Попутчики-2

Из паровых судов, занятых в буксировке и охранении назад вернулось не более трети. Остается только благодарить Создателя за вовремя налетевший шторм — если бы не он, наши потери были бы еще больше , да и русские немало пострадали от удара стихии.

Армия, как ни странно, понесла сравнительно небольшие потери. Почти все они пришлись на 3-ю дивизию, начальник которой, принц Наполеон, остался на поле брани вместе со своими солдатами. Оценив степень поражения, нанесенного флоту, маршал Сен-Арно вовремя скомандовал отход. Что ж, не могу его винить. Лишенный поддержки с моря, более того — имея на приморском фланге победоносную, хотя и ослабленную русскую эскадру, он не имел никакой возможности развивать наступление. Русская армия в отдалении следует зпо пятам наших войск.. Пока неприятель встал лагерем недалеко от Евпатории, но нет сомнений, что скоро они обложат плацдарм, изолируя армию от поступления припасов, которые могут доставить нам местные Tatars. Впрочем, нет сомнений, что эти жалкие турецкие прихвостни почуяли, что военная фортуна отвернулась от союзных войск и более не горят желанием оказывать нам помощь. И теперь мы можем рассчитывать только на те скудные запасы провианта, что находятся на плацдарме.

* * *

Я пытался возвысить голос в защиту адмирала . Указывал его жестоким критикам на то, что сохраненные корабли дают нам пусть небольшую, но шанс дождаться помощи англичан, спешно собирающих в Варне новую экспедицию для возобновления столь несчастливо начавшейся кампании. Мы знаем это наверняка: вчера пришел паровой бриг с известием от адмирала Дуданса.

Сегодня утром посыльное судно отправилось в обратный путь, унося с собой известие о нашем фиаско. Русские пока заняты буксированием поврежденных и захваченных у нас кораблей в Севастополь и не удосужились блокировать Евпаторию и с моря, но нет сомнения, что они сделают это в самое ближайшее время. На его борту отправились в Варну и двое бывший пленников — раненый русский доктор и британский репортер. Узнав об этом, я высказал лорду Раглану свое недовольство (напомню, он обещал дать возможность их допросить), но тот ответил, что сведения, которыми располагают эти двое представляют слишком большую ценность и должны быть получены и в Стамбуле и в Париже и в Лондоне. Я не нашел, что возразить, хотя в глубине души уверен — на самом деле список этот ограничиться коварных островитян.

Итак, упреки и обвинения прозвучали, поразив злосчастного флотоводца в самое сердце. В мрачной тишине подавленный адмирал закрыл совещание. В 14.47 пополудни вельбот в маршалом Сент-Арно и гичка, на которой возвращались англичане, отвалили от борта "Вилль де Пари", а через тринадцати минут (поистине, роковое число!) в адмиральском салоне прозвучал пистолетный выстрел..."

III

Из дневника Велесова С.Б.

"30 сентября. Кажется, в моей карьере наступает новый период. "Перешел на новый уровень" — как сказал бы один давний знакомый, сохранивший к полувековому юбилею страсть к многопользовательским РПГ. Но он остался в 21-м веке, а я — здесь, и жизнь моя готова сделать очередной крутой поворот.

Согласно решения "совета попаданцев", состоявшегося давеча на "Алмазе", меня ждет "дорога дальняя и казенный дом". А именно — путешествие в столицу Российской Империи город на Неве и пока еще не колыбель трех революций, а там — встреча ни с кем нибудь, а с государем императором Николаем Павловичем. Или с Николаем Палкиным — кому как нравится. Я не отношу себя к числу тех, кто исповедует сугубо советский подход к истории, но тут поневоле вспомнишь старину Тарле:

* * *

"Что касается слабых его сторон как руководителя внешней политики империи, то одной из главных — была его глубокая, поистине непроходимая, всесторонняя, если можно так выразиться, невежественность.

Гнусная, истинно варварская жестокость, с которой он расправлялся со всеми, в ком подозревал наличие сколько-нибудь самостоятельной мысли, палочная дисциплина в армии и вне армии, режим истинно жандармского удушения литературы и науки — вот чем характеризовался его режим. Ни русской истории, ни России вообще он не знал.

(...)

Лесть, всю жизнь окружавшая Николая, к концу его царствования, т. е. как раз пред погубившей его финальной катастрофой, дошла поистине до совсем неслыханных размеров...."

* * *

Я знаком с трудами наших историков, придерживающихся.. скажем мягко, иного взгляда на личность Николая Павловича. Но согласитесь — одно дело это теоретизировать о делах давно минувших, сидя в зале Ленинки или же дома перед монитором, и совсем другое — собираться лично встретиться с этим безусловно неоднозначным персонажем! Как тут не допустить до себя мысль: "А вдруг прав все же Тарле, а не его ниспровергатели?"

Казалось бы — историки историками, а нам, оказавшимся в самой гуще событий, должно быть виднее. И пора бы уж сложить собственное мнение,а не ворошить в очередной раз чужие теории, ища в них ответы на один из исконно русских интеллигентский вопросов?

Но это только так кажется. За месяц, проведенный в 19-м веке я, по сути, не общался с местными обитателями (несколько солдат в Каче и контр-адмирал Истомин не в счет). А хоть бы и общался — вряд ли за столь короткое время я смог бы добиться нужной степени доверительности, да еще и у достаточно большого количества самых разных людей. Потому как в таком деле полагаться можно лишь на сопоставление мнений представителей самых разных слоев общества...

Да и Тарле, прямо скажем, оказался не без греха. Кому не известен его знаменитый пассаж о безусловном превосходстве французской стрелковки над русской?

* * *

Прежде всего понимающих людей сильно беспокоило отсутствие усовершенствованных ружей в нашей армии.

В среднем на полк приходилось перед Крымской войной всего 72 "штуцерника". Остальные люди полка были вооружены гладкоствольными ружьями, доказавшими свою негодность уже в венгерскую войну 1849 г. (...) а по приходе в Петербург... преображенцы... опять принялись за свои гладкостволки, расстрелянные, разбитые, снаружи зачищенные кирпичом и внутри совершенно ржавые и негодные. (...) в русской гвардии при стрельбе в цель, на двести шагов, из 200 выпущенных пуль лишь десятая часть попадает в мишень в одну сажень ширины и такой же высоты!"

* * *

И так далее, и тому подобное. Я специально расспросил прапорщика Лобанова-ростовского, единственного из разношерстой компании "попаданцев", побывавшего в самой гуще альминского дела. И что же? противостоявшая его пулеметчикам французская пехота, как оказалось, привезла в Крым с кремневые ружья образца 1777 года, нарезные же имели только зуавы и егеря. Так что миф о превосходстве французского оружия, похоже, нуждается в серьезном переосмыслении.

Как и многое другое, относящееся к Крымской кампании, что мы привыкли принимать за непреложную истину. Например, то, что поражение России, отнесенное во многом на счет ее отсталости в военной, технической и промышленной областях, толкнуло Империю на путь модернизации. А ну как этого поражения не будет? Вот вам еще один аспект нашего вмешательства, который только предстоит всерьез осмыслить.

И делать это мне придется в одиночку. С генералом Фомченко беседовать об этих материях смысла не имеет, да и не станет он тратить время на писателишку, не имеющего военного образования. Я для него интеллигент и историк, и он согласился на мое участие в "великом посольстве" вынужденно, под давлением остального "совета попаданцев". А в нем я, скажу без ложной скромности, имею некоторый вес. Особенно среди выходцев из 1916-го года, с которыми успел провести немало времени.

Вместе с нами в Санкт-Петербург отправляется непоседа Лобанов-Ростовский — малый симпатичный во многих отношениях, но мало подходящий на роль собеседника на тему альтернативной истории. Прапор, как мог, открещивался от этой поездки, но судьба оказалась к нему жестока: "надо, Костя!" Единственный из всех на "Алмазе" носитель княжеского титула, он после Альминского дела приятельствует с Великим князем Николаем Николаевичем и даже вместе с ним пленил племянника нынешнего императора Франции, принца Наполеона. Так что хочешь-не хочешь, а ехать придется. Да прапор и сам это понимает, только несколько нервничает по поводу грядущих встреч с ныне здравствующими представителями рода Лобановых-Ростовских. Уж где-где, а в Питере ему этого никак не избежать.

Итак, я, как и полагается всякому уважающему себе персонажу попаданского романа, отправляюсь учить жизни высшее лицо государства Российского. Полный набор неизбежных в этом непростом деле аксессуаров при мне: планшет, напичканный актуальной информацией ноутбук, солнечная батарея, еще одна, запасная. Кое-какая электроника сугубо специфического свойства, пистолет ПСМ, несколько бумажных книг изданных во 20-21-м столетиях, документы, купюры и монеты, имеющие хождение в Российской Федерации. И, разумеется, мой собственный гардероб и всякие необходимые современному человеку мелочи. Оперативной связи с Крымом не будет: мощные рации все на счету, не говоря уж о том, что совершенно немыслимо тащить с собой бензиновый генератор с запасом топлива. А потому рассчитывать придется только на себя.

Мы отправляемся в путь вместе с Великим князем; он взял на себя обязательство представить нас государю императору. Рана моя, слава Богу, почти зажила, и, надеюсь, в небыстром пути до берегов Невы не потревожу ее сколько-нибудь сильно. А ежели все же такая неприятность случится — адамантовский медикус собрал мне неплохую дорожную аптечку. И, разумеется, в нее включено все необходимое для борьбы с пневмонией. Если ткань истории и вправду обладает упругостью (в чем мы уже не раз имели возможность убедиться), то следует подготовиться к тому, что и в этой реальности Николай Павлович подхватит роковой недуг .

Кстати, вот вопрос — а открывать ли Николаю Николаевичу то, что может ожидать его венценосного папашу? Что-то мне подсказывает, что первым об этом должен узнать сам император; а раз так — надо условиться об этом с Фомичом и непременно бы предупредить прапора, чтобы тот прикусил язык и придержал при себе впитанные в гимназии исторические сведения. Пусть о пулеметах что ли, с великим князем беседует. Или о бабах. О чем им, аристократам, полагается говорить во время долгого путешествия?

А оно и правда будет долгим. Железнодорожный транспорт здесь в зачаточном состоянии, даже до Курска рельсы казенной "чугунки" дотянут лишь в 1864-м. Так что путь нам предстоит проделать по старинке, в экипаже, запряженном лошадьми — через Курск в Москву, а дальше — ищвестным всем со времен Радищева маршрутом, только в обратном направлении. Присутствие особы императорской фамилии дает надежду на некоторый комфорт, но... бог знает, что понимают под этим словом в середине 19-го века?

Здешние дела остаются на Дрона. Кременецкий занят "Адамантом" и только им. Рогачев по уши в науке, профессор, увы, до сих пор пребывает в своей загадочной коме. Так что Андрюха — единственный в черноморском регионе носитель исторической правды, способный соотнести ее со стремительно меняющейся реальностью. И что-то подсказывает мне, что изменения эти будут нарастать, как снежный ком..."