Через три часа Андрюха разговаривал с врачом из реанимации.
-Пока ничего сказать не могу. Александр без сознания, как пойдет дальше, не беремся предсказать, бывает, что, казалось бы, безнадежные выкарабкиваются, а бывает и с пустяковым аппендицитом уходят. Все, как говорится, в руках Божьих. Утром к девяти подходите, мы всем родственникам каждое утро сообщаем о состоянии больных.
Андрей поехал к своему сослуживцу, который сразу же, узнав о беде, немногословно сказал:
-Живи, сколько надо, не стеснишь.
Всю ночь Андрюха не мог уснуть, все думал:
— "Вот ведь судьбинушка у брата, самый старший, и доставалось ему больше всех от вечно пьяной мамашки, батю они с Саньком ещё видели в детстве трезвого, а эту... Санька был им всем и за отца и за мать, приносил какую-то еду, неумело стирал мелким штанишки и колготки, это потом уже, когда Маринка подросла, стала отгонять Саньку от таза. Всегда заступался за младших, никто не смел обидеть их — боялись, прилетит от 'Кувалды'. И срок-то получил за воровство — попался со своим неразлучным Бирюком на краже из продуктовой палатки, очень уж хотел побаловать маленьких сладким. Да кто в это поверил? Безотцовщина, хулиган... и поехал Санек... Девчонок и Лешку забрали в детдом — родителей-то уже не было, Андрюхе пятнадцать лет — мало, но учился в ПТУ на отлично, учителя отстояли, жил в общаге при заводе, а куда остальных четверых девать? Сейчас вот вроде все более менее наладилось, Лешка через месяц домой возвращается, Маришка через год, а там, если Андрюха женится и Олюшку бы забрали..."
Утром у входа в реанимацию топтался хмурый Бирюк.
— Здорово, Андрюх! — обнял он Платонова, — вот, не уберег я Санька... Пошли, ща врач выйдет.
Вышедший врач называл фамилию больного и обстоятельно сообщал родственникам как и что. Кому-то говорил обнадеживающие слова, и люди облегченно вздыхали, двоим наоборот сказал:
-К сожалению...
Андрюха держал лицо, хотя внутри все тряслось, как у зайца хвост.
-Платонов Александр, есть кто?
-Да! — ответил Бирюк, вместе с ними шагнули ещё два мужика, врач же посмотрев на Андрюху сразу сказал:
-Вы его брат — одно лицо. Пока состояние без изменения — в сознание не приходил. Нам нужна кровь. Просьба такая — у нас свой центр переливания крови, можно сдавать любой группы, только обязательно говорить что для Платонова, а на нужную группу мы обменяем.
— Часы работы? — тут же спросил незнакомый мужик.
— С 8 до 14.
-Кровь будет, не сомневайтесь!
Бирюк сказал:
-Я это, щас пойду, не ел с утра как раз. Ничё не лезет.
Санек плавал, или лежал на какой-то недвижной воде, или не воде, вокруг непонятный туман... хрен его знает, слегка покачивало, думать совсем ни о чем не думалось, кайф.
Потом откуда-то появился папаня:
-Сашок, Сашок, зачем ты здесь?
— А чем тут плохо, клево, лежу вот, балдею, кайф.
Отец покачал головой:
-Там Светочке очень плохо, ты её забери к себе.
-Какой Светочке? — не понял Платон.
-Младшенькой моей, обижают её крепко, надо бы забрать.
-И как я её заберу, если не знаю, где она — тайна усыновления, — передразнил он кого-то.
-Заберешь, я в тебя верю.
-А ты как здесь оказался, ты же того... — Санек подумал, — ну, как бы помёр?
-Да, только вот за вас очень переживаю.
-Чего ж когда тут был, не переживал-то, а винище жрал вместе с этой... мамашей.
— Эх, сынок, нечего мне сказать, простите ли когда-нибудь?
Он стал как-то расплываться.
-Э-э-э, ты куда? — встрепенулся Санек, но отца уже не было. — Блин, как сахар в горячем чае растворился...
И плыл неспешно Санек дальше на... сначала подумал, каком-то плоту, а потом дошло — ну не бывает таких мягких, как перина, плотов. Может, это облако какое, вон как в мультике? Кто-то издали его окликал, кто-то, как Мухан, погибший на зоне, орал ему:
-Платон, привет!
-Чудно, кого нет уже вижу, — лениво подумал Платон, — может, сон такой? А чё-то долгоиграющий, не хватало ещё мамашку увидеть.
И, блин, накаркал.
-Здравствуй, сыночка! — грустно сказала трезвая, нет, не так... ТРЕЗВАЯ??? Танька-алкашка, которую никто по другому и не звал.
А потом Платон охренел...
-Ты меня? Меня?? Назвала сыночкой?? Я же у тебя ублюдок только и был??
Мамашка поникла:
-Я плохо помню, сам знаешь, по пьяни чего не скажешь только.
-Зато я помню, Андрюха, Лешка, Маришка — если только Олюшка не помнит, она-то из больницы не вылазила... домой просилась, а дома что — грязь, пьянь.
Мамашка совсем завяла:
— Я хотела просить прощения, чтобы ты меня простил...
-А чего тебе с моего прощения? Я тебе не поп, грехи не отпускаю!! Не было у меня мамки настоящей, ты ж меня за все время ни разу даже не приобняла, только материлась и била, пока я не подрос. Нет у меня злости на тебя, но и самым нужным словом — 'мама' я тебя назвать не смогу, не получится.
И мамашка тоже начала расплываться... Опять Платон в каком-то непонятном тумане плыл, и звал его чей-то еле слышный шепот:
-Идии ко мнее.
-К тебе, значит, к тебе, — философски подумал Платон, туман начал надоедать, хотелось хоть чью-то рожу увидеть.
Шепот становился ближе, а потом появился просвет, и как-то внезапно Платон оказался в какой-то непонятной комнате, без ничего.
-Во, блин, то плыву, то совсем непонятно где...
В гладкой стене, как в кино, проявилась дверь. Платон осторожно открыл её — блин, как на зоне, нары в два яруса. Вдали, как на фотографии, начала проявляться другая дверь, там вроде посветлее, и зов стал громче...
-Пойду туда. Чё мне бояться?
Платон шагнул шаг, второй и, как кто его подталкивал, заспешил к этому свету, проходящему через двери...
И когда до этой двери осталось два-три шага, его ухватили за шкирку и как щенка отбросили назад.
-Кууда, падла? А ну, стоять!!
Платон злобно ощерился и развернулся...
-Ё..! — он протер глаза. — Ё..! Это и вправду ты? Братан!! — всхлипнул Санек и полез обниматься.
— Какой, на хрен, я тебе братан, если ты, падла, как последний крысеныш, лезешь, куда не надо? Ты там навалил полную кучу, а теперь сюда рыпнулся, не хрен тебе тут делать! — орал его разлюбезный, обожаемый... Вихрь.
-Вихрь, Диман, братан! — бормотал счастливый Платон, не особо вслушиваясь в громы и молнии.
-Тьфу, мудак, — сплюнул Вихрь и, прекратив орать, веско сказал. — Тебе здесь не хрен делать. Ты там нужен. Твоим всем, моим. Лерка теперь и твоя крестница, кровью покрещеная. Ей ой как подмога-поддержка нужна! Я не могу, так ты, падла позорная, исправляй свои косяки.
. -Вихрь, я знаю, что дебил, но, может, я с тобой, а?
Опять послышался зов... Вихрь насторожился, а потом схватив Платона, блин, как пушинку — Санек потом долго удивлялся, откуда у Вихря такая силушка вдруг взялась?.. — и кааак засандалил Саньку пинка под зад.
Санек не удержался и полетел мордой вперед, понимая, что ходить ему с разбитым рылом.
А Вихрь откуда-то уже издалека орал:
-И не возвращайся, даун хренов! Матери моей скажи — люблю больше всех!!
А Саньку стало так больно от пинка, и физически, и морально, что он, ожидая что вот-вот впечатается рожей в пол, с испугу... открыл глаза...
-Опять какая-то хрень...
Над ним склонились три вытянутые рожи, что-то ему говорящие.
-Блин, чё я, в фильм ужасов влетел??
Потом, сморгнув несколько раз, понял, что над ним склонились вполне себе человеческие рожи... и сквозь вату в ушах услышал:
-Дыши, Саша, дыши!! — А я чё, не дышу? — удивился про себя Платон.
Потом начал ощущать во рту и в носу какие-то трубки, два мужика, заулыбавшись чему-то, стали вытягивать из носа эти трубки — что-то полилось из него, и Санек втянул чистым носом воздух.
-Ай, Саша, ай, молодец!! Дыши, дыши! — приговаривал мужик, что постарше, а потом, когда все трубки убрали и изо рта, сказал ещё чуднее:
-Ну, с возвращением тебя! Вот сегодня ты заново родился!!
-Я чё, умирал?? — как-то еле слышно прохрипел Платон.
-Можно сказать, был на грани, четвертые сутки пошли, как ты без сознания.
Санек удивился, опять ничего не поняв. Ему дали немного попить, он полежал, прикрыв глаза, в голове была каша: отец, мамашка трезвая, всякие знакомые и Вихрь — злой и орущий на него... "пиночину вон засветил. Гад, а ещё братан."
Какая-то мысль ускользала от него, что-то было не так, вспомнить бы... Не получалось... все было как-то расплывчато. Он подремал, потом, открыв глаза, увидел сидящего возле него брата Андрюху с глазами полными слез.
-Андрюх, это ты?
— Я, Сашка, я!
— А чё ты как девка?
А братан его — вредный, упертый братан — и впрямь заревел. Осторожно взяв какую-то вялую его руку, прижался к ней щекой и сквозь слезы сказал:
-Я уже и не надеялся... Сашка... ты живой!
— Живой я, чё мне сделается? Только вот не понял, почему я в больничке?
А Андрюха, обливая слезами его руку, только вздрагивал. Через несколько минут он успокоился и, глубоко вздохнув, сказал :
-Теперь я тебя, поганца, от себя никуда не отпущу! Женю вон на Светке Шиловой, и все!
Санек слабо улыбнулся — Светка Шилова, бой баба, была грозой всех окрестных мужиков.
-Не, Андрюх, я такую жену не потяну... — и вспомнил: — Андрюх, я пока здесь валяюсь... я отца видел. Он просил Светку забрать, сказал, обижают её крепко, ты справки наведи на всякий случай, может, это мне прибредилось.
-Ладно, ты, братка, только поправься, мы и Светку найдем, и остальных домой заберем, только выкарабкайся. Бирюк твой тут с ума сходит, менты каждый день приходят, вон шесть человек враз от них для тебя кровь сдали.
-Кровь, а зачем?
-Тебе много надо было.
-Бирюк? А он-то чего? — И вдруг вспомнил, рванулся:
-А Лерка, Лерка где?
-Тихо, тихо, тебе шевелиться пока нельзя, дома Лерка у мамки.
-Уфф, хорошо!!
. И Платон успокоенный, задремал, а Андрюха все так же бережно держал руку брата — такого беспомощного, но такого родного и необходимого. Всю неделю утром и вечером, после пяти Андрей ходил к брату в реанимацию, каждый раз подходя туда со страхом, уж больно жутко было заходить, такие там лежали... не приведи Господи — все в трубках, каких-то датчиках, что-то пикало-пиликало...
. Андрюха, вжав голову в плечи, проскакивал мимо них и шумно выдыхал, только оказавшись возле своего братика. Братик же становился все более адекватным, уже не засыпал посредине фразы, и Андрюха начинал потихоньку верить, что выберется их Сашка.
Вот сегодня уже его кровать перекатили ещё дальше от медсестринского поста, а дежурившая шустрая, смешливая девчонка — Олеся, настучала на Санька.
-Полудохлый, а на свидание зовет!
Андрюха непритворно изумился:
-Сашка? Быть такого не может, он никогда никого на свидание не приглашал, как бы и не умеет он красивые слова-то говорить, да и кому нас учить было, росли вон как трава. Если так сказал, значит железно придется идти, согласившись-то.
-Ой, — отмахнулась Олеся, — они, пока здесь лежат, как мумии забинтованные, чего только не скажут!!
-Не, Сашка, он слово всегда держит, если нам кому обещал, а нас пятеро у него, ни в жизнь не обманывал.
-Ну-ну, вот переведут в палату, я посмотрю...
-Олеся?? — замер Андрюха, — а его точно могут в палату перевести?
-Ты что? До сих пор сомневался? — удивилась сильно так медсестричка.
-Не, не сомневался. А до мокрых штанов боюсь... потерять его.
-Пошел-пошел твой Сашка на поправку, не сомневайся. Если от наших глаз подальше перевезли, значит, не самый тяжелый уже.
Андрюха наклонился и поцеловал её в щеку:
-Спасибо!
-Эй!! — раздался слабый голос Платона, — ты чего на мою девушку заглядываться решил, руки оторву! У тебя своя есть!
-Оторви, Сашка, я согласный. Только бы ты встал! А поцеловал я Олесю за радостную весть — ты на поправку пошел!
Андрюха трогательно ухаживал за братиком: кормил его с ложечки всякими творожками, приносил самолично протертые яблоки, какие-то булочки, курицу-гриль, соки.
Платон ворчал, что он не младенец, а сам послушно открывал рот и, видя сосредоточенную рожу братишки, начинал радоваться, что вот, оказывается, он — Платон, никогда не видевший тепла в своей жизни, всю жизнь получавший пинки и неприятности, уверенный в том, что он никому не нужен по большому счету, оказывается вон как дорог братишке. И делалось тепло на душе у него, только вот, пока он был там... Вихрь-зараза, обидел. -"Не, как будто сказать не мог нормально, а то пинаться... гад прямо. — А потом как-то враз вспомнил голос, зовущий его и похолодел: — Не, Санек, ну ты и тупой! Это ведь тетка с косой тебя звала, а Вихрь-то, похоже, допер быстро, в чем дело, ну и медлить не стал... Значит, надо наоборот его благодарить... правильно он орал — даун позорный."
-Вихрь, как только смогу, матушке твоей скажу все, что ты велел! — мысленно пообещал он.
А когда на следующий вечер дежурившая в ночь Олеся сказала ему, что его сердце запускали дефибриллятором каким-то, ну, как электорошокером навроде, и от этого удара он и очнулся... Санек долго молчал, а потом сказал:
-Не поверишь, а в это же время там... меня друг мой, погибший, такой пиночиной наградил, больно было и обидно... А больно-то оказывается отсюда было.
Олеся погладила его по предплечью:
-Все хорошо, женишок! Спи! — и Санек позорно заснул.
Андрюха сходил к завреанимацией, договорился, что после выходного — ему надо было выходить на работу — Санька станет навещать Бирюк.
Бирюка провели к дальнему концу помещения реанимации, где теперь обитался Санек, с выпученными глазами и выступившими на лбу крупными каплями пота.
-Ух! Привет, Санек! Ща, я в себя приду! — Бирюк вытер рукавом халата пот, шумно вздохнул и выдал: -Не, ну на хрен к тебе сюда приходить! Страшно, реально!
Платон ухмыльнулся:
-Ну и приходил бы к холмику.
-Чё, совсем дурак? — вызверился Бирюк. И как-то странно сморщившись и хлюпнув носом, сдавленно произнес: — Я спать ни хрена не могу, все этот кошмар... снится, как ты падаешь, а я тебя удержать не могу... Сашка, я ведь этого хачика, не останови меня менты, забил бы насмерть — у меня как лампочку в мозгу выключили на хрен!
-Да ладно, ты всегда в сторонку сваливал?
-Ага, но тут... ты весь в крови, падаешь, а эта падла скалится, маму мою он видал! Я ему и ответил, что вот скоро и увидит, там, наверху. Ой, Санёк, я не в ту оперу попер, Андрюха велел тебя кормить, как на убой. Тьфу, я ща так перес...трухнул, несу всякую хрень. Санек, я сам знаешь, говорить ни хрена не умею, но и нет слов, как я рад тебя видеть!
Бирюк пересказал ему все новости — что Лерка дома, что всех этих повязали, что Иваныч передавал ему привет и благодарность, что Крюк велел сразу же звонить, как только Санька в палату переведут — сюда-то ни хрена не пускают. Что кровь ему, Саньку сдавали многие — Крюк клич кинул и братва приезжала, ну кто без желтухи, что менты при нем, Бирюке, шесть человек пришли сдать кровь, что тот пацан, избитый, узнав о Саньке, сказал уважительно, типа, "что раз он Лерку спас, у него к нему предъявы не будет". Санек слушал трещавшего Бирюка, улыбался, хмурился — смеяться он боялся — начинали болеть раны, и впервые, после всего, понял:
