Волчья схватка

— Этот Карла найдет... — прошептал на ухо митрополиту Аверкие. — Из-под земли добудет. Не уйти поганцу.

Владыка Даниил не ответил, перекрестил лишь склоненную голову воина, да крест свой, на котором виден был глубокий шрам сабельный, поцеловать дал.

Глава восьмая. Волчья карусель

Король шведский, скрипнув зубами, бросил кубок в стену. Густое вино расплескалось, стекая по розоватой шпалере.

— Как смеют! Как смеют они?! — вопил Карл, бегая по комнате, пиная безобидные пуфики, сбивая стулья. — Что они думают?!

Бешенство короля вызвали бывшие турецкие союзники, прозвавшие его за упрямство и своеволие "железной башкой". Сейчас же турки осадили Бендеры, где была резиденция Карла, прекратили снабжение его свиты, перестали выдавать деньги, требовали, чтобы шведы покинули город. Король отказался, и резиденция была обложена турецким войском.

Карл глянул на повязку, окутывающую коконом его руку — нескольких пальцев под повязкой не хватало, потеряны были при отбитии атаки турков. На белой тряпке проступили кровяные пятна, и король лизнул алую мокрость, усмехнулся нехорошо, а глаза его зажглись желто-зеленым пламенем.

— Уйти, значит? — прошипел он, сжимая зубы на раненой руке, и боль доставляла ему наслаждение. — Хорошо же, я уйду. Они даже не узнают — как и куда.

Карл собрал небольшой отряд, лично отбирая каждого человека, выстроил их, прошел вдоль строя, заглядывая в глаза.

— Верите ли вы своему королю? — спросил, встряхивая головой. Согласный рев был ему ответом. — Это хорошо. Тогда сделайте вот что. Добудьте крестьянское платье, переоденьтесь. Я тоже в чужой одежде пойду. Главное нам — выбраться из крепости, а там я потребую от вас подчинения беспрекословного, бездумного. Готовы ли вы?

Никто не отказался, глаза людей преданно были устремлены на короля, и даже мысли недоверчивой не промелькнуло в них.

Из крепости выбирались ночью, стараясь не потревожить даже своих, не то что турков. Ни единый звук не выдал бежавших. А когда вышли за стены, крутанулся Карл противосолонь, и стал перед людьми волк громадный, тощий, облезлый, лишь глаза у него полыхали, как у короля шведского, да лапу сжимал гладкий золотой браслет, напоминающий простое кольцо, с которым в последние годы не расставался король. Встряхнул облезлый волк лапой с браслетом, указал ею на сбившихся в кучу растерянных людей, все туманом белесым, муторным, заволокло. А когда рассеялся туман, то жались друг к другу уже не люди, а волки испуганные, подвывая от страха. Ухмыльнулся облезлый — не обманул дьявол, в точности обещание свое исполнил. А ведь были сомнения...

Помчалась волчья стая вперед, скользнула мимо турецких постов тенями, никто и не заметил. Только один часовой вздрогнул, озираясь, увидал ощеренную звериную пасть и тут же рухнул с вырванным горлом, а стая дальше побежала, и туман белесый клубился, закрывая их следы.

Шестнадцать дней пробирались волки через всю Европу, до берегов моря Балтийского. Всех, кто на пути встречался — зверь ли, человек ли — в клочья рвали, чтоб даже птица не пискнула там, где пробежала стая. А на семнадцатый день появились волки под стенами Штральзунда, шведского города. Проникли за стены, найдя прорехи. Август, король польский, осаждал город, пытался выбить оттуда шведов. Карл, уже в человечьем обличии, оборону возглавил. Но не помогло это, сильное войско собрал Август. Приказал тогда король шведский в декабрьскую ночь пробить в льду залива узкий фарватер.

— Но как же до корабля доберетесь, ваше величество? — спрашивали все, только те, кто пришел с Карлом от Бендер, молчали, переглядываясь испуганно и понимающе.

— То мое дело, — высокомерно отвечал Карл.

Вновь перекинулся шведский король волком, в другой раз использовав дарованное колдовство, выскользнул из осажденного города, ушел на крохотном суденышке в море. Поляки судно заметили, открыли по нему огонь, но шкипер, подняв парус, взял курс к шведским берегам. На рассвете Карл достиг их.

Но не долго король шведский жил в мире. Не давали покоя ему мечты о подвигах военных, о поражении обидном. Хотел отомстить всему миру, а более всех — царю Петру. И отправился Карл, собрав войско, Норвегию завоевывать. Первой ступенью эту войну он считал. А снилась ему по ночам занесенная снегом Россия, царь Петр, золоченый кубок поднимающий, улыбающийся ехидно, топорщащий тонкие, закрученные усики. Просыпался после таких снов Карл весь в поту, на сбитых простынях, скрипел зубами от бешенства темного, грыз пальцы до крови, и казалось ему, что кровь — не его собственная, а ненавистного московитского царя. Тогда улыбался Карл, облизывался сладостно, представляя, как в волчьей шкуре вопьется в горло царя Петра, и не будет тому спасения.

— Полтава только один раз была, — шипел Карл, проглатывая солоноватую кровь. — Война наша еще не закончена. В крови захлебнетесь, мертвецов своих хоронить не сможете, столь много их будет. Увидите...

* * *

Черный волк мчался через балканские леса и горы. Не пил, не ел, все стремился вперед. Звери, что видели его мельком, удивлялись, прятались — уж больно страшен был волк, а в глазах его такая тоска стояла, что пугало это еще больше. Только белка бесстрашная — конечно, сидя на дереве ей безопасно — бросила как-то в волка шишку, но, увидав желтые глаза хищника, застрекотала в ужасе, забралась на самую верхушку ели, замерла там, приникнув плотно к жесткой коре.

Черный волк бежал. Ежели попадался на пути его заяц — хватал, жевал на бегу, мышей ловил, но особо не охотился, времени терять не хотел. Чувствовал он, как пересыпается песок из колбы в колбу в часах, и все меньше и меньше остается драгоценных часов. Днем, когда совсем уж изнемогал от усталости, устраивался отдохнуть где-нибудь под деревом. Спал крепко. А сны виделись ему человеческие.

Снилась волку река, катящая свои воды меж зеленых берегов, и солнечные зайчики скакали по волнам. Снилась девушка рыжеволосая, перебрасывающая через плечо яркую косу, перевитую зелеными лентами. А еще видел волк во сне ватрушку, полную творога и сметаны, лежащую на отскобленной до белизны, гладкой доске. И кланялась ему старая нянька, уговаривала попробовать печево.

Просыпался волк и с тоскою поглядывал на пни, на выворотни трухлявые. Но тут же встряхивался, отворачивал морду, бежал дальше.

Как-то встретились ему другие волки, завыли приветственно. И черный волк изумился — понимал он каждое слово, которое звери произносили. Оказывается, не вой то бессмысленный был, а речь разумная.

— Куда путь держишь, брат? — спросил вожак стаи, приподнимая вопросительно переднюю лапу и склоняя набок лобастую голову.

— Сам не знаю, — признался черный волк. — Ищу человека одного, очень он мне нужен, — из горла его вырвалось злобное рычание, а клыки оскалились, засверкав в лунном свете.

— Какого человека? — удивился вожак. — Зачем волку человек понадобился? Дивное дело...

С трудом подбирая слова, объяснил черный волк свою надобность, описал того, кого ищет.

— Убийца! Ты ищешь убийцу! — вожак аж присел, щелкая зубами, и презрительная ненависть нарисовалась на седой его морде. Убийц не уважали даже звери, считая, что тот, кто убивает не ради еды, достоин лишь смерти позорной. — Поможем тебе, брат.

Старый волк рассказал, что видела стая странных волков, что бежали, разрывая всех встречных в куски. И были эти волки — вроде и не волки вовсе, а что-то другое. Укутывал их туман белесый, муторный, и невозможно было рассмотреть толком, как они выглядят. И пахли они не волками, человеком. Странная, странная промчалась стая.

— Куда побежали они? — спросил черный волк. — Может, там тот, кого я ищу?

— Бессмысленны были убийства, — отозвался вожак. — Не понимали мы их. А тот, кого ты ищешь, убивает ради забавы. Должен он был быть в той стае.

И указал направление. Устремился туда черный волк, обретая цель в пути своем. Еще не раз встречал он волков на своей дороге, и каждый из них указывал ему, куда идти дальше. Так черный волк добрался до Норвегии, страны чужой ему совсем, незнакомой.

В лесу заснеженном, вымороженном, перепрыгнул волк через выворотень еловый, и поднялся на ноги человеком.

— Хм... лихое было путешествие, — сказал Федор Петрович, отряхивая лохмотья одежды. — Хорошо еще, что деньги сохранились в целости.

Побрел он по стране, прикидываясь немым, чтоб скрыть незнание языка. Милостыню просил, многие подавали. Смог и оружие достать. Купил у морского разбойника штуцер. Массивный, штучной работы. Дорого купил, все золото, что при нем было, отдал. Тот, оглаживая лакированный приклад, спросил:

— Зачем тебе это, оборванец, ты, небось, и стрелять не умеешь?

В глазах моряка Бранихин увидел желание забрать и деньги, и штуцер. Оскалился Федор Петрович совсем по-волчьи, рыкнул. Морской разбойник с лица побледнел, протянул оружие.

— Забирай, чего ты... Я ж так спросил. Я тебе еще и припаса к нему дам... Так дам, не за деньги, уж больно ты мне понравился.

Федор Петрович штуцер тряпками замотал промасленными, дальше пошел. Знал уже, что близка его цель — Карл под Фридрихсгаллем с войском, осаждает город. Так и добрался вскорости. И нигде даже мышь не прослышала, что идет смерть за шведским королем, торопится, косой уже взмахивает. Но волки чуяли, брели по следу Бранихина, принюхивались нервно, крутили хвостами. Чудилось им, что слышат они, как свистит коса смерти, смахивая чьи-то головы — непонятно человечьи или звериные.

* * *

Воздух был вязкий, морозный, как замерзший на леднике кисель. Бранихин поежился, прижимаясь к еловому стволу, дернул плечом. Порох засыпан уже, каждое зерно перебирал он, ощупывал пальцами прежде, чем признавал годным. Пуля свинцовая, туго досланная, плотно посаженная. На полку насыпан затравочный — самый мелкий — порох, тоже просушенный тщательно. Накануне смазал Федор Петрович весь затвор медвежьим жиром, замешанным со скипидаром ежевичным. Медведь — сила царская, лесная.

— Помоги, царь лесной, — шепнул Бранихин, дотрагиваясь легонько до склянки с жиром.

Проверена боевая пружина, вставлен новый кремень, тоже проверен и зажат винтовым зажимом. И проложена прокладочка из замши, чтобы не выскользнул. Казенная часть была обернута куском овчины, чтобы не попадала пыль, и — чтобы не промерзла.

Готово все, только выстрелить и осталось. Федор Петрович еще раз глянул на окопчик, в котором вот-вот должен был показаться Карл. Король шведский что ни утро выбирался на рекогносцировку. А вот и он. Не один, с генералами. Но Бранихин точно знал, кто был его целью, чувствовал его, словно слился с ним.

Карл махнул рукою, указывая в сторону крепости, а Федор Петрович ощутил в этот момент полное единство с ним и начал взводить курок. Туго пошел курок, и Бранихин чувствовал, как нарастает упругость, преодолевает тугую боевую пружину, и — легкий, почти неслышимый ухом щелчок, что отдался во всем теле штуцера. Плечо Федора Петровича ощутило, как собачка остановила замок и курок взведенными.

Длинный и хищный кованый ствол штуцера покачивался, следуя за каждым движением Карла. Серый металл напоминал Бранихину о волках, а дульный канал следил за шведским королем, будто глаз ворона, прилетевшего за душой жертвы. За спиной Федора Петровича слышался посвист смертной косы.

Палец опустился на спусковой крючок цепко и мягко.

В окопе люди подпрыгивали, хлопали себя ладонями по бедрам, переступали с ноги на ногу. Мороз, аж снег поскрипывает, похрустывает сам собою, передвигая в сугробах снежинки. Завьюжило, полетели вязкие спирали снега.

Бранихин вдохнул глубоко, как только прекратилась ненадолго снежная круговерть, и вновь почувствовал единство с Карлом, и мушка замерла на серой, невзрачной треуголке.

Вспомнилась тут Федору Петровичу рыжая Еленка, помстилось на мгновение, что выглянула солнечная ватрушка из-за хмурых туч. Но тряхнул он головой, отгоняя сладостное видение, а ствол штуцера не шелохнулся даже, привязанный к цели.

Мягко, не волнуясь, не думая больше ни о чем, лишь удерживая в себе слияние с королем шведским, Федор Петрович нажал спусковой крючок. Еле слышно щелкнуло, и вся сила сжатой — как волчьи зубы, упрямо, — пружины передалась на державку с закрепленным кусочком кремня.

Федор Петрович ощутил штуцер, как живое существо, каждый миг его растянулся, и почувствовал он, как двигается кремень, и скоба — вязко и плавно — с нарастающей скоростью понеслась к полке, на которую был насыпан порох. Звонко и весело открылась крышка полки, оголила готовый воспламениться порох, и тут же — вся мощь пружины передалась кремню, отдавшему свой внутренний огонь — яркий, солнечный, рыжий, как коса Еленки, — пороху, змейка огня проникла в затравочное отверстие, и — громыхнул выстрел, словно конь дикий копытом ударил в бочонок.

Штуцер плотно и тяжело ударил в плечо Бранихина, но хрупкая человеческая ладонь уже изменялась, черная шерсть бежала по запястью, пальцы укорачивались, ногти удлиннялись, искривлялись, и уже волчьи когти скребли по оружию. Вся энергия выстрела-отдачи передалась волку, отбросила его в прыжок, и волк, развернувшись в воздухе, помчался вместе со снежной вьюгой. Из кустов выскакивали серые волки, присоединялись к вожаку, и черный волк запел победную песню, в которой слышался плач по чему-то утраченному и ликование, торжество победы.

Черный волк бежал, задыхаясь, ловя раскрытой пастью снежные хлопья, несомые ветром ему навстречу. Следом мчались серые волки, распевая ликующую песнь. Впереди показался еловый выворотень, выскочил из-за снежной круговерти. Черный волк прыгнул, перелетая легко, и вдруг плотный туман застил ему глаза, окутал всего. Упал черный волк, покатился по земле, и увидел только серые, вытянутые прямо хвосты убегающих волков, все еще поющих на своем языке.

Поднялся черный волк. Не волк — человек. Улыбнулся, похлопывая себя руками по плечам. Холодно. Морозно. Не быть ему больше волком. Останется человеком. Навечно.

* * *

— Ой, да не пойду я за него замуж, батюшка! — рыжая Еленка строптиво махнула косой и уставилась на старика, бывшего полковника стрелецкого, зелеными, чуть навыкате глазами. — Не пойду, и не уговаривайте. Из-под венца утоплюсь, и смертушка моя вашим грехом будет!

Старик только руками развел, головою покачивая. Ну, что с ней делать будешь, с ослушницей? Вожжами выдрать? Так ведь не поможет, драна не раз, не два и изрядно. А все одно заладила — не пойду ни за кого замуж, вот вернется Федор Петрович, Бранихина-боярина сын, вот он замуж и возьмет. За него, мол, и пойду.

— Да сгинул давно тот Федька, уже сколько лет о нем ни слуху, ни духу нет! — вопил стрелец разъяренно. — А ежели и не сгинул, так и не помнит, что есть на свете такая Еленка!

— Помнит! — плакала рыжая и ногою упрямо топала. — Мне сон вещий снился! И батюшка сказал — я нарочно в церковь за этим ходила — что грех замуж без любви идти!

— Вот ужо я того батюшку... — бормотал старик, тяжело оседая на табурет, подставленный верным холопом, сочувствующим всей душою хозяйскому горю.