Волчья схватка

— К мамке иди! — здоровяк проводил Нико грустным взглядом, пожал плечами. — Проводить надо бы, а то еще не пойдет, куда требуется. Опять на стену вылезет. Воин...

Однако с места не сдвинулся. Брешь в обороне оставлять никак нельзя. Воинов мало, заменить некем.

Но и смола закончилась. Турки осмелели, по приставным лестницам на стену полезли, тыча перед собою саблями. Защитники и лестницы сталкивали, и врагов рубили, но перли и перли турки, не обращая внимания на кучи трупов, что под стеной уже громоздиться начали. А тут и таран подтащили. Гулко ударил он в ворота, только треск пошел. Раз, другой, третий...

— Крепи ворота! — выкрикнул сабельный мастер, и невесть откуда набежали бабы с брусами, досками, начали прибивать все это к воротам. А таран все бил и бил, дрожали тяжелые створы, щепки с них сыпались.

— Не удержать стену, — сказал Федор Петрович, и верхняя губа его приподнялась сердитым, волчьим оскалом. — Отходить надобно.

— Дело говоришь, — кивнул Аверкие, окинув взглядом поределое свое воинство. Не только турки мертвыми под стеной лежали. Воины Черной Горы тоже уязвимы оказались для ружей и сабель. Выкрикнул громко Скила: — Отходи в монастырь! Все в крепость! Оставляем стену!

— Щас пойдем, — проворчал Стефан, смахивая со стены очередного ворога. — Вот только еще этого праотцев навестить отправлю, да вон того. Уж больно глаза у него наглые...

Ох, напрасно задержался здоровяк на стене, зря не пошел с остальными. Вон уже крадется сзади турок, саблю наизготовку держит, а другой из ружья целится. Оглянись, воин! Уходи! Некому спину твою прикрыть, никто не поможет.

Но не обернулся Стефан, занятый своим противником. А Федор Петрович увидал опасность для приятеля, да поздно. Закричал, побежал к Стефану, саблей размахивая, да только уже ткнул турок клинком здоровяка в спину, а другой, что из ружья целился, ногу прострелил. Закачался Стефан, глаза блеклой пеленой подернулись, борода, казалось, еще больше всклокоченной стала, а по лицу пот холодный полил. Но успел-таки свалить того, с саблей. Сила в воине была немереная.

— Что это, друже? — спросил тихонько у подбежавшего Федора Петровича. — Руки немеют, губы холодеют. Как же я Марию свою целовать буду такими губами. Скажет она мне: "Уйди, холодный, как лягушка!". Не любят женщины лягушек, боярский сын...

И закачался, как дуб, в который молния ударила, расщепила надвое. Едва-едва успел Федор Петрович подхватить приятеля, плечо ему подставить.

— Стефанчик, ты обопрись на меня, пойдем тихонечко. Ранили тебя. Но не сильно, не бойся, — быстро заговорил Федор Петрович, а сам глаза отводил, чтоб в лицо Стефану не смотреть. Страшная рана на спине воина была, аж до костей все прорублено, и кровь лила. Только рубаха, прилипнув плотно, не давала всей крови вытечь. — Пойдем, Стефанчик. Посмотрит Мария на твою рану, заругается. Но промоет, перевяжет, и опять ты воевать будешь.

— Воевать... — задумчиво молвил Стефан, и голова его повисла бессильно. Однако шел, передвигал как-то ноги, почти что в беспамятстве, на раненую прихрамывал сильно, но нести не пришлось. Федор Петрович только молился, чтоб довести приятеля до крепости. Там помогут. А нести он его не сможет, тяжел уж больно. И бросить нельзя. Но успели. Втащились в двери, железом обитые, как раз в тот миг, когда рухнули ворота, подняв тучу пыли, и ворвались турки на монастырский дворик, стреляя во все стороны. Федор Петрович только вскрикнул, как от боли, когда увидал, как отстрелили резной цветок каменной от скамеечки, на которой владыка Даниил отдыхать любил.

— Скамейку-то почто? — закусил он губу. — Понятно, когда ворога, но цветочек каменный... его зачем?

Затаились воины Черной Горы за стенами крепостными, постреливали только из узких келейных окошек. А турки двор заполонили, тьма тьмущая, не сосчитать даже, сколько их там.

Два дня держался монастырь, не уступал туркам, но те и не нападали особо, так, стреляли лениво, ежели видели, что кто-то из окошка выглядывает, да оскорбления выкрикивали. Крест сожгли церковный прямо посреди дворика. Воины, увидав такое святотатство, кинулись было к дверям, выскочить, бить супостатов, да сабельный мастер их удержал.

— Туркам только того и надобно, чтоб кто-то двери растворил, — сказал Аверкие. — Вот они и изгаляются, ждут, что не выдержите вы.

Воины зубы постискивали, кулаки посжимали, но не пошли во двор, стерпели.

К ночи утихли турки подозрительно, ни шороха, ни звука.

— Ох, будет что-то, чую, — вздыхал сабельный мастер, да к каждому оконцу человека поставил. Наказал следить внимательно, глаз не спускать, чтоб не пропустить, что турки затеяли. — Не просто так они стишились, ох, не просто...

Когда ж заволокло лунную ватрушку серыми тучами, а звездное зерно на небесах попряталось в облачных мешках, зашевелились враги, забегали туда-сюда, и вскорости тоскливый звук рога разорвал тишину, будто оплакивал будущих мертвецов.

— На штурм пойдут, — сказал Аверкие. — Но не просто так. Нехорошее, злое что-то затеяли.

Не успел сказать, как в двери, железом обитые, таран ударил.

— Ну, пусть молотят! — засмеялся Стефан. — Этак им до явления Аллаха своего стучать придется. Тараном эту дверь не прошибить.

Вроде, оно и так, да только неспокоен был Скила, сабельный мастер, свербило в душе его что-то, дергало, как зуб болящий.

Турки стрелять начали так, что невозможно было из оконцев высунуться, уж больно плотный огонь был. А Федор Петрович, чуть сбоку посмотреть исхитрившись, заметил волчьим взглядом своим, который и темноты не ощущает, как собираются турки кучей у дальнего края монастыря. Сразу же побежал Бранихин к сабельному мастеру.

— Слышь, Аверкие, кучкуются басурманы, да в таком месте, где нет ничего, даже окошка нет. Понять не могу, что им там снадобилось, — сказал Федор Петрович, да показал Скила место, где турков заметил. Побледнел сабельный мастер, с лица спал, вокруг глаз вмиг круги появились синие.

— Боярский сын, водосток там, — выдохнул Аверкие.

— Ну и что? — не понял Федор Петрович. — Водосток, небось, решетками закрыт, да и не пролезть там, больно узко.

— А ежели бомбу метнуть?! — выкрикнул Скила. — А? Что тогда будет?

Тут уж и Бранихин лицом белый, как ватрушка непропеченная, стал. Бросился вновь к тому оконцу, из которого турков увидал. А те уже не кучей стояли, а двумя рядами, а меж ними бежал янычар с факелом в руке, и лицо его перекошено было страшно, будто на муку смертную шел, но зубы под бородой скалились улыбкою — со счастием шел, своей волею.

— Стрелять, стрелять надобно! — зашептал, стискивая ладони, сабельный мастер. Он взмахивал своим клинком, остро понимая бесполезность простой стали в этой битве. — Ох, стрелять...

Выстрелил кто-то из воинов, и турки тут же начали палить по окнам еще плотнее, упал стрелявший, сжимая грудь, развороченную пулей. Подкрался к оконцу Федор Петрович, глаза его, волчьим, плавленым золотом пламенеющие, остро глянули вниз. Дуло мушкетное заходило, задвигалось, ловя цель. Янычар, что с факелом несся, словно учуял опасность, еще быстрее побежал, завилял на бегу. Слился Бранихин с оружием, уже не разобрать — где мушкет, а где сам он, нежно тронул курок. Грянул выстрел, заволакивая келейку дымом, и видно было сквозь вонючий пороховой туман, как упал янычар, перекатившись через голову, сбитый с ног пулей. Радостно вскрикнули воины Черной Горы, а Скила выпустил из рук ненужную саблю. Да только напрасным было веселие: последним жизненным усилием, на оставшемся единственном вдохе, швырнул янычар факел к водостоку, и тут же полыхнуло страшно, гулко и громко грохнуло, аж посыпались камушки с потолка, а стены монастырские задрожали. И в дрожи этой обрушилась подорванная стена, открыв широкую брешь нападающим.

— Все, конец, — выдохнул сабельный мастер, круглея глазами. — Не удержать больше крепость. Прорвались турки.

— Баб выводить надобно, детишек, — сказал Федор Петрович, вздрагивая. Ужасы военные представились ему живо, и вспоминались крестьяне, лежащие мертвыми на порогах домов своих, и лужи крови, расплывающиеся по деревенским улочкам, и вся страна, тонущая в кровавой жиже. — Давай, сабельный мастер, спасай людей, владыку уводи.

Встряхнулся Аверкие, скомандовал воинам отход.

— Женщины, дети и владыка Даниил вперед пойдут, — объяснял на бегу, собирая быстро отряд. — А вы все — защищать их будете. И чтоб в проход потайной ни один турок не пролез.

Воины только кивали, готовясь к скорой, неминучей смерти.

И вскорости бабы с детишками на руках, митрополит и Аверкие Скила нырнули в неширокий каменный проход, что за церковным алтарем находился. А Федор Петрович туда и воинов погнал.

— Идите, идите вслед! — выкрикивал. — Тут боронить уже нечего, только напрасно поляжем. Там — наша работа!

Потянулись и воины следом, оглядываясь беспрерывно — все атаки турецкой ожидали. Да, видно, не нашли еще турки прохода, только слышно было едва-едва за каменными стенами, как вопят и визжат разочарованные враги — ни единого человека не нашли они в монастыре. Даже раненых, хоть и тяжко было, захватили с собой черногорцы. А вперед всех несли Стефана, за один край носилок Мария держалась, за другой — Бранихин, а Нико, пацан малолетний, бежал рядом, дотрагиваясь иногда ручонкой до широкой ладони здоровяка. Стефан же только стонал сквозь сжатые зубы — рана его на спине воспалилась, налилась жаром нехорошим, вся спина огнем горела, а вокруг разреза сабельного припухла плоть, натянулась ставшая фиолетовой кожа, и пахло дурно, густо — гноем злым.

Забормотал что-то Стефан, закрутил головой, уперся муторным взглядом в Федора Петровича, и видно было, что шевелятся его бледные губы с усилием, аж пот на лбу выступил.

— Что? Что, Стефанчик? — склонился над ним Бранихин. — Попить хочешь? Так щас... — и зашарил по поясу, нащупывая флягу кожаную. "Эх, вот бы кому молоко волчачье", — подумал Федор Петрович тоскливо. А Стефан только головой мотнул.

— Не пить... — прохрипел. — Взрывать надобно. Проход тайный — рвать в клочья, чтоб не прошел никто, чтоб не узнали...

Замер Федор Петрович. Прав, прав приятель, кругом прав. Не оборонять проход надобно, а взорвать там, у алтаря, чтоб ни один турок сунуться через завал не смог. А пока они по горе обойдут, так уже давно разбегутся все. Спасены будут.

— Щас, щас все сделаем... — заторопился Бранихин и знак воинам подал. Опустили носилки со Стефаном, Мария вмиг к нему приникла, зашептала в ухо что-то утешительное. Он глаза закрыл, и улыбка разлилась по потному, покраснелому лицу.

А Федор Петрович порох оставшийся собрал со всех воинов. Говорил им:

— Ребята, коли проход не взорвем, не помогут нам ружья. Пуль едва-едва десяток на всех остался. Так что порох беречь?

Те кивали, ссыпали в кучу сероватые пороховые зерна. Бранихин все в горшок пустой собирал. Ткнул в порох тряпицу промасленную — фитиль, побрел по проходу обратно.

— Куда это ты? — приподнимаясь, позвал его Стефан. — Эй, боярский сын, куда пошел?

— Дык взорвать, — отозвался Федор Петрович, оборачиваясь.

— Стой, боярский сын, не твоя это работа, — и вскочил Стефан с носилок, будто и не мучила его рана страшная, будто не отнималась нога простреленная. Только пот по лицу ручьями лил, глаза заливая, да побледнел весь, и борода дико топорщилась.

Выхватил здоровяк горшок с порохом из рук Бранихина, побежал в проход быстро, не догнать. Ахнул Федор Петрович, а Стефан крикнул ему на бегу:

— Мне и так и этак помирать, боярский сын, а здесь не напрасной смерть моя будет!

Бранихин и руки опустил, с тоскою глядя вслед приятелю, но понимал его правоту. Завизжал Нико, заметался меж серых стен каменных, рванулся вслед за другом своим, и не успели воины пацана подхватить, скрылся в темноте. И Мария, захлебываясь слезами, за сыном побежала.

— Ох, да что ж это такое? — воскликнул Федор Петрович и попытался было догонять их, но схватил его крепко за руку сабельный мастер.

— Им ты уже не помощник, — выговорил с трудом, а по лицу его слезы лились. — Уходить надобно. Выводить оставшихся, владыку спасать.

Кивнул Федор Петрович, хоть и не нравилось ему такое решение, побрел, оглядываясь беспрестанно, вслед за уходящей в гору колонной. Вскоре вздрогнули камни, затряслась гора, прокатился гром по проходу, будто стадо коней диких пробежало. Воины все шапки постаскивали, головы понурили.

— Вечная память Стефану! — воскликнул сабельный мастер.

— И Нико, и Марии, — вторил ему шепотом, едва выталкивая слова, Федор Петрович, и плакал навзрыд.

* * *

Едва-едва успели беглецы от турков уйти. Бежали в Будву, где надеялись у венецианцев убежище найти. Только немногие воины с владыкой Даниилом остались. Не пошел митрополит в Будву.

— Мне не скрываться, мне воевать надобно! — сказал митрополит.

А венецианцы, заключив с турками подлое соглашение, выдали бежавших на расправу.

Владыка Даниил канцлеру русскому письма слал, помощи просил. Писал, что разорена страна, мечу предана, разогнана, в рабство отведена, лишь малый остаток в горы бежал и там спасся. Обещал канцлер Головкин помощь, призывал митрополита в Петербург.

Начал владыка Даниил собираться в Россию, с царем Петром разговаривать. Писал брату своему, князю Раде, неукротимые письма, описывал будущее спасение народов балканских, говорил брату: "Я — Москов, Москов, Москов!".

— Не на то дерево лаем, — сказал владыка Аверкие. — Мы все с турками воюем, пытаемся силой малой силу великую перемочь. А ведь не турки тут главные. Карл, король шведский, план этот составил, чтоб изничтожить напрочь всех славян, да отомстить царю Петру за полтавское поражение. Его убивать надобно.

Кивнул сабельный мастер задумчиво, признавая правоту владыки. И все черногорские воины клятву дали, что не будет покоя им, пока жив Карл, король шведский, обещали торжественно уничтожить заразу, что из северной стороны расползается. Собрал тогда владыка Даниил оставшееся золото — ох, немного его было — раздал воинам.

— Идите в разные стороны, — наказал. — Карл прячется, неведомо, где искать его, рыщет, как волк по всей Европе. Но вы найдите, убейте. Не след, чтоб такая зараза богопротивная землю поганила.

Вновь поклялись воины в точности исполнить приказ митрополита. И Федор Петрович клялся с ними вместе, горя желтыми, волчьими глазами. Все о смерти Стефана думал, мучился от этого сильно, готов был не только Карла, всю шведскую армию уничтожить. Его владыка в сторонку отозвал.

— Смотри, Федор Петрович, сын боярский, ведь король шведов не только Балканам угроза. Более всего — России. Соберет он под свои знамена половину мира, чтоб только царя Петра в цепи заковать. А Россию тогда разорвут на клочья, разделят на части, и не будет страны великой.

Опустил голову Бранихин. Чувствовал — прав митрополит.

— Я за Россию... да я... — и задохнулся, не договорив, но владыка Даниил кивнул, поняв, что хотел сказать сын боярский, бывший русский поручик.