мы с вами навестим один из наших кораблей, и я представлю вас некоему господину. Он не мне чета — настоящий ученый, историк, и наверняка сможет исчерпывающе ответить на все ваши вопросы.

— Но хотя бы вкратце, князь. Например, чем закончится эта война?

— О чем вы, ваше высочество? Откуда мне это знать? То есть я знаю, конечно, чем она закончилась у нас. Но ведь здесь-то все теперь может пойти наперекосяк! Например, я еще по гимназическому курсу истории помню, что сражение на Альме закончилось нашим поражением. Потом последовала осада Севастополя, а флот пришлось потопить в гавани, чтобы не пустить корабли союзников. У нас же, сами видите что творится! — и он кивнул на французские корабли, застрявшие на отмели, на солдат-севастопольцев, собирающих трупы французских пехотинцев. — Сами подумайте, какую цену имеют теперь мои предсказания?

Великий князь недоуменно нахмурился, потом лицо его посветлело:

— Да, об этом я как-то не подумал. В самом деле — раз вы вмешались в события, они теперь сложатся иначе. До чего необычная мысль! Выходит, вы с нашей помощью переписываете известную вам историю?

— Выходит, так ваше высочество. Да вы потерпите немного: тот господин, с которым я вас хочу познакомить — он как раз на этой теме собаку съел. А что до меня — увольте, у меня от подобных парадоксов ум за разум заходит.

* * *

— Константин Борисыч, вашбродие, разрешите обратиться?

На лице великого князя мелькнуло раздражение. Ну еще бы, подумал Лобанов-Ростовский, — кого он видит перед собой? Ваньку без роду, без племени, мужика в шинели, и только. Суконное рыло — а туда же, в калашный ряд, князя окликает по имени-отчеству! Вот как ему объяснить, что и в авиаотряде и на "Алмазе" отношения между офцерами и их подчиненными несколько... иные?

— Что тебе, Егорыч!

— Так что санитары нашли у реки французского анарала! — зачастил кондуктор, взятый с "Алмаза" пулеметчиком. — Он поранетый, но не шибко сильно. Ругается не по нашенскому, Федору в ухо кулаком заехал. Я едва его за руку схватить успел — а то, как Бог свят пристрелил бы!

Прапорщик немедленно вспомнил всадников, которых он скосил меткой пулеметной очередью. Верно, как раз у бродов они и стояли...

— Это ты молодец, Егорыч. Где он, генерал этот?

Да в мазанке, там, внизу. Я ребят кликну, они его на носилках враз приволокут!

— Не стоит, — вмешался великий князь. — Зачем таскать туда-сюда раненого человека? Ты, любезный, лучше поищи санитарную двуколку, а мы пока пешком прогулсяемся. Верно, прапорщик?

Лобанов-Ростовский кивнул. Его отнюдь не прельщала перспектива прогулки по заваленному трупами склону, но кто он такой, чтобы спорить с сыном императора?

* * *

На кого-то он похож, подумал прапорщик. И не просто похож — вылитый! Только вот кто?

Солдаты поместили высокопоставленного пленника со всеми возможными в такой ситуации удобствами — прикрыли щелястую скамью французской шинелью, взятую, надо думать, с кого-то из убитых, поставили на кособокий стол жестяную солдатскую манерку с водой и тряпицу с горстью сухарей и яблоком. Когда Лобанов-Ростовский с великим князем вошли в саманную хижину с наполовину снесенной крышей, узник — невысокий, полный человек, — даже не повернулся к гостям. Сидит, сгорбившись; видно что он даже не притронулся к нехитрой солдатской снеди. Моложавое, но одутловатое лицо с выступающим подбородком; тонкий прямой нос, тонкие же губы высоченный лоб с прилизанными темными волосами над ним. На плечи накинут в синий с золотыми эполетами сюртук, разорванный по шву на спине; левую руку неловко держит в тряпичной петле, накинутой на шею. Офицерское кепи с красным верхом — на столешнице, рядом с манеркой.

Николай Николаевич, не удержавшись, присвистнул. Человек повернулся к вошедшим и прапорщика словно током прошибло — он понял, на кого похож пленный француз.

— Salutations, Votre Altesse. — заговорил великий князь. — J'espère que votre blessure ne provoque pas de souffrances inutiles pour vous?

И, обернувшись к прапорщику, церемонно, будто находился не в полуразрушенной татарской хибаре, а в Зимнем Дворце, произнес:

Duke, permettez-moi de vous présenter au général Charles Joseph Bonaparte, le comte de Moncalieri. Vous, il est peut-être mieux connu comme le prince Napoléon.

И после короткой паузы добавил с улыбкой:

— Content de vous voir, Plon-Plon. Il semble que vous, comme votre grand parent, malheureux en Russie?

II

ПСКР "Адамант"

29-е сентября 1854 г.

А. Велесов, член консультативного штаба

проекта "Крым 18-54"

Так мне и не повезло — не смог побывать на борту парусного линкора в море. Половину кампании провалялся в лазарете, другую проторчал в душной радиорубке "Адаманта", настукивая на ноутбуке информационные сводки.

Дрону, впрочем, подфартило ненамного больше. Он пробыл на "Императрице Марии" всего несколько часов, после чего отправился на "Морской бык" и просидел там до вчерашнего вечера. Но все же побывал в бою... хорошо не в бою, наш вспомогательный крейсер не сделал вчера ни одного выстрела по неприятелю, — но все же в деле. Надо полагать, ощущения при буксировке в условиях семибалльного ветра тоже весьма волнительные.

Фомич прибыл сегодня утром. Ради него специально гоняли на Альму летаюшую лодку, упросили Эссена. Душка-лейтенант никак не соглашался поднимать аппарат, вконец изнуренный вчерашними боевыми вылетами и непогодой. Пришлось пообещать дополнительное вливание в виде сварочного аппарата, десятка больших флаконов эпоксидки и длинного списка всяческой полезной мелочи вроде стальной проволоки, маслостойкой резины для прокладок и армированных топливных шлангов. Начальник авиаторов, посопротивлявшись для порядка, уступил — дело с ЗИПом у них совсем швах, склеивают свои гидропланы чуть ли не соплями.

Кременецкий собрал нас в кают компании. К моему удивлению, кроме его самого, генерала, старшего лейтенанта Бабенко и нас с Дроном, присутствовали еще двое — Валя Рогачев и адамантовский медикус. Он и делал первый доклад.

— Состояние профессора Груздева внушает мне сдержанный оптимизм. Организм хорошо усваивает пищу, с пролежнями мы боремся. В последнее время появились некоторые признаки коленного рефлекса и... в-общем, можно сказать, что его нервная система потихоньку просыпается.

— Но профессор по-прежнему в коме? — уточнил Фомченко. — Когда вы сможете привести его в сознание?

За время пребывания при штабе князя Меншикова генерал восстановил прежнюю свою самоуверенность. Хотя, встряска явно пошла ему на пользу — Фомич хотя бы не пытается теперь перетянуть на себя совещание, безжалостно затыкая, а то и откровенно терроризируя собеседников.

Медик-старлей виновато развел руками.

-Картина совершенно нетипичная, товарищ генерал. С уверенностью могу сказать только одно — его организм в порядке, с учетом возраста, разумеется. Ни внутренних повреждений, ни переломов. Тяжелых ушибов — и тех нет. Точнее, они есть но...

— Что — но? — насупился генерал. — Яснее выражайтесь, товарищ офицер!

— На нем все заживает, как на собаке! — не выдержал медик. Две недели назад я диагностиновал у него, как минимум, сильнейший ушиб позвоночника, тяжелое сотрясение мозга еще несколько внутренних травм, не столь серьезных, но все равно крайне неприятных. А сейчас от них следа не осталось, будто профессор не с размаху о переборку приложился, а со стула упал, причем на ковер!

В кают-компании повисло недоуменное молчание. Присутствующие переваривали полученную информацию.

— Вы бы, Дмитрий Владимирович, показали его Пирогову. — нарушил паузу Дрон. — Я понимаю, что вы невысокого мнения о местной медицине — но ведь вы, как я понимаю, испробовали все доступные методы лечения и не добились результата? Поправьте, если я ошибаюсь, но описанное вами улучшение состояния профессора Груздева — это не результат ваших усилий?

Старлей гневно вскинулся, потом как-то сразу осунулся, втянул голову в плечи. А ведь он до смерти устал, понял я — вон, как веки набрякли, да и глаза какие-то тусклые, как у снулой рыбы.

— Вот видите! — Дрон принял молчание медика за согласие. — Покажите, точно вам говорю. Конечно, у Николая Ивановича нет ваших УЗИ, томографов и антибиотиков, но опыт военно-полевой медицины у него громадный. Уж извините, а такого никакими учебниками не заменить. Вы давно из военно-медицинского, три года, четыре?

— Три с половиной. — ответил старлей. — Он взял себя в руки и теперь напоминал зазря обиженного лабрадора. — Но я не понимаю, товарищ майор...

— Я и сам не понимаю, — улыбнулся Дрон. — Но профессора все-таки рекомендую показать Пирогову. Вреда от этого точно не будет. В конце концов, никто не заставляет вас следовать его рекомендациям...

Кременецкий по очереди обвел взглядом сидящих за столом. Я кивнул вслед за Фомченко; Валя поджал плечами и отвернулся.

— Хорошо, значит решено. — Кременецкий сделал пометку в блокноте. — Спасибо, Дмитрий Владимирович, не смею отрывать вас от пациентов.