Попутчики-2

"Мой адмирал, "Алжир" сообщает: "С веста в четырех колоннах подходит русская эскадра!"

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Крым, Альма.

28 сентября 1854 года.

князь Лобанов-Ростовский

— Смотрите, князь, а французы-то не идут на плато! — сказал Николай Николаевич, оторвав от глаз бинокль. — Похоже, неприятности на эскадре совсем их выбили из колеи.

Интересно, подумал прапорщик, надолго еще хватит биноклей? Зрительные приборы оказались лучшими подарками "предкам" — самый первый вручили Бутакову, потом Нахимову, а спустя малое время аналогичные презенты получили еще несколько севастопольских генералов и адмиралов. Зарин с Кременецким устроили на кораблях ревизию, выгребая всю неучтенную оптику. Особый подарок достался Тотлебену — ему, как военному инженеру, Фомченко вручил хитроумное устройство, позволяющее делать расчеты любой сложности, в том числе, тригонометрические задачи, вычисление интегралов и дифференциалов, статистические расчеты. Питалась машинка от солнечных лучей. Генерал рассказывал, что Эдуард Иванович на сутки забросил дела, осваивая новую игрушку, и после этого нигде с ней не расставался, извлекая из кармана по всякому поволу. На гостей из грядущего он смотрел теперь как на полубогов, владеющих неким высшим знанием. От Фомченко же гений фортификации отдарился парой дуэльных капсюльных пистолетов "Лепаж" в палисандровом ящике с серебряной инкрустацией.

Великому князю прапорщик преподнес личный "Цейсс", купленный за свои кровные в пятнадцатом году, в Петербурге, куда он ездил, получать новые моторы для аппаратов. Себе он оставил бинокль, выменянный у одного "адамантовского" связиста: за двадцатикратник с латинской надписью "Nikon", снабженный приспособлениями под названием "оптический стабилизатор" и "лазерный дальномер" пришлось отдать маузер в деревянной коробке. От сердца оторвал — Лобанов-Ростовский души не чаял в брутальном изделии "Ваффенфабрик Маузер АГ", но пользы от оптического чуда 21-го века было куда больше. Теперь на его ремне висел старенький офицерский наган в потертой кобуре, вызывая своим неказистым видом шутки сослуживцев.

— Вы правы, ваше высочество, — ответил прапорщик. — Поднялись до середины склона и встали, ни туда и не сюда. Как бы назад не шарахнулись, тогда все наши старания псу под хвост!

План сражения основывался на том, что наступающих на плато французов удастся заманить в огненный мешок и сразу нанести такие потери, что они не решатся на атаки в других местах. Но, похоже, успех другой ловушки, минной, обернулся неожиданной стороной: лишившись поддержки с моря, неприятель, кажется, готов пойти на попятную.

Рация, висящая на портупее, закурлыкала.

— Тридцать второй? Прапорщик? Как слышно, прием!

Гголос Фомченко был так отчетлив, словно генерал стоял тут, рядом. Великий князь с интересом прислушался.

— Слышу хорошо, ваше превосходительство. Наблюдаем три колонны пехоты силами до батальона каждая. Дистанция...

— Я все и сам вижу, тридцать второй. Давай-ка, выдвигайся на край плато. По сигналу — огонь из всех стволов. Радио продублирую тремя зелеными ракетами. Как понял, прием!

— Понял ясно, занять передовые ячейки, ждать сигнала открыть огонь.

— Вот и давай, исполняй. До связи.

Несмотря на то, что первоначальными планами предусматривалось позволить неприятелю подняться на возвышенность и занять гребень, Лобанов-Ростовский все же оборудовал передовые позиции на самом краю плато — так, чтобы с них можно обстреливать поднимающиеся войска. Он сделал это, уступив настойчивым требованиям Кирьякова, а если уж совсем честно — чтобы выцыганить под этим предлогом три десятка железных лопат и кирок. Генерал не стал скаредничать — выделил и шанцевый инструмент и даже саперов из резерва своей дивизии. В результате, шагах в двухстах перед каждым из пулеметных гнезд появилось еще по одному, соединенному с основным ходом сообщения половинного профиля. Стараниями капитана, командовавшего саперами, траншеи хорошо применили к местности, укрыв заодно и сами гнезда насыпными брустверами. Теперь передовые позиции пригодились.

— Ну, ваше высочество, пойдемте? Придется немного потаскать тяжести.

— Что ж, князь, не беда. Я, знаете ли, сапер, не боюсь запачкать руки в земле.

Прапорщик кивнул — он и правда знал, что сын императора Николая Павловича не чурается работы руками. Передовые позиции достраивали уже с его участием — Великий князь прибыл в расположение пулеметчиков поздно вечером вместе с Фомченко, и немедленно взял фортификационные работы в свои руки.

— Вот и хорошо. Тогда возьмите на себя перемещение центральной позиции, я займусь правой. А здесь оставим мичмана Агафонова, я ему все заранее растолковал. Справитесь, Сергей Михалыч?

Агафонов, севастополец, прикомандированный к пулеметной команде, кивнул, зардевшись в мальчишеском восторге. Как же — мало того, что ему поручают столь ответственное задание, как передислокация чудо-оружия, это еще и происходит на глазах у Великого князя!

— Пойдемте, ваше Высочество! — И Лобанов-Ростовский зашагал к основной позиции. Великий князь поправил каску и, придерживая рукой неудобный палаш, поспешил следом.

* * *

У наших генералов, включая Фоменко, просто не хватило выдержки, подумал прапорщик. Надо было не торопиться, не поддаваться эмоциям, а выждать хотя бы четверть часа. Как раз этого времени и хватило французам, чтобы справиться с растерянностью.

Пехотные шеренги наползали на плато с неотвратимостью морского прилива. Даже без бинокля князь отлично видел колышущуюся над рядами фесок массу штыков, синие куртки, расшитые красными шнурами, широченные пропыленные бородатые, озлобленные лица в которые навсегда въелся африканский загар.

— Турка? — спросил молоденький солдатик-севастополец. — А говорили, хранцузы! Что же, турку на нас послали?

Прапорщик заранее посадил в боковые ходы ячейки по три стрелка со штуцерами. Конечно, если все пойдет по плану, французам нипочем не добежать до окопа. Но, скажите на милость, когда это на войне все щло по плану?

— Турка и есть. — Откликнулся другой, постарше, с вышербиной между верхними зубами. — Оне завсегда в шароварах и ступах на головах. И лю-утыя, не приведи Никола-угодник!

— Ну ежели турке — ничо, турку побьем. — отозвался молодой. — Турку русския завсегда бивали. А мы, что, не русския? И мы побьем.

Это зуавы, чертыхнулся про себя прапорщик. Африканские, мать их за ногу, стрелки, краса и гордость французской армии, отборные части, лучшие из лучших. Сведущие люди сравнивают их с казачьими пластунами — та же неутомимая ярость в бою, та же хитрость, умение действовать в одиночку, не дожидаясь приказа, то же виртуозное искусство стрельбы и владения холодным оружием. Самый серьезный противник, которого можно встретить на этом поле — кроме, пожалуй, хайлендерской гвардии. Зуавы.

Двести метров, сто девяносто, сто восемьдесят... авиатор привычно отсчитывал дистанцию в метрах. Что же они там медлят?

Красно-синие шеренги продолжали печатать шаг, и вдруг зуавы, единым общим движением сбросили ружья с плеч и выставили штыки перед собой. Молоденький солдат, только что порывавшийся побить турку, охнул и отшатнулся назад. Зеленая ракета лопнула над самым окопом. За ней — вторая, третья, и тут же позади слитно загрохотали полевые батареи. Прапорщик взялся за рукояти пулемета, прищурился.

Ну что, хватит им, пожалуй, тут ходить?

...

На дистанции в полторы сотни метров — в упор по меркам Великой Войны, — остроконечные пули патронов образца восьмого года, пробивали по несколько тел подряд. При глубине построения пехоты в пять-шесть шеренг ни одна не пропадала зря, а их в брезентовой ленте было ровно 250 штук. Еще три ленты лежали в коробах прямо тут, в ячейке, не считая тех, что припрятаны неподалеку, в специально отрытом окопчике. Батареи тоже свирепствовали — снопы картечи выкашивали в краснофесочных рядах широкие просеки. Зуавы трижды пытались броситься в штыки, но не тут-то было — под кинжальным огнем трех "максимов" они валились на землю рядами, будто трава под взмахами хорошо отбитой косы-литовки. Избиваемые и с фронта и с флангов, африканские стрелки на миг замерли, качнулись в неустойчивом равновесии, подались вперед — и отхлынули, оставляя за собой пологие скаты, сплошь усеянные сине-красными телами.

"Максим" замолчал. Лобанов-Ростовский откинул крышку замка, второй номер принялся прилаживать ленту, а прапорщик, уже не скрываясь, встал во весь рост и поднял к глазам бинокль. Батареи, перенесли прицел и теперь били по французским пушкам, развернутым за руслом реки. Те отвечали, но как-то неубедительно: ядра ложились большими недолетами, понапрасну перепахивая склон.

А это кто еще там?

У самого подножия плато, в окружении бегущих зуавов, крутились два всадника. Лобанов-Ростовский подкрутил колесико бинокля. Так и есть — на мундире одного блестит золото генеральского шитья.

Прапорщик посмотрел на шкалу встроенного в бинокль дальномера, передвинул прицельную планку на деление "8" — восемьсот шагов — и поймал кавалеристов в прорезь. Дернул рукоять затвора, досылая патрон, нажал на спуск. Пулемет задергался, лента поползла в приемник, из окошка под стволом посыпались горячие, остро воняющие порохом гильзы.

"Зря вы сюда явились, мон женераль, вот что. Сегодня на берегах речки Альма солдатам Третьей Империи весьма неуютно."

II

ПСКР "Адамант"

28 сентября 1854 г.

Сергей Велесов, попаданец.

Вид с высоты семь сотен метров — картинка с камеры беспилотного вертолета, висящего над морем, — более всего напоминала заставку компьютерной игры. Красивые парусные кораблики, выстроившиеся ровными колоннами, широкие пенные усы, расходящиеся из-под форштевней, крошечные, полощущиеся флаги. Изумительная графика, одна беда — сюжет ворованный...

Нет, упаси меня Бог, я вовсе не обвиняю Павла Степановича в плагиате. Этому понятию вообще нет места в военной науке: есть удачное тактические решение, оно входит в золотой фонд военной мысли. И дальше потомки используют его, когда выпадет подходящий случай. Как вот сейчас, к примеру: ну кто, скажите на милость, виноват, что построение русской и французской эскадр в изрядной степени повторяет картину боя при Трафальгаре?

Не верите? Судите сами.

Как и Вильнёв, Гамелен вел свою эскадру на север. Как и Вильнёв, он перед самым боем вынужден был предпринять перестроение, включив в состав ордера то, что осталось от первого и второго отрядов. Как и пятьдесят лет назад, строй эскадры не успел образовать кильватерную линию: французы шли уступом, двумя колоннами, причем голова правой, находившейся ближе к берегу, поравнялась со вторым от конца мателотом левой колонны.

Как и при Трафальгаре, под ветром у Гамелена был близкий берег и еще близкое мелководье. И ветер, как и тогда, в Бискайском заливе, дувший с зюйда, наполнял паруса русских кораблей, идущих на французский кильватер полным бакштагом.

И наконец, оба они — и Вильнёв и Гамелен — французы, черт возьми!

Правда, у Вильнёва не было паровых кораблей...

И все равно: по мне, так и этих совпадений довольно, чтобы адмирал застрелился на шканцах, не дожидаясь начала боя. Просто чтобы не утруждать рок решением собственной судьбы. Но, похоже, Гамелен решил переиграть фатум.

И, надо сказать, для такой попытки у него были все основания. В двух французских колоннах, идущих уступом, идут то ли одиннадцать, то ли двенадцать двух— и трехдечных линкоров. В эскадре Нахимова — тринадцать вымпелов. Можно считать, силы равны.

Правда, на многих французских кораблях спущены стеньги. И паруса их мало что могут добавить к тяге выбивающихся из сил паровых буксиров. А тем приходилось несладко — ветер, принесший на своих крылах русскую эскадру, ощутимо крепчает. Волна бьет колесным пароходам в борт, и они еле-еле выжимают из своих машин по четыре узла — тогда как русская эскадра подходит на всех восьми. Нахимов, скомандовав перестроение для боя, велел еще и раскинуть лиселя — чтобы наверняка не дать неприятелю оттянуться от мелководья, навязать бой на своих условиях.

Единственный козырь Гамелена — паровые суда. И он попытался сделать то, к чему французы с англичанами старательно готовились на маневрах, но что ни разу не опробовали в боевых условиях: принял эскадренный бой на буксирах за пароходами.

Они-то и стали первыми жертвами. В маленький "Саламандр", тащивший на буксире линкор "Иена", с разгону врезался возглавлявший вторую колонну нахимовского отряда "Двенадцать апостолов". Железный корпус судна смяло, как консервную банку и опрокинуло; несчастный пароход немедленно пошел ко дну. Линкор, получил большую пробоину в правой скуле, в которую сразу стала поступать вода, но это уже не имело никакого значения: орудия дружно гремели: правый борт крушил продольным огнем "Иену", левый бил по высокой корме "Юпитера". Французы отвечали из погонных и ретирадных пушек, но это было уже агонией. Несколькими минутами спустя к пушкам "Двенадцати апостолов" добавились бомбические орудия "Святослава". Его командир, капитан первого ранга Леонтьев, сбросил паруса и вел линкор на четырех узлах. Ударив залпами с обоих бортов, он довернул, обходя "Двенадцать апостолов", и в упор, с пистолетной дистанции принялся методично крушить недвижную "Иену". После первого же залпа фок-мачта французского линкора обрушилась за борт. Пушки молчали, по палубе в ужасе метались люди, а "Святослав" ревел взбесившимся вулканом, изрыгая снопы картечи, ядра, пексановские бомбы.

То же самое творилось по всей длине французского ордера. Четыре колонны прорезали строй эскадры Гамелена, последовательно отстрелявшись с обоих бортов. К тому моменту головные линкоры успели уже получить немалые повреждения — французы били по подходящим кораблям из всех орудий левого борта. На "Париже", флагмане контр-адмирала Новосильского сбило грот-мачту; флагман Нахимова, "Великий князь Константин", ("Императрицу Марию" оставили чиниться после ночного столкновения) горел после многих попаданий. "Ягудиил", возглавлявший правую колонну, был так избит, что едва дотянул до неприятельского строя; Его командир, Павел Иванович Кислинский направил нос корабля в корму идущего концевым "Вилль де Марсель" и скомандовал "на абордаж".

* * *

Мы, все, кто находился в "информационном центре" "Адаманта", развернутом в кают компании, могли лишь наблюдать, как стройные кильватерные колонны превращаются в беспорядочно спутанный клубок, изрыгающий языки пламени, дымные столбы, фонтаны обломков. Контр-адмирал Истомин, отправленный Корниловым на "Адамант" в качестве своего представителя, нервно стискивал кулаки, на скулах его ходили желваки. Было видно что он всем своим существом — там, на палубе своего любимого "Парижа".

Старший лейтенант Бабенко сдвинул наушник:

— Тащ каперанг, Митин на связи. передает: Корнилов отправил "Алмаз" обстреливать цели на берегу по запросу Фомченко!

Кременецкий взглянул на меня. Я пожал плечами — адмиралу виднее. К тому же, на "Морском быке", Андрей.