Попутчики-2

Старлей не сразу сообразил, что таким образом его выставляют вон. Как только дверь за ним захлопнулась, командир сторожевика повернулся к Рогачеву.

— Товарищ инженер, теперь вы. Что нам скажет наука хронофизика?

Рогачева на "Адаманте" по имени-отчеству не называл никто. Большинство офицеров и мичманов обходились панибратским "Валька", матросы и командир и Фомич предпочитали официально-безликое "товарищ инженер".

— Сколько раз повторять, Николай Иваныч, что я не хронофизик! — ответил Рогачев. — Я отвечал за монтаж и наладку оборудования, а в хронофизике смыслю ненамного больше вас.

— Помню, помню, товарищ инженер. — Кременецкий добродушно улыбнулся. Похоже, ему нравилось поддразнивать Валентина. — Так значит, вы ничего нового нам не расскажете?

— Кое-что есть, товарищ капитан второго ранга! Вчера я закончил анализ записей, сделанных в момент переноса, и обнаружил кое-что весьма интересное.

Ай да Валька, подумал я, и ведь смолчал, подлец! Нет чтобы предупредить...

— Если в двух словах, то дело обстоит примерно так. Энергетический уровень перебросившей нас "воронки" — вы понимаете, товарищи, о чем я говорю? — оказался заметно выше расчетного. Опуская подробности, скажу просто — интервал временного переноса был установлен очень жестко, а потому результатом избытка энергии быз захват дополнительной массы переноса. Иначе говоря, кроме двух кораблей экспедиции, "воронка зацепила дополнительно "Адамант" и половину катера, на котором находился товарищ Велесов. Между прочим, Алексей Борисович, вам повезло, что вас не располовинило.

— А могло бы? — поинтересовался я, живо представив, как на "Заветный" поднимают мой баул и долго думают, что делать с половиной трупа.

— Еще как могло! Воронка "отщипнула" от вашего катера ровно столько, сколько ей не хватало для покрытия "дефекта массы" и забросила в прошлое. Катер-то она разорвало— так почему бы не откусить вашу, скажем, ногу?

Я изобразил улыбку. поди, пойми Валентина, шутит он или нет? С одной стороны, крайне сомнительно, что загадочный вихрь так сурупулезно вымеряет массу. А с другой — катер ведь и правда разломило пополам...

Погоди, Валя, — вмешался Дрон. — Ты хочешь сказать, что "Можайск" и "Помор" тоже отправились в прошлое? Но, если это так — где они тогда? Вон, Никита неделю по всем частотам шарил — пусто!

Начальник БЧ-4 торопливо закивал.

— В этом и есть самый цимес! — обрадовался инженер. — Я не знаю, почему, но переброс состоялся как бы в два этапа. Сначала нас кинуло в 1916-й, на сто лет назад, а там произошло явление, которое я называю "клапштос". Это термин из бильярда, — пояснил он, увидев недоумение на лицах слушателей. — удар, при котором биток после соударения с шаром остается на месте, а шар катится дальше.

Тут до меня дошло.

— Ты хочешь сказать, что БДК и противолодочник остались в 1916-м, а вместо них сюда закинуло "Алмаз" с "Заветным"?

Да, и вместе с ними — турецкий пароход и подводную лодку. Уверен, если подсчитать общую массу этих судов и наших, то окажется, что они примерно равны.

-А нас почему там не оставило,с ними? — спросил Кременецкий. — И потом, я не понимаю, товарищ инженер. Отряд Зарина был возле турецкого берега, у Зонгулдака, а мы возле Балаклавы. А в результате...

— Это в данном случае не имеет значения — торопливо ответил Рогачев. — Что до нас — я думаю, мы были своего рода фактором... нестабильности, что ли? "Воронка" пыталась от нас избавиться, но ошиблась, и во, напортачила...

Кременецкий нахмурился.

— Вы так говорите об этой воронке, будто она — разумное существо.

— Так и есть, Николай Иваныч! То есть, не разумное в нашем понимании этого слова.. скорее, она обладает чем-то вроде свободы воли и инстинктов. Ничем иным я не могу обьяснить некоторы момнты ее поведения.

— Дожили, — буркнул Фомченко. — Воронка у него с инстинктами! Не пробовали с ней по методу академика Павлова?

Валентин демонстративно развел руками — "мол извините, от меня это не зависит," — и сел.

Дрон удивленно качал головой, Фомич бычился. Кременецкий внимательно посмотрел на меня и неожиданно спросил:

— Вы, похоже, чем-то недовольны, Алексей Борисович?

"Неужели у меня все на лице написано? Ну да ладно, чего скрывать, все свои..."

Да, товарищ капитан второго ранга. Я крайне недоволен том, что эта беседа проходит в отсутствие офицеров с "Алмаза". Когда вы, наконец, поймете, что мы — все мы, попаданцы, простите за подобный термин, — в одной лодке и нет смысла скрывать что-то от наших попутчиков. В конце концов, это нецелесообразно! Мы уже сражались плечом к плечу с этими людьми, и, видимо, не в последний раз. И, по моему, главное, что для этого нужно — доверие. А какое может быть доверие, когда мы скрывает от них такие важные сведения?

— "Плечом к плечу..." — усмехнулся генерал. — Много пафоса, господин писатель. Постарайтесь выражаться конкретнее. Если можете, конечно,

Я совсем собрался ответить колкостью, но сдержался. В конце концов, генерал прав — на военном совете следует изъясняться менее цветисто.

— Понимаю ваше беспокойство, товарищ Велесов. — сказал Кременецкий. — Но я пока счел целесообразным обсудить это в нашем кругу, и надеюсь, что сказанное пока останется между нами.

Я пожал плечами. Кто бы сомневался?

— Раз возражений нет, тогда продолжим. Товарищ инженер, у вас все?

Валентин кивнул.

— Тогда вопрос к начальнику БЧ-4. Товарищ Бабенко, что по крайнему сеансу с Белых? Доложите, только вкратце, нас всех к двадцати-тридцати ждут на "Алмазе".

III

Миноносец "Заветный"

29сентября 1854 г.

мичман Красницкий

— А донырнет? — спросил Красницкий, недоверчиво косясь на грека.

— Донырнет, куда денется! — уверенно ответил боцман-севастополец. — Балаклавские греки первеющие в здешних краях ныряльщики, а Коста из них лучший. Говорят, ныряет на двадцать саженей и четверть часа под водой может пробыть!

Мичман критически оглядел нряльщика. Грек прибыл сегодня утром из Балаклавы на пароходике, назначенном в тральную партию с "Заветным". Малый лет двадцати пяти, щуплый, жилистый — весь будто скручен из канатов. Загорелый дочерна, смоляные волосы, антрацитово-черные глаза на улыбчивой физиономии.

— На двадцать не надо. Мы ставили мины на заглубление в три сажени, чтобы пароходы и прочая мелочь заведомо прошли над ними. Как вон, "Карадок".

И он показал на застрявший на скальной гряде английский корабль.

— Три сажени — совсем мало. — медленно произнес грек. — Три сажени — даже моро справится, камня не надо. Так достану, кирие .

И кивнул на круглые, обкатанные морем булыжники, выложенные на палубе.

— Они их между коленями зажимают, — пояснил севастополец. — А как всплывать надо — отпускают. А нож в зубах держит. Как вынырнет такой из воды — рожа надутая, глаза кровяные, нож в зубах — чисто морской чорт!

— А зачем им вообще нырять? — поинтересовался Красницкий. — Тут, вроде, ни устриц, ни губок, ни раковин-жемчужниц. Неужели на потеху публике?

Мичману приходилось бывать на Красном море еще гардемарином, на учебном судне Морского корпуса, и он помнил арабов, вытаскивающих серебряные десятипенсовики и бронзовые монетки в десять сантимов, которые европейские путешественники бросали в воду с пароходов.

Коста рассмеялся — его позабавила непонятливость русского офицера.

— Так сети же — объяснил боцман, исподтишка показывая греку немаленьких размеров кулак. — А на дне чего только не валяется! И скалы, и мачты шаланд, которые потонули, корабли тож есть. Ежели сеть зацепится — бросать ее, што ль? Сети, вашбродие, оне денех стоють, и немалых, эдак рыбак никаких средствов не напасется! Привязывают, значить, бочонок, али доски кусок, заместо буйка и зовут вот ентого Косту. Он ныряет, сеть освобождает. Ежели надо — разрежет немного, потом починят, дело-то нехитрое...

— Ясно. — кивнул минер. — Сети, значит... Нет, на этот раз ничего резать не надо. Мы идем вдоль берега, двумя кораблями, раскинув трал. Идем медленно, как только минреп зацепим — даем гудок и останавливаемся. Потом вы, боцман, на барказе с этим Костой подгребаете к мине, он ныряет и крепит к минрепу конец. А дальше либо "Заветный", либо это корыто — и он кивнул на лениво дымящий в полукабельтове от миноносца пароходик, — подходит и лебедкой вытаскивает якорь мины. Она всплывает, мы ее стропим и поднимаем на "Заветный". Ну а дальше дело наше, до вас не касаемо.

Боцман почесал в затылке и посмотрел на торчащие из воды мачты "Агамемнона".

— А она, вашбродие, не шандарахнет? А то вона какие корабли топило, чего от нас-то останется?

— Наши мины имеют форму шара, — терпеливо пояснил Красницкий. На этот вопрос он отвечал уже в десятый раз за сегодняшний день. — Сверху на этом шаре торчат эдакие рожки. Они из свинца, мягкие, специально чтобы смяться, когда ударятся о днище корабля. Ежели не сомнутся — не шандарахнет.

— А ежели сомнутся? — опасливо осведомился боцман.

— Не будете своими дурацкими лбами о них колотиться — так и не сомнутся. — Мы, когда мину с борта в воду сваливаем, она же не взрывается, верно?

— Ну, ежели не шандарахнет, тогда конешно. — кивнул севастополец. — Мы, вашбродь, за пароходом на веслах пойдем. Как вы гудок дадите — мы тут как тут, ея, сатану, и зацепим. Не сумлевайтесь, все сделаем. Верно, Коста?

* * *

Взрыв гальваноударной мины разнес барказ в щепки вместе с двенадцатью гребцами, боцманом и греком Костой. Страшный удар сотряс миноносец, корма его на мгновение поднялась из воды, а потом осела так, что вода захлестнула и палубу, и кормовую семидесятипятимиллиметровку Канэ, и пять вытраленных мин, наскоро принайтовленых на кормовых слипах. Красницкого швырнуло на кожух вентилятора, и он едва устоял, схватившись за проволочную растяжку. Острая боль пронзила руку, а "заветный" повалился на правый борт, потом на левый, осел кормой. Мимо Красницкого, хватаясь за что попало, пронеслись матросы во главе со старшим офицером. Водяной столб, в котором испарился несчастный барказ, уже осел, по воде расходились грязно-пенные круги, крутились какие-то обломки.

Мичман шагнул к борту, качнулся, ухватился на леер — руку снова пронзило болью. "Кажется сломал", — подумал он, но мысль улетела, вытесненная другой, куда более важной — мины! Мины на корме! Слава Николе-Угоднику, не сдетонировали! Но если хоть одну сбило с креплений, она может упасть на палубу, покатиться и смять роковой свинцовый колпак...

— Паберегися! Не стой на дороге, зашибу!

Старший боцман, оскальзываясь на покосившейся палубе, спешил на ют. За ним матросы аварийной патрии волокли светнутый длинной колбасой шпигованный пластырь. Следом ним торопливо шагал командир миноносца. Увидев Красницкого, он остановился.

— Сильно ранены, голубчик? Ступайте в лазарет, сейчас велю вас проводить..

Мичман посмотрел на свою ладонь. Она была залита кровью.

— Нет, Николай Алексаныч, ничего страшного, просто кожу содрало, ну и зашиб немного.

— Вот и славно! Займитесь тогда минами, как бы их не сбросило...

Придерживая поврежденную руку, Красницкий пошел вслед за командиром. Минный кондуктор с тремя матросами уже возился возле смертоносных шаров, подводя дополнительные крепления.

* * *

— Что ж, господа, подведем итоги. — лейтенант Краснопольский отставил в сторону недопитую чашку чая. Аврал, продолжавшийся два с половиной часа, до предела вымотал всех офицеров миноносца и командир собрал из в кают-компании для короткого совещания. Буфетчик подал чай и бутерброды, и теперь измученные люди торопливо поглощали горячую жидкость и куски ветчины на толстых ломтях хлеба.

— Федор Григорьич полагает, что при попытке зацепить мину, почему-то оборвался минреп и мина всплыла. По несчастью — точно под днищем барказа.

Красницкий торопливо закивал.

— Да, может быть, рымболт на якоре был с трещиной и держался на соплях. А может, дело в креплении минрепа на самой мине, теперь уж не понять. Она бы и сама скоро сорвалась и всплыла, а тут мы с тралом. Дернули — вот крепление и не выдержало!

— Нам, в сущности, сильно повезло, — заметил артиллерист миноносца мичман Сидорин. — На десяток футов ближе к нашей корме — и разошедшейся обшивкой мы бы не отделались. А так — потеряли перо руля и баллер, правый дейдвуд покалечило, вал погнуло. А дыра не такая уж и большая, подумаешь — два десятка заклепок выбило!

— У правого винта лопасть оторвана. — добавил машинный офицер. — Мой Кряков нырял, смотрел — говорит, как ножом срезало.

— Выходит, господа, отбегался наш "Заветный". — сокрушенно покачал головой командир миноносца. — Сейчас зацепят нас на буксир — и в Севастополь.

— А толку? — уныло сказал машинист. — Здесь с такими повреждениями не справиться. Может, в Николаеве, да и то...

Офицеры угрюмо молчали. Он и успели осмотреть мастерские севастопольского порта и понимали, что требующийся ремонт находится далеко за пределами их возможностей.

— Как ваша рука, Федор Григорьич? — осведомился Краснопольский. — Фельдшер говорит, перелома нет?

Мичман кивнул. Рука болела и почти не гнулась, но не жаловаться же на такие пустяки, да еще и в кают-компании?

— Нет — и слава богу. Вы, голубчик, возьмите тогда своего кондуктора и с десяток матросов. Надо бы до завтрашнего вечера мины все-таки вытралить. Сколько их там еще осталось, дюжина?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

Из записок

графа Буа-Вильомэз

"29 сентября. Сегодня, в 3 часа пополудни, покончил с собой Гамелен. Адмирал не выдержал позора — на совещании, состоявшемся на борту флагманского "Вилль де Пари", ему пришлось выдержать жесточайший шквал упреков. Сент-Арно взбешен тем, что ему пришлось бесславно отступить, так и не начав толком сражения; Раглан же и Лайонс, спасшийся с подорванного русской миной "Агамемнона", не могли упустить случая и не расквитаться за свое недавнее унижение. Они оба подвели итог вчерашнего страшного дня и по очереди заявили, что разгром флота, по существу, поставил армию на грань катастрофы. А виной тому флот, и в особенности — трусость и предательство самого Гамелена, покинувшего эскадру с несколькими кораблями.

Адмирал сделался бледен как мел и не пытался спорить с этими безжалостными (и увы, отчасти справедливыми!) обвинениями.

Да и что мог возразить несчастный флотоводец? Из смертельной ловушки, подстроенной русскими, вырвались всего два линейных корабля: флагман самого Гамелена, увел на буксире фрегат "Могадор", да "Алжир", каким-то чудом сумел поставить на обрубки мачт штормовые паруса и вырвался из творившегося там ада. Вместе с ушедшими еще раньше "Наполеоном", "Монтебелло", "Шарлеманем и "Помоном" это составило шесть больших кораблей, способных сражаться в линии — всего треть из тех восемнадцати, с которыми мы явились к устью Альмы! И даже после коварной минной ловушки у нас еще оставалось двенадцать вымпелов — не меньше, чем у русских, которые, к тому же, вовсе не располагали винтовыми кораблями линии. И, тем не менее — такой страшный разгром!