Попутчики-2

Андрей Митин

28 сентября 1854. Восход солнца, согласно календарю, составленному Пулковской обсерваторией, должен состояться в 6.43 пополуночи. Навигационные сумерки, когда хорошо видны навигационные звезды и линия горизонта, начинаются несколько раньше, между третьей и четвертой склянками на в 5.43. К этому часу западная сторона горизонта тонет в чернильной мгле. На востоке же, на фоне узкой, робко светлеющей полосы неба угадывался профиль крымских гор. С зюйд-веста задувало балла на три, и Андрей порадовался этому: ветер оставался благоприятным для нахимовской эскадры, идущей полным бакштагом. Тот же ветер прижимает к крымскому берегу неуклюжие на буксировке парусные корабли французов.

Вместо того, чтобы следовать к норду, навстречу неприятелю, Назимов увел эскадру далеко в море, чтобы потом, с попутным ветром, обогнуть неприятеля по широкой дуге и переменить галс, так, чтобы подойти к устью Альмы не с зюйда, откуда их, конечно, ждали, а с веста. А с севера внимание вражеского боевого охранения будет отвлекать отряд парусных фрегатов — "Кулевчи", "Месемврия", "Мидия", "Сизополь", "Коварна", "Кагул", "Флора". Они не станут сближаться с противником — покажут из-за горизонта марселя и будут ждать сигнала. И лишь получив сигнал по радио, вздернут нижние паруса и брамсели, и пойдут к месту сражения.

Отряд во главе с "Морским быком" ночью дожидался на траверзе устья Альмы. Над мачтами французских линкоров (они вечером подтянулись к Альме и встали на ночь на якорях, в двух милях от берега, недосягаемые для полевых батарей) болтался беспилотник и всякий раз, когда паровые корабли охранения поворачивали на вест, русские разрывали дистанцию, оставаясь невидимыми.

Русские адмиралы оказались в положении зрячего бойца, вступившего в схватку с могучим, но подслеповатым противником. У них была по-настоящему полная картина — достоверная, своевременная, поддающаяся в любой момент проверке! А вдобавок к ней еще и надежная, оперативная связь, если не с каждым кораблем эскадры, то ух точно со всеми командирами отрядов. О чем еще мечтать флотоводцу?

К пятой склянке в предутренней серости сумраке с зюйда появились паруса — подходила линейная эскадра. На траверзе колонной шли военные пароходы "Дунай", "Крым", "Одесса", "Тамань", которые при нужде можно использовать, как буксиры. На этом настоял Нахимов, на случай, если в решающий момент ветер все же подкинет сюрприз.

Рация зашипела, забулькала. Старшина-контрактник, выполнявший на "Морском быке" обязанности начальника БЧ-4 (связь), прижал ладонью наушник.

— Третий передает: "Имею повреждения".

Корнилов встревоженно поглядел на Андрея. Тот слегка пожал плечами.

— При перестроении в колонны столкнулся с "Ягудиилом". Не могу управляться, нуждаюсь в починке. "Ягудиил" остался в строю, серьезных повреждений не имеет.

— Некогда чиниться! — отрывисто бросил адмирал. — Передайте Павлу Степановичу: "Перенести флаг на "Константин". "Марию" пусть тащат самоваром".

Вот так, подумал Андрей. Придется обойтись тринадцатью линкорами вместо четырнадцати. Хотя, "Императрица Мария" тоже подтянется к месту, пусть и на буксире за одним из пароходов. Не успеют починить стеньгу — не беда, линейной эскадре скорее всего, придется вести бой на шпрингах.

И зря адмирал затеял отдавать распоряжения Нахимову. Тот сам с усам, что по части судовождения, что по части тактики. А вот Корнилов, в противоположность ему, скорее администратор, а не флотоводец. Истребовать у Петербурга средства для постройки новых судов на Николаевской верфи, для ремонта старых, для расширения доков в Севастополе; пробить расширение казарм для растущих экипажей, истребовать пополнения арсенала новыми орудиями и боевыми припасами — это все его. А командование эскадрой в бою лучше оставить все-таки Нахимову.

* * *

— Тащ майор, "Сто третий" на связи!

Не спится Борисычу, подумал Андрей, принимая у радиста наушник на спиральном шнуре. Нет, чтобы лежать и выздоравливать, как положено раненому — он, ни свет ни заря в эфире и наверняка сейчас поделится новостями.

— Привет, Дрон, как ты там?

Слышимость сегодня отличная, никаких шумов, тресков в эфире. Хотя, откуда им взяться — до "Адаманта", который идет вместе с эскадрой, не больше четырех миль. Даже для карманного "потаскуна" не дистанция.

— Порядок. Что там стряслось на "Марии"?

— Да ерунда, понимаешь. На "Яшке" неудачно переложили руль, прорезали в темноте соседнюю колонну и подвернулись "Марии" под бушприт. Та и ударила в корму, да так, что сорвало катер, висевший на корме и часть рангоута с бизани. "Мария" поломала бушприт и утлегари, теперь не может управляться. Такие маты стояли — у нас было слышно! "Яшка" идет своим ходом, "Марию" зацепил "Крым", а у него котлы текут, мощу дать не может. Теперь плетутся сзади, чинятся на ходу.

"Яшкой" непочтительно именовали трехдечный 84-х пушечный "Ягудиил". Что за непочтительное отношение к ветеранам, усмехнулся про себя Андрей, ведь этот линкор был заложен еще при императоре Павле. Хорошо хоть, "Императрицу Марию" не прозвали" Машкой". Видимо, из уважения к царствующей династии. А может и прозвали, только при начальстве держат язык за зубами. С черноморцев станется...

— Плечо не болит?

— Болит, конечно, куда оно денется. Кременецкий, волчина, запретил выходить из санчасти — а я-то только-только айболита нашего уговорил! Теперь ничего не увижу.

— Я тебе ролик нарежу, — посулил Андрей. — Да и что ты такого сможешь увидеть с вашего корыта? Наверняка будете болтаться за горизонтом...

— Это уж точно. Наша шестистволка — это, конечно, вещь, любой фрегат пополам перепилит, только снарядов к ней всего пара тысяч, на двадцать секунд стрельбы. А дальше что — грязными носками в них кидаться? Так что придется мне посидеть в низах, пока вы там геройствуете...

Как же, подумал Андрей, так я и поверю, что Лешка усидит в лазарете! Наверняка выберется и либо залезет в радиорубку к Никитке, либо примется путаться под ногами у Лехи, оператора БПЛА, уговаривая рассмотреть французские линкоры поближе.

А посмотреть будет на что. Минные банки выставлены со вчерашнего вечера; противник несколько раз пытался прощупать мелководье барказами и малыми пароходами, причем один из них прошел точно над взрывчатым "гостинцем", слава богу — осадки не хватило. Так что "подслеповатый силач" скоро угодит ногой в капкан, и тогда настанет черед парусных линкоров Нахимова, их бомбических орудий.

— Андрюх, Кремень просил напомнить миноносникам насчет торпеды. Я им уже проел плешь, давай и ты.

— Ок, скажу.

На недавнем военном совете было решено, что единственную торпеду следует приберечь для одного из двух сильнейших кораблей неприятельской эскадры, британского "Агамемнона" или французского "Наполеона", А для верности, чтобы не повторить ошибку, случившуюся во время нападения на караван (тогда на "Заветном" перепутали "Санс-Парейль" с "Трафальгаром", и извели драгоценный боеприпас на парусное корыто), торпеду будут пускать только по целеуказанию с беспилотника Но Велесова все равно одолевали сомнения — уж очень похожи одна на другую эти трехдечные громадины. В запале боя непросто разглядеть кургузую дымовую трубу, по которой только и можно опознать винтовой линкор.

Вон он, "Заветный" — стоит рядом с "Алмазом", над всеми четырьмя трубами курятся угольные дымки. Корабли попаданцев держат давление в котлах, ожидая команды. Самая подвижная группа Черноморского флота

* * *

— Кстати, Дрон, слыхал, что Фомич учинил? — ожил наушник. — Он, как только узнал, что Великий князь прибыл к армии, самолично его встретил — раньше Меншикова, заметь! — и потащил показывать пулеметные позиции. Так Николай Николаич так увлекся, что о светлейшем забыл, и вспомнил, только когда их разыскал Панаев. Это адъютант светлейшего, между нами — та еще сволочь. Так Николай Николаич просил извиниться за него и передать, что он до конца баталии останется с пулеметчиками — хочет оценить возможности нового оружия. Фомич говорит: Меншиков, как это услышал, аж побелел, зубами заскрипел, затрясся. А поделать ничего не может — Великий князь! Тем более, что при армии он пока как бы неофициально, без назначения...

— Здорово! — Восхитился Андрей. — Если Николай Николаич западет на пулеметы, да еще и с прапором нашим договорится...

— А куда он денется? Тем более, Лоанов-Ростовский тоже не лаптем щи хлебает — князь, как-никак!

— А мы потом Николая Николаича на "Адамант" пригласим и вдумчиво его обработаем, — согласился Андрей. — Пригодится. Молодчина Фомич, не ожидал от него такой прыти. Вот что значит, старая школа!

* * *

Голос Сергея вдруг пропал и зазвучал только спустя полминуты. На этот раз без игривых ноток.

— Мабута, Дроныч! Передай Корнилову — французы снимаются с якорей, идут к берегу. Началось!

Андрей машинально взглянул на часы — 6.24 утра. И тут же отозвался медный звон корабельного колокола — третья склянка.

IV

Севастополь, база авиаотряда

28 сентября 1854 г.

Реймонд фон Эссен

— Плотнее укладывай, Петька, — наставительно говорил Кобылин. — И шоб они не ерзали. А то будут, понимаешь, ерзать — корзина сползет и все высыплется. Ползай потом по днищу, собирай...

Эссен сидел на бочонке возле слипа и смотрел, как летнаб вместе с Петькой-Патриком загружают в готовый к вылету аппарата стрелки-флешетты. Их свозили со всего города — с полковых и городских кузниц, из крепостных и портовых мастерских. Стрелки делали из чего попало: от подковных гвоздей до старых скоб, выдранных из корпусов догнивающих в дальнему углу бухты старых фрегатов. "Алмазовцы" недаром носились по всему городу, объясняя, показывая, растолковывая — стрелки получались весьма грубые, разносортные, мало похожие на фабричные изделия, которые авиаторы вываливали на головы противника во время Великой Войны, но, тем не менее, вполне убойные.

Флешетты привозили навалом в лубяных коробах и корзинах. Два десятка матросиков севастопольского экипажа с утра сидели, увязывая стрелки пучками по две дюжины прядями распущенных старых канатов. Связки укладывали в плетеные корзины и впихивали их, куда только можно — и в кабину, под ноги авиаторам, и за спинки сидений, рядом с бочонком топливного бака, под сиденья. Сыпать стрелки в корзины навалом никак нельзя: в воздухе летнаб должен загрузить флешетты в специальный жестяной короб, прикреплкнный к борту кабины. Пилот заходил на цель, бомбардир выбирал момент, дергал за тросик, дно ящика откидывалось и флешетты смертельным дождем обрушивались на врага. Дальше пилот уводил аппарат на новый заход, а бомбардир должен был за эти недолгие минуты заново наполнить ящик флешеттами из корзин. Потому их и связывали в пучки — много ли захватишь горстью? Да и руки поранишь об острые жала.

— Ты, главное, не забывай веревочки резать, — поучал Кобылин. — А то не рассыплются они в воздухе — и что тогда проку? Разве что кому по башке связкой приложит связкой...

Летнаб не особо расстраивался, что мальчишка займет его законное место в "тридцать седьмой". Щуплому Патрику куда сподручнее возиться в тесной кабине, чем медведеобразному унтеру, а во вторых, мальчишка уже доказал, что имеет верный глаз. Еще в бытность авиаотряда на Каче, он с Эссеном несколько раз вылетал на учебное "стрелометание", и всякий раз флешетты точно накрывали цель. Лейтенант, впечатленный его успехами, официально произвел Патрика в бомбардиры и велел подобрать форму из "алмазовских" запасов: офицерский пояс с портупеей, галифе, куртку-кожанку с двумя рядами медных пуговиц и главное сокровище, французский пилотский шлем. Высоких шнурованных ботинок по размеру не нашлось, и Кобылин заказал у сапожника в городе сапоги из лучшей кожи, на манер гусарских — с короткими, присобранными гармошкой, голенищами. Вдобавок к этому гардеробу, Патрик, как полноправный авиатор, получил плоский бельгийский браунинг в замшевой кобуре, и был теперь совершенно счастлив.

— Ну вот, готово! — Кобылин запихнул связку стрелок в корзину, пристроенную под сиденье летнаба. — Больше не лезет. На четыре захода хватит.

Мальчик кивнул — он пока неважно владел русским и предпочитал отмалчиваться. впрочем, его и так прекрасно понимали.

За амбаром, где стоял раздраконенный гидроплан, свезенный в числе прочего имущества на берег, часто зазвенел колокол. Патрик поднял голову — к слипам, на которых стояли аппараты, скорым шагом шли мичмана Корнилович и Энгельмейер, назначенные в первый вылет. Вторая смена во главе с Марченко, будут ждать своей очереди. Когда звено вернется, и пилоты отправится отдыхать — займут их места в кабинах. Короткий осмотр, масло, газолин, флешетты — и снова в полет! От Севастопольской бухты до устья Альмы всего четверть часа лету по прямой.

И так — пока хватит сил у изношенных "Гном-Моносупапов". Несмотря на то, что за удалось перебрать все три мотора и заменить кое-какие изношенные детали, Эссена одолевали дурные предчувствия. А куда от них денешься, если отряд уже потерял из-за поломок два аппарата, причем один — вместе с экипажем? В хрупкой конструкции "эмок" постоянно что-то выходит из строя, ломается, а запасные части брать неоткуда. Кое-что удавалось исправить в местных мастерских, благо, не перевелись на Руси Левши и Кулибины. Но куда, скажите на милость, деться от технического отставания в шесть десятков лет? Эссен с ужасом ждал, когда оставшиеся аппараты посыпятся без всякого воздействия со стороны неприятеля.

Ну ничего, на сегодняшний день их должно хватить. А там, механики с "Адаманта" обещали кое-чем помочь. Их корабельной мастерской мог позавидовать и гатчинская школа военных. Превосходного качества бензин, которым они поделились — не чета коктейлю, который Эссен намешал из спирта, керосина и касторового масла. Даст бог, с помощью потомков получится продлить жизнь стареньким "эмкам".

— Как дела, Кобылин?

— Все в порядке, вашбродие! — отозвался летнаб. — Аппарат осмотрен, к летанию готов!

Он уже держался обеими руками за лопасть винта. Петька-Патрик ревниво поглядывал на унтера (вообще-то это было его обязанностью, как напарника Эссена в предстоящем полете), но заспорить не решился.

Лейтенант занял место в кабине, потрепал по шлему Патрика, обернулся, махнул рукой. Кобылин качнул лопасть, резко рванул вниз. "Гном" стрельнул, фыркнул, брызнул во все стороны касторкой, отрыгнул клуб вонючего дыма. Кобылин ловко спрыгнул на землю, и матросики, дружно ухнув, столкнули аппарат в воду. Эссен описал по водной глади дугу, разворачиваясь против ветра. Как непривычно, подумал он, видеть Севастопольскую бухту пустой, без шеренг линейных кораблей, без леса мачт, за которым не видно порой неба, без неумолчных криков, стука молотков и топоров, скрипа снастей, без всего того, что составляет Флот.

Гидроплан, шлепая фанерным днищем по зыби, пошел на разгон. Эссен бросил взгляд назад — там разворачивались для взлета Корнилович с Энгельмейером. Поверхность бухты, исчерченная полосками волн, провалилась вниз, мелькнула под желтыми крыльями серая буханка Константиновской батареи. Эссен дождался, когда взлетят оба ведомых, покачал крыльями. Ведомые выстроились справа-сзади строем пеленга, и Эссен взял штурвал на себя. Аппарат слегка задрал нос и принялся набирать высоту. Петька-Патрик завозился, залез на сиденье коленями и перегнулся через борт, вцепившись пальцами в полированный брус, идущий по верху борта. Как бы не вывалился, забеспокоился лейтенант. Патрик не первый раз поднимается в воздух, и всякий раз норовит свеситься за борт. Скажи ему сейчас: "Петька, выбирайся на крыло!" — ни секунды не помедлит, вылезет, встанет в полный рост, держась за стойку одной рукой, а другой стащит с головы шлем и станет самозабвенно размахивать им над головой...